Александра замерла, отчаянно прислушиваясь к торопливому, захлебывающемуся голосу диктора. Она ровным счетом ничего не понимала! Только: «Монца… фон Трипс и Гинтер… Алессандро…» Только имена! А потом телеканал как ни в чем не бывало вернулся к показу фильма. Александра вскочила, подбежала к телевизору и начала лихорадочно переключать каналы, но так ничего и не добилась…
Пока не зазвонил телефон.
Медсестра оказалась женщиной средних лет с ранними морщинами и добрым сочувственным выражением на лице. Она тактично отошла от постели, пока Александра беспомощно вглядывалась в распростертое на кровати тело мужа.
– Когда они начнут оперировать?
Кровь тяжко стучала и пульсировала у нее в висках, словно соревнуясь наперегонки с тонким и беспорядочным писком монитора, отмечавшего сердцебиение Андреаса.
– Точно еще неизвестно. Кровопотеря большая, сначала нужно сделать несколько переливаний.
Он лежал без сознания. Если не считать длинной, багрово-красной ссадины на лбу, густо обработанной антисептиком, и уродливой трубки, выходящей у него изо рта и закрепленной пластырем на щеке, других повреждений не было видно. Казалось, он спит.
– А где доктор?
Медсестра подошла и мягко взяла ее под руку.
– Доктор ждет вас, синьора. У себя в кабинете.
Андреас не вписался в поворот во время тренировочного заезда. Машина несколько раз перевернулась, но каким-то чудом не загорелась, поэтому его сумели осторожно вырезать автогеном из красного «Мазератти», но обе ноги и тазовые кости оказались раздробленными, а об обширности и характере внутренних повреждений можно было пока только догадываться. После многочисленных переливаний крови последовала серия хирургических операций.
Больничные коридоры казались бесконечными и совершенно одинаковыми: дезинфицированные, покрытые линолеумом полы, ослепительно белые стены и потолки, распятия на каждом повороте.
Она позвонила Роберто, и он заверил ее, что скоро приедет. Ей стало немного легче при мысли о том, что он будет рядом с ней. Она сама себе казалась привидением, плывущим по морю болезни, боли и страданий. У нее было такое чувство, что, если она остановится, если забудется хоть на несколько минут, Андреас перестанет бороться, исчезнет из ее жизни навсегда, словно его никогда и не было, и тогда от него ничего не останется, кроме фотографии с момента победы в Монреале на стене в нью-йоркской квартире. Ничего. Ни единой его частицы больше не будет. Не будет ребенка.
До несчастного случая на автодроме Андреас почти не испытывал страданий. Физическая и душевная боль приходит к нам разными дозами: от небольших, легко забывающихся недомоганий и дискомфорта до чудовищных и непоправимых терзаний. Если бы страдания были лучше организованы, распределены по постепенно возрастающей шкале, возможно, люди знали бы, чего им ждать, и им было бы легче переносить боль. Но боль, перенесенная Андреасом за первые месяцы после аварии в Монце, казалась настолько несоразмерной с его человеческими возможностями, что ему не хотелось даже открывать глаза по утрам. Зачем? Чтобы убедиться, что он еще жив? А стоит ли? Поэтому через какое-то время, несмотря на все усилия жены и отца, он попросту перестал бороться и часами лежал неподвижно в добровольно навязанном самому себе оцепенении.
– Отнесись к этому как к им лично изобретенному способу обезболивания, Али, – сказал Теодор Салко, хирург-ортопед, взявший на себя уход за Андреасом после его возвращения на Манхэттен, стараясь ободрить Александру.
Этот разговор происходил между ними в ранний послеобеденный час одного из первых дней декабря в квартире Алессандро после того, как она со слезами позвонила ему и попросила о помощи.
– Я стараюсь, – сказала она, – но иногда это становится просто невыносимым.
Они спустились по узкой винтовой лестнице на нижний этаж и вошли в небольшой кабинет, где Александра в последние дни проводила большую часть времени.
– Хочешь выпить, Тео?
Салко ослабил узел галстука и снял пиджак.
– Я бы сейчас все отдал за чашку кофе, Али.
Она слабо улыбнулась.
– Идем на кухню, я включу кофеварку.
Кухня была единственным помещением в доме Алессандро, в обустройстве которого Андреас принимал личное участие. До аварии он исправно играл роль домашнего повара всякий раз, когда они были в Нью-Йорке, поэтому расположение кухонной мебели и утвари отражало его практичное и деловое отношение к готовке.
Александра наполнила кофейник холодной водой, отмерила ложкой нужное количество молотого кофе и высыпала его в контейнер, а затем щелкнула включателем. Салко сел возле стойки бара и похлопал по соседнему высокому табурету. Она села рядом с ним.
– Физиотерапевт утверждает, что Андреас вскоре должен встать на ноги, – тихо сказала Александра.
Салко кивнул.
– Но я также слышу его утверждения о том, что Андреасу не хватает силы воли… – Опять губы у нее задрожали. – Что он не прилагает стараний. Что многие люди, перенесшие более тяжелые травмы, на этом этапе уже начинали ходить.
– И это тоже правда.
– Сколько еще, Тео? Как долго еще это может продолжаться?
– Что именно ты имеешь в виду?
– Когда наконец Андреас добровольно встанет и начнет делать упражнения?
Салко неопределенно пожал плечами.
– Упражнения трудные. Болезненные.
– Я знаю, что они болезненные, черт побери, Тео! Но мы оба знаем, что дело не в боли! Почему мой муж лежит там наверху, как мумия, с закрытыми глазами? Неужели только из-за боли? – Она схватила его за руку. – Когда он наконец захочет помочь самому себе? И что я должна сделать, чтобы помочь ему?
Он криво усмехнулся.
– Для начала отпусти мою руку. Она мне еще понадобится для операций на этой неделе.
– Прости. – Александра смущенно покраснела. – Я сегодня сама не своя.
– Тебе не за что извиняться, Али. Ведь мы друзья, не так ли? Столько времени проводим вместе… И предполагается, что у меня есть ответы на все вопросы.
– Но у тебя их нет, верно? – спросила она еле слышно.
– Я же не психиатр. – Салко взглянул на нее с сочувствием.
– А ему нужен психиатр?
– Возможно. Но не сейчас. Со временем.
– Когда он узнает наверняка, что больше не сможет водить машину?
– Он сможет водить машину. – Салко снова пожал плечами. – Ему очень повезло. Он мог погибнуть или остаться на всю жизнь прикованным к инвалидной коляске.
– Как Руди…
– Кто?
– Наш друг. Он был великим гонщиком, пока его не парализовало. – Александра покачала головой. – Андреас никогда не понимал, как можно так жить. Он был не в состоянии понять, какое это чудо – иметь и не потерять такую силу и волю к жизни.
– Я же тебе сказал, Андреасу повезло. Ему сказочно повезло, но до поры до времени он не сможет этого понять, и ты от него этого не жди. Главное – это чтобы ты понимала.
– Обо мне можешь не беспокоиться, Тео. Но если Андреас не сможет реально претендовать на участие в следующем мировом чемпионате, думаю, он никогда не поймет, как ему повезло. – Александра бросила на хирурга умоляющий взгляд. – Я иногда думаю: может, соврать ему? Сказать, что он сможет снова участвовать в гонках, если приложит старание?
– А если он поймет, что его обманывали? Думаешь, он простит тебе эту ложь?
Они замолчали. Кофеварка замигала красным огоньком.
– Кофе готов, – объявила Александра, пытаясь бодриться. – Давай перейдем обратно в кабинет.
Она поставила на поднос чашки и вазочку с печеньем и первая вышла из кухни.
Салко опустился в большое мягкое кресло и с видимым удовольствием пил кофе. Александра вернулась к волнующей ее теме.
– Тео, что я должна для него сделать?
– Ты могла бы попробовать переспать с ним.
Она уставилась на него в шоке.
– Не смотри на меня так, – улыбнулся он. – Вы женаты. Это ваше законное право.
Оскорбленная, Александра со стуком поставила чашку.
– Тео, он едва может двигаться! Большую часть времени он меня почти не узнает…
– А в остальное время?
– Он меня ненавидит.
– Откуда ты знаешь? Он сам тебе сказал?
– Нет, конечно, нет, но…
– Но что? Ты это чувствуешь? – В голосе Салко вдруг зазвучала насмешка. – Это чушь, Али! Мне кажется, ты совершенно перестала видеть в Андреасе мужчину. Человека.
– Это неправда, Тео! Ты несправедлив. – Голос у нее дрожал от обиды. – Я провожу с ним много часов, когда он спит и когда не спит, даже когда притворяется. Я держу его за руку, читаю ему, стараюсь поддерживать в нем интерес к жизни… Я сообщаю ему, какая стоит погода, хотя он настаивает, чтобы шторы были закрыты, я рассказываю ему, что делают наши друзья…
– Другими словами, – резко перебил ее Салко, – ты стала единственным звеном, связывающим его с нормальной жизнью. И тем не менее ты утверждаешь, что он тебя ненавидит. Без тебя, Али, он с равным успехом мог бы и умереть. Встряхнись и перестань себя жалеть. Твой муж поправится. Насколько полным будет его выздоровление, зависит главным образом от него, но и ты должна сыграть в этом деле не последнюю роль.
Он выбрался из глубокого кресла и сел на ковре у ее ног, схватив ее за руку.
– Секс, Али! – Его глаза сверкнули. – К черту лекарства! К черту упражнения! К черту психиатров! Может, они и нужны, и полезны, но я бьюсь об заклад, что, если Андреас разок хорошенько покувыркается с тобой в постели, это поставит его на ноги быстрее, чем все лекарства на свете!
Александра невольно засмеялась.
– Что ты предлагаешь, Тео? Я должна его изнасиловать?
– Если потребуется. Правда, я сомневаюсь, что тебе придется зайти так далеко. В один прекрасный день… ну, может, через несколько недель, но это непременно случится! Ты будешь сидеть рядом с ним и вдруг заметишь искру… маленький намек на то, что там все еще что-то есть… некая потребность… некое желание… И вот тогда, юная леди, наступит ваш черед! Вам придется превратить больничную палату в нормальную супружескую спальню!
– Хотела бы я, чтобы все было так просто, Тео.
Салко строго посмотрел на нее.
– А я и не говорил, что это будет легко. – Он бросил взгляд на часы. – Мне пора возвращаться на работу.
Уже в коридоре она сказала:
– Отец Андреаса приезжает на следующей неделе. Он не был здесь со времени последней операции.
– Это пойдет ему на пользу. Они ведь хорошо ладят?
При мысли о Роберто Александра улыбнулась.
– Его отец замечательный человек. У них прекрасные отношения. – Ее взгляд вновь стал печальным. – Я бы только хотела, чтобы Андреас был в лучшей форме. Не ради меня, ради Роберто.
Салко взял у нее свой пиджак и открыл входную дверь.
– Я знаком с синьором Алессандро. На вид старикан еще довольно крепок. Не принимай все так близко к сердцу, Али. Ты забываешь, как плох был Андреас еще два месяца назад. В сравнении с тем, что было, отец найдет в нем значительные улучшения. – Хирург похлопал ее по плечу. – Мне действительно пора уходить. – Он посмотрел на нее взглядом гипнотизера. – Ну как, тебе полегчало?
Александра кивнула.
– Гораздо лучше, спасибо тебе, Тео. – Она поцеловала его в щеку. – Я так тебе благодарна… Не знаю, что бы я без тебя делала.
Александра закрыла за ним дверь и прижалась к ней щекой. Прохладная древесина дверной панели немного остудила ее пылающую кожу. Прощальная улыбка сошла с ее губ.
Дверь в ее мастерскую на противоположной стороне просторной прихожей была закрыта уже много месяцев. Александра не могла работать, ей казалось, что она никогда больше не сможет возобновить работу, если только Андреас не поправится. И тогда они снова будут счастливы.
Она взглянула на настенные часы. Почти пять. Пора отнести Андреасу питье.
Нет ничего на свете страшнее чувства вины, подумала Александра. Мучиться и гадать: попал бы он в аварию, если бы они не поссорились в то утро? И отвечать себе, что не попал бы. И оба они это знают, но молчат. Она чувствовала, как это молчаливое обвинение стоит между ними подобно невидимой, но непреодолимой стене.
На миг она закрыла глаза. А потом, легко касаясь одной рукой перил, начала подниматься по винтовой лестнице.
27
Искра, о которой Теодор Салко говорил в тот декабрьский день, вспыхнула через двенадцать дней. Ровно через час после того, как Роберто улетел обратно в Цюрих.
Когда Александра закрыла за собой дверь квартиры, атмосфера показалась ей холодной и жутковатой. Целую неделю ей давали поддержку тепло и сила, исходящие от Роберто, а теперь у нее внезапно возникло ощущение, что она – единственное живое существо в квартире. Ее вдруг поразила мысль, что если она больше не пойдет наверх к Андреасу в его «больничную палату», если совершенно забросит его, он этого даже не заметит, не позовет ее, просто впадет в забытье, даже не пытаясь бороться.
Она опустилась на нижнюю ступеньку лестницы, уронила голову на колени и уставилась в темноту.
Звук был так слаб, что она едва расслышала его.
Александра подняла голову, прислушиваясь, как насторожившееся животное.
Вот опять. Доносится сверху. Слабый и тихий, едва нарушающий тишину и такой необычный, что в течение трех-четырех секунд она не могла распознать в нем голос мужа.
– Али…
Андреас не называл ее так с тех самых пор, как его внесли на носилках в эту квартиру. Она вспомнила, как в больнице, вскоре после аварии, когда он стал отходить от наркоза, Андреас вдруг выкрикнул ее имя полным ужаса голосом, но здесь, в квартире, он всегда разговаривал с ней тихо, никогда не подзывал ее к себе, словно не хотел быть ей в тягость.
– Али!
Александра бросилась вверх по ступенькам, перешагивая через три разом, и распахнула дверь его комнаты.
Он полусидел на краю кровати, его руки слепо шарили по одеялу, широко открытые глаза напряженно вглядывались в полумрак, грудь тяжело вздымалась.
– Дорогой мой, что случилось? – Она подбежала к нему и схватила за руки. – Что-то не так? Тебе больно?
На его лице так ясно читалось отчаяние, что у нее сжалось сердце. Он отпустил одеяло и схватил ее за руки.
– Я не слышал, как ты вернулась… – Его голос прерывался от страха. – Мне показалось… что ты уехала… с папой…
Он вел себя как маленький ребенок, боящийся темноты или напуганный страшным сном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57