Зато Пинтя — человек благоразумный, с устроенной карьерой, без претензий, искренний и честный, он готов взять ее в одной рубашке, потому что действительно любит ее. Если Лаура будет медлить и упустит такой счастливый случай, то и останется старой девой, вон как девицы Боку из Армадии, — им уже за пятьдесят, а они все ждут, что какой-нибудь дурак еще посватается к ним, а ведь за ними не одна тысчонка. Кстати сказать, Лаура сейчас в самом расцвете молодости. Девушка после двадцати лет начинает увядать и дурнеть. Одно образование и красота не помогут, если не станет ума воспользоваться счастьем, когда оно само плывет в руки... Лаура, при энергичной поддержке Ги-ги, рисовала самыми черными красками Пинтю, проклинала тот час, когда познакомилась с ним, плакала и снова заявляла, что надо с ума сойти, чтобы погубить свою молодость с таким заморышем, что она ненавидит его именно за то, что он имел наглость слепить ей предложение. Она крестилась, божилась, что скорее уж смерть, чем Пинтя. Выйти замуж она еще успеет, теперь не те времена, это прежде девушки выходили замуж, не зная жизни. А она вообще не собирается выходить, все мужчины ей противны, даже к Аурелу она чувствует лишь невинную симпатию, ей и в голову не приходило стать его женой.
Титу, хотя его неоднократно молили высказать свое мнение, философски молчал. А под полночь, видя, что спор так никогда и не кончится, он высказался в рассуждении отсрочки:
— Ну хватит!.. Пошли спать! Вы уже достаточно поспорили, оставьте и на завтра!
Все же ссора, подобно догорающему огоньку, еще попыхивала когда слабее, когда сильнее, пока наконец Херделя вдруг не рассвирепел и, замахнувшись кулаком на Гиги, проревел:
— Марш, бесстыдницы!.. Марш, негодяйки!..
Титу отвел занесенный кулак, ласково взял за плечи сестер и проведил их в гостиную, где была их постель, утешая тем, что справедливость на их стороне и что старикам не понять их идеальных порывов. Потом он вернулся и серьезно сказал родителям:
— Вы правы, какой тут может быть разговор, — и очень хорошо вы рассудили... Ну, а что вы хотите? Они молодые и безрассудные... Разве они знают, что говорят?.. Разве они знают, что такое трудности жизни?..
3
Дни стали пасмурны. Осень настойчиво стучалась в дверь. Поля оголялись. Кое-где еще высились стожки сена и ометы соломы, но крестьяне и их торопились свезти. Все больше плугов взрезывали истощенные пашни. Вспаханные клочки, черные, лоснистые, были как открытые раны на дряхлеющем теле.
Время шло, и росло беспокойство в душе Иона. Он работал изо всех сил, точно задумал разбогатеть в один миг, разом избавиться от всех забот, а главное, от всяких помышлений. Но его озлобляло то, что плодов его труда почти и не видно. Все лето он батрачил на других, даже со своей землей не управился, а выколотил всего лишь сотню злотых. Если и дальше так будет, он ни на шаг не подвинется.
Мучительные сомненья наводили его на мысль об Ане и Василе Бачу и подстрекали к действию. Он сознавал себя сломленным и бессильным, а от этого сознания кровь бунтовалась в нем и в голове роились самые невероятные замыслы и решения. И все же он не смел подойти к дому Василе Бачу, заговорить с Аной. Зато чуть не каждый вечер ходил к Флорике. Взгляд ее синих глаз смирял его тревоги. Но он усмехался, когда вспоминал о своем обещании жениться на ней. Как женишься, если все ее приданое только тощий поросенок да старое тряпье? Одной любовью не проживешь. Любовь — это только придача. Другое что должно быть основой. И едва он говорил это себе, его мысли снова обращались к Ане...
Вскоре Зенобия узнала, что Флорика вместе с матерью раззвонили по селу, будто бы Ион сватался к ней. Даже если бы ее оглоушили дубинкой, и то бы, верно, она не разъярилась так. Она пришла домой позеленелая и прямо с порога раскричалась на Иона:
— Все к бедности тянешься, сынок, только и знаешь? Другой невесты, кроме Максимовой Флорики, во всем селе не нашел? Ну не диво ли, сынок, не диво ли?
Ион сразу смекнул дело и вспылил, — не на Флори-ку, что она пустила такой слух, а на мать.
— Мало я извожусь, еще ты меня допекать будешь?
Но Зенобия до тех пор не отставала от него, пока Ион, выведенный из терпения, не замахнулся на нее. Гланеташу бросился на выручку жене и стал унимать его:
— Ионикэ, помалкивай, оставь ее!
Ион сдержался, но после, когда Зенобия пошла на улицу охать и чертыхаться, он принялся бранить отца: Зачем ты пропил мою землю, старый хрыч? I ланеташу с грустью в глазах ответил жалобным Родосом:
— Что ж я теперь поделаю, чудак-человек, что я тебе дам, коли у меня нет ничего? Душу из себя выну? На, бери!
Услышав это, Ион остервенело заорал на него:
— Лучше б уж на свет меня не родил, чем людским посмешищем мне быть!..
Под вечер того же дня Ион встретил Ану на старой дороге к Жидовице. Кругом не было ни души. Он остановил ее и взял за руку, тогда Ана расплакалась навзрыд и начала попрекать его, что он ее бросил. Ион хотел утешить ее, но не сумел, сказал только:
— Будет тебе, Ануца, успокойся, мы же всегда вместе... вместе...
Они постояли с минуту молча и расстались. И тогда как девушка уходила с той же безнадежностью в сердце, Ион чувствовал, как все в нем оживает. Слезы Аны вселили в него новую уверенность. Он бодро пошел своей дорогой, такой довольный, что готов был смеяться, и повторял про себя;
— Ну, теперь-то мне все нипочем!
Он пока не знал, что предпринять, но его уверенность росла и точно перерождала его.
С той минуты он почувствовал себя другим человеком, сильным, смелым, готовым к противоборству с целым светом. Он был весел, беспричинно шутил, смеялся, Зенобия даже напугалась, не напустили ли на него порчу, и уже намерилась снимать ее заговором.
На другой вечер Ион собрался пойти к Ане. Но узнал, что за те недели, как он перестал и смотреть на девушку, Джеордже опять начал сближаться с Василе Бачу. Ион решил подождать. Уверенный в себе, он мог спокойно выслеживать. Несколько вечеров он караулил и видел, как Джеордже заходил к Бачу в дом. Но лампа горела, значат, он больше разговаривает с Бачу, чем с его дочерью... Это укрепляло его надежду. Нечего спешить. Пока он ждет, будет ждать и Ана...
Он намеренно часто проходил мимо земельных участков Василе Бачу. Прикидывал на глаз, смотрел, хорошо ли они обработаны, и досадовал, видя огрехи. Он считал себя их хозяином и строил планы, как запашет один из покосов, а такой-то кукурузник засеет клевером...
В одно хмурое утро он вышел с плугом вспахать кукурузный клин, который весной собирался засеять пшеницей. Самая пора для зяби уже прошла. Но так как у них была только одна корова, ему всегда приходилось ждать, пока управятся другие, чтобы позаимствовать скотину и обработать свою землю.
Клин был узкий — тоже остаток от приличной полосы, половину которой Гланеташу в свое время продал Думитру Моаркэшу, а от него она потом попала к Симиону Лунгу. Впрочем, и теперь оба клина отделяла лишь борозда глубже и шире обычной.
Ион приостановил скотину с плугом, приготовясь работать. Глаза его так и блуждали по делянке Симиона Лунгу, которая прежде принадлежала им. Кругом на пашнях было безлюдно.
— А, хоть одну борозду своей землицы отберу! — надумал он, и лицо у него вспыхнуло от неудержимого желания.
Потом он быстро всадил плуг в клин соседа, по другую сторону борозды, и начал пропахивать новую межину. Желтоватая глинистая земля поскрипывала, отваливалась, лоснясь, тугими комьями. Ион упрямо сжимал рукоятки плуга, глубоко вдавливая лемех в грудь земли, шляпа у него съехала на затылок, лоб взмок от пота и лихорадочного возбуждения. Он мягко и настойчиво погонял коров, и они тянули изо всех сил, выгибая хребты.
Когда он проложил новую межу и перепахал несколько борозд на участке Симиона, стерев старую границу, он глубоко и облегченно вздохнул. Теперь нечего бояться. Сердце его трепетало от радости, что у него прибыло земли. Три-четыре борозды не ахти сколько, Симион даже и не заметит.
В завтрак он пустил скотину на соседние поля, а сам сел закусить; ему было привольно и радостно, и все мысли обращались только к этим новым бороздам... Когда он уже доедал, увидел Симиона Лунгу, который тоже пришел вспахивать свою делянку. Ион вздрогнул.
«Заметит», — сказал он себе с тревожной усмешкой.
Действительно, Симион увидел, что его полоска стала поуже, и начал ругаться, не глядя в сторону Иона. как будто не приметил его. Ион тоже притворился, что не слышит брани, и стал тщательно собирать ку-сочки хлеба в тряпицу, обчищая их и подолгу раз-глядывая, точно был поглощен глубокими размышлениями. И только когда Симион пошел прямо на него с кнутом в руке, крича и по всячески обзывая его, он быстро завернул остатки еды, сунул их в котомку и поднялся на ноги.
Вмиг завязалась стычка. Ион клялся всеми святыми, что он пробороздил межу только потому, что ее и по опознаешь, но что он провел ее на старом месте. Симион, бранясь, повел его между полосками, показал, что он нарочно впахался в его землю, заставил вмеете с ним промерить шагами ширину участков и слово за слово раскричался на него:
— Половину полоски отнял у меня, мошенник!
Ион, видя, что уговорами Симиона не проймешь, перешел на брань, а потом, чтобы не остаться в долгу, ринулся на него с кулаками.
Полчаса они дрались как осатанелые, раздирая друг на друге рубахи, царапая лица. Разнять их было некому, и утихомирила их только усталость. Тогда оба принялись за работу, так и переругиваясь весь день. Симион Лунгу поклялся своими детьми, что притянет его к суду и не отступится до тех пор, пока не упечет его в тюрьму, пускай даже сам босым останется, зато Ион будет знать, как в другой раз впахи-ваться в чужую землю, обижать честных людей. Ион на это только презрительно плюнул, крича, что ему и сам бог не страшен...
4
Каждый вечер семья Хердели обсуждала во всех подробностях восьмидесятое письмо. Учитель хотел ответить Пинте без промедлений, Лаура настаивала, чтобы ее хоть до понедельника оставили в покое: в воскресенье к ней придут подруги из Армадии, и ей вовсе не хочется отравлять себе настроение. Родители возражали, что до понедельника слишком долго ждать, нельзя опаздывать с ответом в таком важном деле. И потом, какое отношение имеют ее подруги к ответу Пинте? Напротив, она должна гордиться, что у нее такой превосходный жених и что она скоро выйдет замуж... Лаура приходила в отчаяние, грозилась утопиться в колодце, если они хоть одним словом обмолвятся девушкам о дерзости Пинти... Ее угроза до крайности возмутила г-жу Херделю, и она потом часа два подряд бранила дочь, а уж она, как никто, умела придумывать и нанизывать самые разнообразные материнские нарекания...
И все-таки Лаура вышла победительницей. После всех борений, выстраданных ею в слезах, настало долгожданное воскресенье, которое должно было решить ее судьбу...
Приготовления к нему были немалые. Девицы трудились всю субботу: напекли три сорта пирожных, куличей, потом топили молоко, чтобы оно стало гуще и побольше было бы пенок, потом убрали везде и переставили мебель в гостиной-спальне... Вечером Лаура выгладила платья себе и Гигице, проливая горькие слезы, ибо старики даже и тут не отставали от нее со своим Пинтей.
Зато воскресное утро принесло им радость. Дождь, державший их в страхе всю неделю, за ночь перестал. Резкий ветер прекрасно подсушил дорогу, а в полдень из-за туч проглянуло осеннее солнце, разливая тепло и отраду.
Всю первую половину дня Лаура и Гиги изнывали от волненья. Они то и дело что-нибудь поправляли или в гостиной, или в двух других комнатах, а озабоченная Лаура время от времени спрашивала Гиги:
— Как ты думаешь, крошка, придет?
— Придет, у меня верное предчувствие, — отвечала Гиги, преисполненная серьезности.
Лаура благодарно целовала ее, потому что речь шла об Ауреле.
Приемы устраивались каждое воскресенье поочередно у кого-нибудь из барышень, принадлежавших к «образованному обществу» окрестных сел. Все они были близкими подругами и составляли особый круг, для которого такие встречи, а также октябрьский бал и февральский танцевальный вечер, устраиваемые учителями и воспитанниками лицея в Армадии, были высшим развлечением. Кавалеров обычно не звали. Однако, по негласному уговору, хозяйка приглашала юношу, который особенно настойчиво ухаживал за ней, и для всех это было приятным сюрпризом. Лаура еще в прошлое воскресенье сказала Аурелу, что следующая встреча будет у нее и что она его ждет. Он пообещал непременно прийти, но из-за дождей они с тex пор так и не виделись, и она беспокоилась, что он позабыл и не придет, а это могло вызвать всякие кривотолки...
В третьем часу Лаура и Гиги сели на балконе в ожидании гостей. Лаура дрожала от волнения из-за Лурела. Она всем сердцем желала, чтобы он пришел раньше девиц, тогда они могли бы свободно поговорить вдвоем хоть несколько минут. Она должна сообщить ему о дерзости Пинти и спросить его совета. Ответ Аурела решит ее судьбу. Одно его слово придаст ей силы устоять перед любыми искушениями...
Через час на повороте подле Чертовых круч показались девицы из Армадии. Они шли пешком, как и всегда, смеялись, шалили и нисколько не торопились. Лаура и Гиги вышли их встречать, бурно расцеловались с ними, как будто не видались целую вечность, потом взялись под руки и, щебеча, вошли во двор. Херделя, читавший под деревом старую газету, галантно привстал и приветствовал их стариковскими шуточками. Все шумно расхохотались. На галерее сидела мать семейства и бормотала молитвы по истрепанному, засаленному молитвеннику, сохранившемуся от времен ее славы. Все девицы приложились к ее руке, а она чмокнула каждую в щеку, но не встала, не улыбнулась и не ответила на обычные вопросы. Г-жа Херделя неодобрительно смотрела на их сборища прежде всего потому, что в ее время подобных несерьезных затей не было, да и потом тратились деньги на пустое баловство, когда они так нужны.
В гостиной девицы прошествовали перед зеркалом, между окон, поправляя кто непокорный локон, кто чуть запудренную бровь, кто ленточку на платье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63