..
— А почему это тебе вернуть то, что мое, тесть? — холодно сказал Ион. — Раз это мое, почему оно моим не останется?
— Что твое, твоим и будет... Ты мне только мое верни... Землю верни...
— Не труди язык понапрасну, тесть, право, ты же старый человек! —со смехом перебил его Ион.
Василе Бачу взбесил этот смех. Но он совладал с собой и ответил ему таким же ровным голосом, только понастойчивее:
— Я хотел сговориться с тобой, как с человеком совестливым... Да нет... Вижу, ты все такой же. Как был мошенник, так мошенником и остался. Недаром всего неделя, как из тюрьмы...
Правильно, тесть, правильно говоришь, — зло рассмеялся Ион. — Лучше уж ты меня мошенником зови, чем мне тебя обзывать. Лучше!
— Ничего, — сказал Василе, встав. — Если не хочешь добром понимать, поймешь худом... Сроду я не ходил по судам, а тут уж не спущу тебе, хоть последнюю рубаху с себя продам!
Ион продолжал смеяться, провожая его до двора. Но когда остался один, почувствовал, что от этого спокойного упорства старика его собственная уверенность поколебалась...
6
Херделя, как и полагалось, заранее известил инспектора, что годовые экзамены в школе Припаса будут происходить во второе воскресенье июня... И хотя он успел поздравить Хорвата с повышением в должности, послав ему почтительное письмо, экзамена он боялся, как никогда. Он узнал, что новый инспектор намеревается присутствовать на экзаменах в тех школах, где, по его мнению, недостаточно преуспели в государственном языке, и Херделя был уверен, что тот приедет и в Припас. Он вспоминал его прошлогодний приезд, тогдашнее предупреждение и озабоченно говорил себе:
— Недолго длится счастье в жизни человека...
Покуда он был отстранен, Зэгряну, обучавший по
другому методу, только больше запутал детей. И теперь Херделе предстояло за два месяца одолеть годовую программу. Он положил всю душу на то, чтобы втемяшить в юные головы побольше венгерских слов. Приходил в школу чуть свет, просиживал до самых сумерек, только бы сошло благополучно, только бы угодить инспектору... Вдобавок он еще дрожал из-за Белчуга. Тот закружился со своей новой церковью и совсем перестал бывать на уроках.
— Смотри, брат Ион, приедет инспектор на экзамены и задаст нам перцу! — шутливо говорил ему Херделя, а самого в душе грызла тревога.
— Так я и испугался вашего инспектора... Видел бы ты, как меня каменщики донимают, так не поминал бы мне про инспектора, Захария, честное слово!
Они по-прежнему недолюбливали друг друга, но и не враждовали. Встреч не искали, но и не избегали, а когда сходились случайно, перебрасывались незначительными словами о делах, стараясь, однако, не затягивать разговора и, главное, не извлекать на свет божий старые недоразумения.
В субботу, накануне экзаменов, Херделя пошел с учениками в лес, они принесли оттуда веток и цветов и разубрали школу гирляндами. Домой, в Армадию, он попал уже после обеда, валясь с ног от усталости. Он только было стал жаловаться жене, как он заработался, когда перед домом остановился экипаж, в комнату влетела перепуганная Гиги и крикнула:
— Папа, папа!.. Инспектор!
Херделя сразу забыл всю усталость и кинулся на улицу.
— Разрази его господи, и вздохнуть не даст! — проворчала г-жа Херделя.
А через несколько минут учитель вел в комнаты инспектора.
— Я вас разыскивал в Припасе... Не знал, что вы там не живете... Признаться, я не представляю себе хорошей школы при таком учителе, который живет в другом селе... Но, впрочем, завтра увидим...
Херделя пробормотал что-то невразумительное. Когда он был взволнован и смущен, он всегда плохо говорил по-венгерски. Подав инспектору стул, обмахнул его носовым платком.
— Благодарю, — сказал Хорват, покоробленный тем, как немилосердно коверкает официальный язык учитель государственной школы.— Благодарю!.. Я только хотел предупредить вас, что приехал намеренно к вам на экзамены... В прошлый раз, помню, у вас обстояло не особенно блестяще и теперь хочу посмотреть, насколько вы преуспели... А сейчас мне бы хотелось найти тут гостиницу или что-то в этом роде, где-бы можно переночевать...
— У нас их две, господин инспектор, а лучше всего при пивной «Рахова»... Чисто и дешево! — с готовностью объяснил Херделя, желая поскорее избавиться от него.
Госпожа Херделя преспокойно сидела на канапе у окна и латала старые мужнины брюки, чтобы ему не трепать хороших в канцелярии у Грофшору, где он рассчитывал запрячься в работу сразу после экзаменов. Гиги, все еще не оправясь от испуга, стояла в забывчивости с боязливой улыбкой, не в силах оторвать глаз от инспектора, на которого во всех учительских домах обычно смотрят, как на грозного идола.
— Это ваша семья? — спросил Хорват.
— Да, да,—сказал Херделя, подобострастно потирая руки. — У нас еще одна дочь, но она с божьей помощью вышла замуж... И сын... он тоже не с нами...
— Хозяйствуете, сударыня, да? — с начальственной галантностью обратился к жене учителя Хорват.— Весьма похвально. Домовитость — лучшее украшение женщины.
— Я по-венгерски не говорю, — не поднимая головы от рукоделья, сказала г-жа Херделя со спокойствием, ужаснувшим учителя.
— Как?.. Не понимаю! — изумленно сказал инспектор.
— Я ваши слова понимаю, но просто не хочу говорить по-венгерски! Не люблю кривляться, лопотать на иностранном языке, когда нет необходимости! — отрезала та тоном уничтожающего превосходства и сжала губы, как будто одна только мысль, что она может говорить по-венгерски, претила ей.
Инспектор Хорват не понял речей г-жи Хер дели. Но видел, что эта женщина не знает венгерского, хоть она и жена учителя государственной школы, и был глубоко возмущен. Тогда он с растерянной улыбкой обратился к Гиги:
— Может, и барышня не говорит?
— Никогда... нет... не говорила! —ответила Гиги в страхе, что он и ее станет гонять, и так отчаянно коверкая венгерские слова, что инспектор страдальчески передернулся.
— А... да, да... Вы, очевидно, не говорите между собой по-венгерски? — спросил Хорват Херделю.
— Нет... то есть... Оно и трудно было бы... Женщинам неоткуда... Помилуйте... Зато вот сын говорит бойчее любого венгра... Да... Вся Армадия прямо поражается, до чего он отлично знает, — пролепетал учитель и вздохнул.
Инспектор вышел, подавив в себе негодование. А когда садился в экипаж, то важно и строго сказал Херделе:
— Это просто неслыханно, милостивый государь! Если наш язык не понимают даже в семье учителя, который должен быть убежденным его проповедником, как тогда может прогрессировать венгерская система образования? Как, я вас спрашиваю?.. То, что я увидел у вас, меня прямо поразило и удручило. Во всяком случае, после этого мне крайне любопытно, как пройдет завтрашний экзамен...
Госпожа Херделя и Гиги целый вечер поминали инспектора недобрым словом, сам учитель помалкивал; в постели потом ему все никак не лежалось, а наутро, идя в Припас, он крестился и перебирал все молитвы, какие только помнил.
Когда пробило восемь часов, в класс вошел инспектор, а Белчуга еще не было, он явился лишь около девяти, в забрызганной известью одежде. Экзамен был сущей пыткой для учителя и учеников. Хорват то и дело перебивал их, запутывал, и чуть ученик ошибался, он насупливал брови и торжествующе взглядывал на Херделю. А несколько раз громко сказал:
— Как им это выучить, когда они языка не знают!.. Хоть бы один прилично говорил по-венгерски! Все запинаются, все косноязычны... Скандал!..
Херделя стал оправдываться, что дети не могут в совершенстве знать язык, если у них дома не говорят на нем, к тому же результаты не могут быть иными, потому что его на протяжении нескольких месяцев заменял молодой учитель, у которого свой метод. Но инспектор не захотел и слушать его; тогда он покорился, обрел хладнокровие и перестал обращать на него внимание, продолжая экзаменовать так, как будто был один с учениками, и только мысленно повторял: «Теперь уж какова будет воля господня! Вся надежда на него».
Потом настала очередь священника экзаменовать по закону божию. Дети оживились, отвечали четко, громким голосом, радуясь, как видно, что наконец можно говорить на понятном им языке.
— Я бы хотел, чтобы кто-нибудь из учеников прочел мне по-венгерски «Отче наш», — заявил под конец Хорват, которому наскучило слушать чужой язык.
Белчуг удивленно переспросил, точно не совсем понял его:
— Как вы сказали?
— Я сказал, что хотел бы услышать «Отче наш» по-венгерски, согласно программе! — строго повторил инспектор.
Это невозможно! —кратко и решительно ответил священник, розовея от гордости.
— Как это невозможно? — спросил инспектор, уязвленный его тоном.
— Невозможно, — проговорил Белчуг с возвышавшей его прямотой, — потому что ученики не знают молитв по-венгерски, потому что я обучал их на родном языке, потому что сам я не знаю их по-венгерски, ибо меня никто не учил читать их по-венгерски, и я никого не учил!
— Меня удивляет самый тон и смысл ваших слов, ваше преподобие! — с важностью сказал инспектор Хорват. — Закон предусматривает, чтобы в государственных школах вероучение преподавалось параллельно как на родном языке учеников, так и на официальном, венгерском. Следовательно, я требую лишь необходимого минимума, ограничиваясь одним «Отче наш». Ну как, вы согласны?
— Господин инспектор, я лично предпочитаю лучше не быть законоучителем в этой школе, чем пятнать свою совесть и смущать чувства моих верующих! Требуйте чего угодно, сударь, но не этого! Пусть хоть наша вера останется нетронутой! Пусть хоть это право будет у нас в стране, где родились и мы, и наши отцы, и деды!
— Однако я замечаю, ваши речи немногим отличаются от речей агитаторов, которые сеют рознь между единой венгерской нацией и венграми, говорящими на румынском наречии, — резко отчеканил инспектор, застегиваясь на все пуговицы для пущей важности. — Должен предупредить вас, ваше преподобие, что •государство не поощряет тех, кто противодействует патриотическим интересам.
— Если почитание своей исконной веры и честное исполнение священнического долга означают агитацию, господин инспектор, то я готов к любым последствиям! Но от своего долга, как я его усматриваю, не уклонюсь ни в коей случае! - заявил Белчуг с такой категоричностью, что Херделя весь сжался от восторга и ужаса.
— Хорошо... Отлично... Так и запишем... Вероятно, по этой причине здешняя школа нисколько не прогрессирует... Вполне вероятно!.. Превосходно!.. Я приму надлежащие меры, непременно, — отрывисто бормотал инспектор, сдержав гнев, чтобы не устраивать спектакля ученикам; потом вдруг повернулся к Херде-ле и продолжал:— Вы, должно быть, устали, да? Это видно, устали уже!.. Сколько лет вы служите?
— Тридцать два года, — пролепетал испуганный учитель.
— Да? Тридцать два... Ага, достаточно! Я вам советую прямо сейчас подавать на пенсию!.. Очень советую!.. У вас будет прекрасная пенсия, и вы сможете отдохнуть, а в отдыхе вы очень и очень нуждаетесь... Значит, вы мне пришлете прошение! С моей стороны будет оказано всяческое содействие в смысле скорейшего его рассмотрения!
Белчуг остался с Херделей на школьном дворе, когда уехал инспектор; они стояли с непокрытыми головами на жарком, веселом солнце. Осмелевшие голоса детей, натерпевшихся страху, мягко долетали сюда слитным гуденьем прилежных пчел. Оба молчали, задумчивые и смущенные. Потом вдруг их взгляды встретились, и каждый прочел на лице другого ту же тревогу.
— Плохо наше дело, Ион! Доняли нас, прямо пропадай ! — уныло и нерешительно проговорил Херделя.
— Даже и бога не щадят, нехристи!.. Хотят и душу нашу погубить, мало им того, что уста нам замкнули ! — сказал Белчуг с глубоким, сдержанным озлоблением.
Они снова замолчали. Опасность, казалось, вплотную подступала к ним, примиряя и смягчая их. Глаза их подобрели, встретясь, а сердца наполнились любовью, которая роднит воинов перед лицом врага.
— Мы и сами виноваты, Захария! — сказал священник извиняющим и извиняющимся голосом.
— Ошибка прощается, — добавил учитель.
Они пожали друг другу руки, как будто заключали договор.
7
Две недели спустя после экзамена Гиги, будучи в палисаднике перед домом, завидела приближавшуюся запыленную коляску, которая показалась ей знакомой. И уже когда она остановилась, Гиги с детской радостью завизжала:
— Лаура!.. Пинтя!.. Мама, Лаура приехала!..
Подлетев к коляске, она расцеловалась с Лаурой бесчисленное множество раз, и обе, смеясь и плача, наперебой защебетали:
— Вы даже телеграмму не дали, что приезжаете...
— Мы хотели сделать вам сюрприз...
— Ты пополнела, Лаура, дорогая... И как тебе идет!
— А ты все хорошеешь...
— Ну, хватит, хватит! — шутливо прикрикнул Пин-тя.— Иди и меня поцелуй!
Херделя вышел, как был, без пиджака и первого обнял Джеордже, а г-жа Херделя, стоя позади, растерявшись от волнения, со слезами и с улыбкой лепетала:
— О, вы мои дорогие... Они, верно, голодные, а у нас ничего не сготовлено... Если бы знать, я бы двух цыплят зарезала... Деточки вы мои!..
Пухлая няня степенно сошла с коляски, держа на руках Лаурину дочку. Напуганная громкими голосами, девочка принялась плакать. Лаура бросилась к ней.
— Дай мне ее, Илона!
Только она хотела взять, Гиги опередила ее и взяла ребенка. Но у нее на руках девочка еще сильнее расплакалась.
— Она тебя не знает, Гигица, поэтому и плачет,— с гордостью сказала Лаура. — Вот увидишь, как она нас узнает и смеется! Просто прелесть!..
— Дайте-ка мне ее, уж я-то знаю, как обращаться с детьми! — сказала г-жа Херделя, взяла маленькую Марию на руки и стала утешать ее: — Не плачь у ба-буни, не плачь, моя ненаглядная деточка, ты моя сладкая.
Девчушка и вправду успокоилась, ко всеобщему восторгу. Херделя, пользуясь моментом, пригласил всех в дом, скомандовав по-военному:
— Шагом... марш! В комнаты!.. Будет вам тараторить на улице!
Там опять начались слезы и тары-бары, затянувшиеся до глубокой ночи. Лаура рассказывала всякие чудеса про Пинтю, Пинтя про Лауру, и оба про свое сокровище; Херделя расписывал, как инспектор свирепствовал на экзаменах, но умолчал насчет разговора о пенсии;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63