смеситель цена
– Он потрепал мальчика по плечу. – Мне очень жаль, Даниэль, но по крайней мере сейчас он вполне доволен жизнью.
Расставшись с доктором, Даниэль направился прямо в лазарет к отцу. Впервые за много лет он был тепло одет и сидел у окна на стуле с прямой спинкой; его редкие волосы были аккуратно зачесаны на затылок, очки с толстыми стеклами торчали на кончике носа. Даниэлю он показался очень хрупким и очень, очень старым.
– Папа, – громко окликнул его Даниэль, – тебе здесь хорошо? Ты доволен?
Он изо всех сил пытался разглядеть за толстыми стеклами очков выражение глаз отца.
– Доволен? – удивленно откликнулся Йозеф. – Конечно, я доволен. Мама скоро зайдет меня навестить. – Он улыбнулся сыну. – А ты тоже здесь живешь?
Даниэль уставился на него. Его бабушка умерла больше двадцати лет назад, а папа верит, что она скоро зайдет его повидать. Мальчик испуганно и пристально вглядывался в отца, но тут в комнату вошла медсестра и посмотрела на него с явным неодобрением. Даниэль торопливо поцеловал отца в щеку и ушел.
Общая комната на первом этаже была, как всегда, переполнена, а Даниэлю хотелось побыть одному, поэтому он вышел во двор. В воздухе ощущался мороз, вскоре пошел снег. Он сделал несколько глубоких глотков свежего холодного воздуха, вернулся внутрь и прошел в спальное помещение.
Присев на свой матрац, Даниэль уставился в пол. Физически его отец находился в лучшей форме, чем даже в Нюрнберге. И выглядел он спокойным. Но он перестал узнавать собственного сына.
Даниэль встал и подошел к постели отца. Он поднял маленькую жесткую подушку и увидел, что фотография, которую отец всегда под ней держал, лежит на месте. На фотографии его отец и мать стояли обнявшись перед своим домом на Гюнтерштрассе, а перед ними в прогулочной коляске сидел он сам, совсем еще маленький.
Он вновь пересел на свой собственный тюфяк, не отрывая глаз от фотографии. В Нюрнберге она стояла в изящной серебряной рамке на туалетном столике его матери и до сих пор сохранила нежный, еле уловимый запах ее духов. Даниэль поднес ее к носу и глубоко вдохнул. Потом он спрятал фотографию под свою собственную подушку и расплакался. Он плакал, пока не заснул, вконец измученный.
В последнюю неделю июня произошло событие, заставившее его принять решение.
Бернгард и Эрик срочно вызвали его на встречу у изгороди. Когда он пришел, вид у обоих мальчиков был мрачный.
– Что случилось? – спросил Даниэль.
– Произошло кое-что, о чем тебе следует знать, – сказал Бернгард, смущенно взглянув на Эрика, который на этот раз, видимо, не находил слов, хотя на него это было не похоже.
– В чем дело? – Даниэлю вдруг стало страшно.
– Тебя хотят отдать под опеку, Дэнни, – сказал Бернгард. – Это из-за того, что твой отец болен.
– Что это значит?
– Скорее всего речь пойдет о каком-нибудь сиротском приюте, – объяснил Бернгард.
– Там еще меньше свободы, чем здесь, – мрачно добавил Эрик. – И ты там застрянешь до восемнадцати лет. Тебя не может усыновить какая-нибудь семья, потому что твой отец жив, да и вообще, кто в наше время захочет усыновить двенадцатилетнего еврейского мальчишку?
Даниэль принялся лихорадочно обдумывать услышанное. Ему не было нужды выяснять, откуда у них такие сведения, он нутром чуял, что они говорят правду.
– Если тебя заберут и запрут в каком-нибудь вонючем приюте, – сказал Эрик, – тебе оттуда никогда не выбраться.
– Итак? – спросил Бернгард.
6
За день до побега Даниэль разрезал швы в тюфяке отца, вытащил оттуда оставшиеся рейхсмарки и бриллианты матери. Две тысячи марок он заткнул за пояс трусов, а остальные деньги и бриллианты положил в мешок и отнес его начальнику лагеря.
– Это вещи моего отца, – объяснил мальчик. – Он их прятал, но я боюсь, вдруг их кто-нибудь украдет, пока он болен?
Начальник с важным видом принял мешок.
– Ему полагалось сдать эти вещи на хранение давным-давно. – Он выписал расписку и протянул ее Даниэлю. – Все будет ему возвращено в целости и сохранности.
Даниэлю очень хотелось написать отцу письмо, но это было слишком рискованно, и он не решился.
Сам по себе побег дался им сравнительно легко. В отличие от заключенных интернированных не охраняли, ведь они не считались преступниками. Изгороди были высокими, но не было ни сигнализации, ни проволоки под током, ни поисковых прожекторов.
Они выбрались через небольшую дырку, проделанную кусачками, украденными из лагерной мастерской. Оказавшись по ту сторону изгороди, они не поленились заделать дыру, чтобы никто не поднял тревогу раньше времени.
Они оделись во все темное, каждый имел при себе фонарик, немного денег, украденную на кухне пищу и спальные мешки, втайне изготовленные Эриком.
Сами себе они казались ужасно храбрыми, пока не отошли на сотню метров от лагерной изгороди. Их поглотила темнота, полная таинственных, пугающих звуков. Тогда они взялись за руки, чтобы не было так страшно и одиноко, и пустились вперед легкой трусцой.
С самого начала Даниэль знал, что не сможет остаться с ними надолго. У Эрика был неуправляемый характер, и рано или поздно он должен был непременно попасть в беду. Вскоре выяснилось, что у Эрика задатки первоклассного вора. Даниэлю и Бернгарду претила мысль о воровстве, хотя в сложившемся положении иного выхода не было, а вот Эрик воровал прямо-таки с удовольствием. Однажды ночью на окраине Винтертура он, не говоря ни слова, вырезал дыру вокруг замка в двери небольшого универмага и вышел оттуда, нагруженный запасными батарейками для фонариков, тремя кусками мыла и сменой одежды для каждого.
Даниэль пришел в ярость.
– Нам не нужна одежда, – зашипел он на Эрика. – Ты просто паршивый вор!
Эрик остался невозмутим.
– Будь у тебя в голове хоть капля мозгов, ты бы догадался, что нас уже разыскивают. В другой одежде нас будет труднее найти. – Эрик повернулся к Бернгарду. – А ты чего молчишь? Тоже думаешь, что я просто паршивый вор?
Бернгард терпеть не мог ссор.
– Конечно, нет, Эрик. Просто я хотел бы, чтобы ты был осторожнее.
– Давайте выбираться отсюда, – прошептал Даниэль.
– Ладно, – проворчал Эрик. – Но в следующий раз я возьму наличные. Вот тогда и начнется настоящая жизнь.
На пятнадцатую ночь после побега, когда они ночевали в каком-то сарае на окраине Клотцена, небольшого селения неподалеку от Цюриха, Даниэль выбрался из своего спального мешка и разбудил Бернгарда.
– Ш-ш-ш! – прошипел он. – Я не хочу будить Эрика.
Бернгард наполовину высунулся из мешка и заморгал, когда фонарик Даниэля блеснул ему прямо в глаза.
– В чем дело?
– Я ухожу. Не буди Эрика. – Даниэль выключил фонарик и присел на соломе. – Мне очень жаль, – прошептал он, – но мне не нравится то, что он задумал. Не хочу, чтобы меня поймали и вернули обратно в лагерь.
– Ты что, спятил, Дэнни? Никто из нас не хочет обратно в лагерь! – Солома зашуршала, Бернгард попытался сесть как следует. – Оставайся, Дэнни. Мы скажем Эрику, чтобы он больше не воровал.
– Он не послушает, сам знаешь. К тому же, – тихо продолжал Даниэль, – нас уже наверняка ищут.
– И что ты будешь делать? Мне тоже противно воровать, не меньше, чем тебе, но пока я не вижу другого выхода.
Даниэль ощупал пачку денег у себя за поясом.
– Я тебе не рассказывал, но у меня есть немного наличных. – Он покраснел от стыда при мысли о собственной скрытности.
Бернгард нашел в темноте его руку и крепко ее пожал.
– Поступай как считаешь нужным, Дэнни.
– А ты не хотел бы пойти со мной?
– Я не брошу Эрика. В одиночку он пропадет. Попадет в беду, и его поймают.
Даниэль медленно поднялся на ноги. Он опять включил фонарик, но зажал лампочку рукой, чтобы заглушить свет.
– Я уйду, как только рассветет.
– Если тебя поймают, Дэнни…
– Я ничего не скажу о тебе и Эрике, – торопливо заверил его Даниэль.
– Да я не об этом, – вздохнул Бернгард. – Я хотел сказать, что даже если кого-нибудь из нас поймают, это еще не конец света.
Даниэль снова присел на корточки.
– Меня не поймают. И вас обоих тоже.
Он провел две недели в Цюрихе и его окрестностях, прячась на ночь в сараях и амбарах. Как-то раз, оказавшись на главной улице Рюшликона, пригорода, расположенного на берегу озера, он вошел в банк, держа в руке пятьсот рейхсмарок.
В банке пахло мастикой для пола, цветами, мирной жизнью. Очереди не было, и он подошел к первому же кассиру: молодой женщине в очках. Даниэль положил свои деньги на прилавок и подтолкнул к ней.
– Будьте добры, я хотел бы обменять их на швейцарские франки.
Кассирша заговорила, но ее немецкий с швейцарским акцентом оказался слишком быстрым для Даниэля. Ладони у него вспотели.
– Поменяйте, пожалуйста, – попросил он.
– Я спрашиваю, откуда у тебя столько денег? – повторила кассирша, хмурясь и поправляя очки, чтобы лучше рассмотреть банкноты.
– Разве вы не можете их поменять?
– Я думаю, тебе следует поменять их в нашем центральном представительстве в Цюрихе, но я проверю.
Она взяла банкноты и отошла от прилавка. Даниэль в панике наблюдал, как кассирша говорит с какой-то пожилой женщиной, наполовину скрытой за стеклянной перегородкой. Пожилая дама строго взглянула на Даниэля, после чего взялась за телефон.
Стараясь двигаться как можно спокойнее и медленнее, Даниэль отошел от прилавка и сделал вид, что его заинтересовали буклеты, выставленные на этажерке возле входа в банк. Сочтя, что путь к бегству свободен, в миг, когда их взгляды встретились, Даниэль повернулся и кинулся к двери.
– Твои деньги! – услыхал он чей-то крик у себя за спиной.
Но он бежал как безумный, бежал, спасая свою жизнь, и не остановился, пока не оказался за городом.
После того случая Даниэль больше не осмеливался менять деньги, и теперь уже настала его очередь добывать себе еду воровством. Он научился караулить у задних дверей ресторанов и кафе по вечерам, и, как только подворачивался случай, врывался в опустевшую кухню, быстро находил и хватал то, что легче было унести, а затем стремительно убегал, пока его не заметили.
На первых порах передвижение по городу давалось ему без труда, потому что школы закрылись на летние каникулы и на улицах было множество детей, но, когда школы вновь открылись, возраст Даниэля стал для него серьезной помехой. Цюрихские полицейские и благонамеренные дамы все чаще провожали взглядами маленького оборванца. Оставаться в городе стало небезопасно. Даниэль решил покинуть Цюрих. В нескольких километрах от города он заметил стоявший на обочине грузовик, судя по номерам направлявшийся в Люцерн. Водитель дремал, скрестив руки на руле. Задний борт грузовика был опущен, верх прикрыт брезентом. Торопливо оглядевшись по сторонам, Даниэль подбежал к грузовику, подтянулся и перебросил свое тело в кузов. Спрятаться под брезентом среди груза, оказавшегося, увы, стальными трубами, а не свежими овощами, было делом одной минуты.
На окраине Люцерна Даниэль сообразил, что ему пора вылезать. Надо покинуть грузовик до того, как водитель начнет разгрузку, иначе у него будут неприятности. Благоприятная возможность представилась скоро. Грузовик снова съехал с дороги и остановился, водитель выпрыгнул из кабины и углубился в придорожный лес по малой нужде.
Даниэль сел, быстро огляделся, убедился, что вокруг никого нет, и спрыгнул через борт. При этом он подвернул ногу, неудачно приземлившись на асфальт. Он торопливо подхватил свой спальный мешок и бросился в лес на другой стороне дороги. Когда грузовик уехал, Даниэль, хромая и хоронясь под деревьями, двинулся вперед вдоль дороги.
В этот вечер мальчик не осмелился войти в какой-нибудь городок или деревню: в случае чего ему не удалось бы быстро сбежать, к тому же он не чувствовал в себе былой ловкости для ограбления ресторана. Даниэль нашел ручей, омыл ногу и кое-как вымылся сам, а потом забрался в спальный мешок в небольшом лесу вблизи от озера. Он чувствовал себя голодным и несчастным.
Прошло еще двое суток, прежде чем нога окрепла настолько, чтобы позволить ему передвигаться с относительной скоростью, а к тому времени Даниэль совершенно ослабел от голода. Он двинулся, как ему показалось, в южном направлении, но вскоре сообразил, что ходит кругами и находится всего в нескольких километрах от того места, где спрыгнул с грузовика.
Четыре дня и ночи Даниэль ничего не ел и уже был близок к отчаянию. В прошлом и настоящем он не мог припомнить ничего хорошего, будущее представлялось ему черной дырой. Он начал с тоской вспоминать ненавистный ему капустно-картофельный лагерный рацион.
На пятый день, бесцельно бродя по полям, он нашел яблоневый сад.
7
– Вот это история…
– Ты мне не веришь?
– Конечно, верю! Такое придумать невозможно.
Андреас и Даниэль сидели, прислонившись спиной к нагретой солнцем коре двух соседних яблонь, не меньше дюжины яблочных огрызков валялись вокруг них на земле. Даниэль улыбался. Он испытывал совершенно незнакомое ему ощущение довольства, сидя на земле рядом с незнакомым мальчиком, с которым час назад дрался в грязи, а теперь рассказал ему историю своей жизни, словно закадычному другу.
– Тебе нужно поесть по-настоящему, – продолжал Андреас. – Пойдем ко мне домой, мама и бабушка о тебе позаботятся.
Даниэль заморгал, ощущение довольства мгновенно испарилось.
– Нет, – сказал он, напрягшись и приготовившись пуститься наутек.
– Почему? – удивился Андреас.
– Вряд ли они мне обрадуются, – осторожно заметил Даниэль. – Я тут чужой, они ничего обо мне не знают.
– Ну так я им расскажу! – Андреас поднялся на ноги. – Пошли.
Даниэль остался на месте.
– Нет, – сказал он. – Спасибо тебе, но я не пойду.
– Ты что, боишься? Тебе нечего бояться, честное слово. – Андреас снова присел на землю рядом с ним. – Они же хорошие люди, а не нацисты какие-нибудь!
Даниэль ничего не ответил.
– Ну брось, не дури! – Андреасу уже надоело спорить. – Куда тебе еще идти? – Раздражение в его глазах сменилось азартом. Долгое время жизнь представлялась Андреасу пресной и скучной, а теперь вдруг превратилась в настоящее приключение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Расставшись с доктором, Даниэль направился прямо в лазарет к отцу. Впервые за много лет он был тепло одет и сидел у окна на стуле с прямой спинкой; его редкие волосы были аккуратно зачесаны на затылок, очки с толстыми стеклами торчали на кончике носа. Даниэлю он показался очень хрупким и очень, очень старым.
– Папа, – громко окликнул его Даниэль, – тебе здесь хорошо? Ты доволен?
Он изо всех сил пытался разглядеть за толстыми стеклами очков выражение глаз отца.
– Доволен? – удивленно откликнулся Йозеф. – Конечно, я доволен. Мама скоро зайдет меня навестить. – Он улыбнулся сыну. – А ты тоже здесь живешь?
Даниэль уставился на него. Его бабушка умерла больше двадцати лет назад, а папа верит, что она скоро зайдет его повидать. Мальчик испуганно и пристально вглядывался в отца, но тут в комнату вошла медсестра и посмотрела на него с явным неодобрением. Даниэль торопливо поцеловал отца в щеку и ушел.
Общая комната на первом этаже была, как всегда, переполнена, а Даниэлю хотелось побыть одному, поэтому он вышел во двор. В воздухе ощущался мороз, вскоре пошел снег. Он сделал несколько глубоких глотков свежего холодного воздуха, вернулся внутрь и прошел в спальное помещение.
Присев на свой матрац, Даниэль уставился в пол. Физически его отец находился в лучшей форме, чем даже в Нюрнберге. И выглядел он спокойным. Но он перестал узнавать собственного сына.
Даниэль встал и подошел к постели отца. Он поднял маленькую жесткую подушку и увидел, что фотография, которую отец всегда под ней держал, лежит на месте. На фотографии его отец и мать стояли обнявшись перед своим домом на Гюнтерштрассе, а перед ними в прогулочной коляске сидел он сам, совсем еще маленький.
Он вновь пересел на свой собственный тюфяк, не отрывая глаз от фотографии. В Нюрнберге она стояла в изящной серебряной рамке на туалетном столике его матери и до сих пор сохранила нежный, еле уловимый запах ее духов. Даниэль поднес ее к носу и глубоко вдохнул. Потом он спрятал фотографию под свою собственную подушку и расплакался. Он плакал, пока не заснул, вконец измученный.
В последнюю неделю июня произошло событие, заставившее его принять решение.
Бернгард и Эрик срочно вызвали его на встречу у изгороди. Когда он пришел, вид у обоих мальчиков был мрачный.
– Что случилось? – спросил Даниэль.
– Произошло кое-что, о чем тебе следует знать, – сказал Бернгард, смущенно взглянув на Эрика, который на этот раз, видимо, не находил слов, хотя на него это было не похоже.
– В чем дело? – Даниэлю вдруг стало страшно.
– Тебя хотят отдать под опеку, Дэнни, – сказал Бернгард. – Это из-за того, что твой отец болен.
– Что это значит?
– Скорее всего речь пойдет о каком-нибудь сиротском приюте, – объяснил Бернгард.
– Там еще меньше свободы, чем здесь, – мрачно добавил Эрик. – И ты там застрянешь до восемнадцати лет. Тебя не может усыновить какая-нибудь семья, потому что твой отец жив, да и вообще, кто в наше время захочет усыновить двенадцатилетнего еврейского мальчишку?
Даниэль принялся лихорадочно обдумывать услышанное. Ему не было нужды выяснять, откуда у них такие сведения, он нутром чуял, что они говорят правду.
– Если тебя заберут и запрут в каком-нибудь вонючем приюте, – сказал Эрик, – тебе оттуда никогда не выбраться.
– Итак? – спросил Бернгард.
6
За день до побега Даниэль разрезал швы в тюфяке отца, вытащил оттуда оставшиеся рейхсмарки и бриллианты матери. Две тысячи марок он заткнул за пояс трусов, а остальные деньги и бриллианты положил в мешок и отнес его начальнику лагеря.
– Это вещи моего отца, – объяснил мальчик. – Он их прятал, но я боюсь, вдруг их кто-нибудь украдет, пока он болен?
Начальник с важным видом принял мешок.
– Ему полагалось сдать эти вещи на хранение давным-давно. – Он выписал расписку и протянул ее Даниэлю. – Все будет ему возвращено в целости и сохранности.
Даниэлю очень хотелось написать отцу письмо, но это было слишком рискованно, и он не решился.
Сам по себе побег дался им сравнительно легко. В отличие от заключенных интернированных не охраняли, ведь они не считались преступниками. Изгороди были высокими, но не было ни сигнализации, ни проволоки под током, ни поисковых прожекторов.
Они выбрались через небольшую дырку, проделанную кусачками, украденными из лагерной мастерской. Оказавшись по ту сторону изгороди, они не поленились заделать дыру, чтобы никто не поднял тревогу раньше времени.
Они оделись во все темное, каждый имел при себе фонарик, немного денег, украденную на кухне пищу и спальные мешки, втайне изготовленные Эриком.
Сами себе они казались ужасно храбрыми, пока не отошли на сотню метров от лагерной изгороди. Их поглотила темнота, полная таинственных, пугающих звуков. Тогда они взялись за руки, чтобы не было так страшно и одиноко, и пустились вперед легкой трусцой.
С самого начала Даниэль знал, что не сможет остаться с ними надолго. У Эрика был неуправляемый характер, и рано или поздно он должен был непременно попасть в беду. Вскоре выяснилось, что у Эрика задатки первоклассного вора. Даниэлю и Бернгарду претила мысль о воровстве, хотя в сложившемся положении иного выхода не было, а вот Эрик воровал прямо-таки с удовольствием. Однажды ночью на окраине Винтертура он, не говоря ни слова, вырезал дыру вокруг замка в двери небольшого универмага и вышел оттуда, нагруженный запасными батарейками для фонариков, тремя кусками мыла и сменой одежды для каждого.
Даниэль пришел в ярость.
– Нам не нужна одежда, – зашипел он на Эрика. – Ты просто паршивый вор!
Эрик остался невозмутим.
– Будь у тебя в голове хоть капля мозгов, ты бы догадался, что нас уже разыскивают. В другой одежде нас будет труднее найти. – Эрик повернулся к Бернгарду. – А ты чего молчишь? Тоже думаешь, что я просто паршивый вор?
Бернгард терпеть не мог ссор.
– Конечно, нет, Эрик. Просто я хотел бы, чтобы ты был осторожнее.
– Давайте выбираться отсюда, – прошептал Даниэль.
– Ладно, – проворчал Эрик. – Но в следующий раз я возьму наличные. Вот тогда и начнется настоящая жизнь.
На пятнадцатую ночь после побега, когда они ночевали в каком-то сарае на окраине Клотцена, небольшого селения неподалеку от Цюриха, Даниэль выбрался из своего спального мешка и разбудил Бернгарда.
– Ш-ш-ш! – прошипел он. – Я не хочу будить Эрика.
Бернгард наполовину высунулся из мешка и заморгал, когда фонарик Даниэля блеснул ему прямо в глаза.
– В чем дело?
– Я ухожу. Не буди Эрика. – Даниэль выключил фонарик и присел на соломе. – Мне очень жаль, – прошептал он, – но мне не нравится то, что он задумал. Не хочу, чтобы меня поймали и вернули обратно в лагерь.
– Ты что, спятил, Дэнни? Никто из нас не хочет обратно в лагерь! – Солома зашуршала, Бернгард попытался сесть как следует. – Оставайся, Дэнни. Мы скажем Эрику, чтобы он больше не воровал.
– Он не послушает, сам знаешь. К тому же, – тихо продолжал Даниэль, – нас уже наверняка ищут.
– И что ты будешь делать? Мне тоже противно воровать, не меньше, чем тебе, но пока я не вижу другого выхода.
Даниэль ощупал пачку денег у себя за поясом.
– Я тебе не рассказывал, но у меня есть немного наличных. – Он покраснел от стыда при мысли о собственной скрытности.
Бернгард нашел в темноте его руку и крепко ее пожал.
– Поступай как считаешь нужным, Дэнни.
– А ты не хотел бы пойти со мной?
– Я не брошу Эрика. В одиночку он пропадет. Попадет в беду, и его поймают.
Даниэль медленно поднялся на ноги. Он опять включил фонарик, но зажал лампочку рукой, чтобы заглушить свет.
– Я уйду, как только рассветет.
– Если тебя поймают, Дэнни…
– Я ничего не скажу о тебе и Эрике, – торопливо заверил его Даниэль.
– Да я не об этом, – вздохнул Бернгард. – Я хотел сказать, что даже если кого-нибудь из нас поймают, это еще не конец света.
Даниэль снова присел на корточки.
– Меня не поймают. И вас обоих тоже.
Он провел две недели в Цюрихе и его окрестностях, прячась на ночь в сараях и амбарах. Как-то раз, оказавшись на главной улице Рюшликона, пригорода, расположенного на берегу озера, он вошел в банк, держа в руке пятьсот рейхсмарок.
В банке пахло мастикой для пола, цветами, мирной жизнью. Очереди не было, и он подошел к первому же кассиру: молодой женщине в очках. Даниэль положил свои деньги на прилавок и подтолкнул к ней.
– Будьте добры, я хотел бы обменять их на швейцарские франки.
Кассирша заговорила, но ее немецкий с швейцарским акцентом оказался слишком быстрым для Даниэля. Ладони у него вспотели.
– Поменяйте, пожалуйста, – попросил он.
– Я спрашиваю, откуда у тебя столько денег? – повторила кассирша, хмурясь и поправляя очки, чтобы лучше рассмотреть банкноты.
– Разве вы не можете их поменять?
– Я думаю, тебе следует поменять их в нашем центральном представительстве в Цюрихе, но я проверю.
Она взяла банкноты и отошла от прилавка. Даниэль в панике наблюдал, как кассирша говорит с какой-то пожилой женщиной, наполовину скрытой за стеклянной перегородкой. Пожилая дама строго взглянула на Даниэля, после чего взялась за телефон.
Стараясь двигаться как можно спокойнее и медленнее, Даниэль отошел от прилавка и сделал вид, что его заинтересовали буклеты, выставленные на этажерке возле входа в банк. Сочтя, что путь к бегству свободен, в миг, когда их взгляды встретились, Даниэль повернулся и кинулся к двери.
– Твои деньги! – услыхал он чей-то крик у себя за спиной.
Но он бежал как безумный, бежал, спасая свою жизнь, и не остановился, пока не оказался за городом.
После того случая Даниэль больше не осмеливался менять деньги, и теперь уже настала его очередь добывать себе еду воровством. Он научился караулить у задних дверей ресторанов и кафе по вечерам, и, как только подворачивался случай, врывался в опустевшую кухню, быстро находил и хватал то, что легче было унести, а затем стремительно убегал, пока его не заметили.
На первых порах передвижение по городу давалось ему без труда, потому что школы закрылись на летние каникулы и на улицах было множество детей, но, когда школы вновь открылись, возраст Даниэля стал для него серьезной помехой. Цюрихские полицейские и благонамеренные дамы все чаще провожали взглядами маленького оборванца. Оставаться в городе стало небезопасно. Даниэль решил покинуть Цюрих. В нескольких километрах от города он заметил стоявший на обочине грузовик, судя по номерам направлявшийся в Люцерн. Водитель дремал, скрестив руки на руле. Задний борт грузовика был опущен, верх прикрыт брезентом. Торопливо оглядевшись по сторонам, Даниэль подбежал к грузовику, подтянулся и перебросил свое тело в кузов. Спрятаться под брезентом среди груза, оказавшегося, увы, стальными трубами, а не свежими овощами, было делом одной минуты.
На окраине Люцерна Даниэль сообразил, что ему пора вылезать. Надо покинуть грузовик до того, как водитель начнет разгрузку, иначе у него будут неприятности. Благоприятная возможность представилась скоро. Грузовик снова съехал с дороги и остановился, водитель выпрыгнул из кабины и углубился в придорожный лес по малой нужде.
Даниэль сел, быстро огляделся, убедился, что вокруг никого нет, и спрыгнул через борт. При этом он подвернул ногу, неудачно приземлившись на асфальт. Он торопливо подхватил свой спальный мешок и бросился в лес на другой стороне дороги. Когда грузовик уехал, Даниэль, хромая и хоронясь под деревьями, двинулся вперед вдоль дороги.
В этот вечер мальчик не осмелился войти в какой-нибудь городок или деревню: в случае чего ему не удалось бы быстро сбежать, к тому же он не чувствовал в себе былой ловкости для ограбления ресторана. Даниэль нашел ручей, омыл ногу и кое-как вымылся сам, а потом забрался в спальный мешок в небольшом лесу вблизи от озера. Он чувствовал себя голодным и несчастным.
Прошло еще двое суток, прежде чем нога окрепла настолько, чтобы позволить ему передвигаться с относительной скоростью, а к тому времени Даниэль совершенно ослабел от голода. Он двинулся, как ему показалось, в южном направлении, но вскоре сообразил, что ходит кругами и находится всего в нескольких километрах от того места, где спрыгнул с грузовика.
Четыре дня и ночи Даниэль ничего не ел и уже был близок к отчаянию. В прошлом и настоящем он не мог припомнить ничего хорошего, будущее представлялось ему черной дырой. Он начал с тоской вспоминать ненавистный ему капустно-картофельный лагерный рацион.
На пятый день, бесцельно бродя по полям, он нашел яблоневый сад.
7
– Вот это история…
– Ты мне не веришь?
– Конечно, верю! Такое придумать невозможно.
Андреас и Даниэль сидели, прислонившись спиной к нагретой солнцем коре двух соседних яблонь, не меньше дюжины яблочных огрызков валялись вокруг них на земле. Даниэль улыбался. Он испытывал совершенно незнакомое ему ощущение довольства, сидя на земле рядом с незнакомым мальчиком, с которым час назад дрался в грязи, а теперь рассказал ему историю своей жизни, словно закадычному другу.
– Тебе нужно поесть по-настоящему, – продолжал Андреас. – Пойдем ко мне домой, мама и бабушка о тебе позаботятся.
Даниэль заморгал, ощущение довольства мгновенно испарилось.
– Нет, – сказал он, напрягшись и приготовившись пуститься наутек.
– Почему? – удивился Андреас.
– Вряд ли они мне обрадуются, – осторожно заметил Даниэль. – Я тут чужой, они ничего обо мне не знают.
– Ну так я им расскажу! – Андреас поднялся на ноги. – Пошли.
Даниэль остался на месте.
– Нет, – сказал он. – Спасибо тебе, но я не пойду.
– Ты что, боишься? Тебе нечего бояться, честное слово. – Андреас снова присел на землю рядом с ним. – Они же хорошие люди, а не нацисты какие-нибудь!
Даниэль ничего не ответил.
– Ну брось, не дури! – Андреасу уже надоело спорить. – Куда тебе еще идти? – Раздражение в его глазах сменилось азартом. Долгое время жизнь представлялась Андреасу пресной и скучной, а теперь вдруг превратилась в настоящее приключение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57