Установка ванны
Я ужасно устала после полета и разволновалась… потому что вернулась в Нью-Йорк и опять его увидела… Но мне хотелось остаться с ним дома, пообщаться, а потом лечь спать пораньше, чтобы с утра быть в форме.
– Но у него были другие планы? – без труда догадалась Александра.
– Он подготовил для меня грандиозную вечеринку в ресторане: целая толпа друзей, украшенный зал, только фейерверка не хватало.
– Бедная девочка, – посочувствовала ей Александра, присаживаясь на поваленное бревно. – Разве ты не сказала ему, что устала?
– Конечно, сказала, но он считал минуты. Мне кажется, он бы не стал возражать, если бы вечеринка сорвалась, но, если бы я в тот вечер ушла спать на два часа раньше, он считал бы, что я их украла.
– Разве ты не понимала, что он чувствует?
– Да, я понимала, я даже отчасти радовалась, что он так сильно переживает. И в то же время я обиделась, рассердилась на него. Ему бы следовало об этом подумать много лет назад. А потом я решила, что мне с этим не справиться. Ему все равно ничего не растолкуешь.
– И ты пошла на вечеринку?
Бобби кивнула.
– Если бы я не была такой усталой, очень может быть, мне бы понравилось. Я помню кое-кого из тех, кто там был: Дэна Стоуна, дядю Руди, и партнершу Дэна Фанни Харпер, и швейцара Джерри – он все еще там работает. Я рада была всех их повидать, и они были рады меня видеть, но…
– А потом? После первого вечера?
– Все было распланировано по минутам. Даже когда мы оставались одни, я чувствовала, что это тоже рассчитано заранее. «Три часа на взаимопонимание». – В лице у нее была горечь. – Как будто несколько часов могут заменить почти десять лет.
– Вот что я не совсем понимаю, – осторожно заметила Александра, – так это зачем ты отняла у него целых два дня. Тебе не кажется, что это было слишком жестоко, зная, как много значит для него каждая минута?
Легавый лизнул Бобби в лицо и лег. Бобби покачала головой.
– Я не хотела быть жестокой. Я просто не знала, что мне еще делать. Он хотел, чтобы я осталась на Новый год.
– Но он же знал, что ты должна вернуться сюда.
Бобби кивнула, с трудом сдерживая слезы.
– Знаю. Я пыталась ему объяснить, но он слушать ничего не хотел. Сказал, что хочет устроить для меня нечто совсем особенное. И еще, что ты праздновала со мной Новый год последние десять лет, а теперь его очередь.
– Поэтому ты попыталась улизнуть, не раня его чувства.
– Прости, что он винит в этом тебя, мамочка. Я больше ничего не могла придумать. Это было нехорошо.
– Нет, ты поступила совершенно правильно. Как бы то ни было, он это переживет. – Александра протянула руку и погладила Легавого по голове. – Ошибка в другом: напрасно мы выбрали Рождество и ограничили твое пребывание только шестью днями. В следующий раз, я думаю, мы должны…
– Следующего раза не будет, – резко перебила ее Бобби.
Александра взглянула на дочь.
– Обязательно будет, Бобби. Дай себе время успокоиться, все обдумать и…
– Я серьезно, мам. Он сам выбрал этот путь, и все мы слишком долго по нему шли. Теперь уже поздно что-то менять.
– Изменить маршрут никогда не поздно, если сильно кого-то любишь, – мягко заметила Александра.
– Может быть, – мрачно откликнулась Бобби. – Но это слишком больно.
В Нью-Йорке, в библиотеке городской квартиры Андреаса на Саттон-плейс, Даниэль пытался вразумить друга.
– Не обвиняй Али, Андреас, ты сам виноват. Ты не принял во внимание, что Бобби – самостоятельная личность. Ты считал, что у тебя в доме появится милая, послушная дочурка, готовая следовать всем твоим планам и задыхаться от радости, потому что ты подарил ей золотое сердечко на цепочке. Готовая любить тебя по заказу. Ты забыл, что сначала тебе следовало узнать ее получше.
– Все это чушь и ерунда!
– Нет, не ерунда. Где твоя чуткость, Андреас, где понимание? Ты должен был предвидеть, что она не готова обнажить перед тобой душу в первый же момент. Она проявила смелость, решившись явиться сюда одна после стольких лет. Надо было действовать не спеша, проявить понимание.
Андреас бросил на друга злобный взгляд.
– Она уехала раньше срока, потому что ее мать решила сыграть на ее сердечных струнах, а не потому, что я сделал что-то не так!
– Я в это не верю, да ты и сам знаешь, что это неправда. Прежде всего Али никогда бы так не поступила, это не в ее духе. Она не эгоистична.
– Что ты вообще знаешь об Али? Ты с ней практически не встречался, когда мы были женаты, и много лет ее не видел.
Даниэль многое мог бы на это возразить, но прикусил язык.
– Хочешь знать, что я думаю? – упрямо продолжал он. – Я думаю, ты сам все испортил. И я думаю, ты сам это понимаешь.
Еще минуту Андреас смотрел на него волком, потом бессильно поник.
– Я все так тщательно распланировал, – признался он устало.
– В том-то все и дело, неужели ты не видишь? – участливо спросил Даниэль. – Через пару лет тебе стукнет пятьдесят, Андреас, а ты так и не усвоил одно из основных жизненных правил.
– Это какое же?
– Любовь запланировать нельзя.
В камине потрескивало пламя. Даниэль взглянул на незнакомую ему картину над каминной полкой.
– Это Бобби привезла?
Андреас кивнул.
– Очень интересное полотно. – Даниэль пристально всмотрелся в дату в нижнем углу под подписью. – Но не новое: 1966 год.
Андреас рассеянно улыбнулся.
– Это всегда была ее любимая картина. Она говорила, что для нее это полотно много значит, но вешать не хотела, держала в упаковке. Бобби мне сказала, что они повесили ее в кабинете в нашей старой квартире, когда я ушел.
– И вот теперь она послала ее тебе. – Взгляд у Даниэля был загадочный. – А название у нее есть?
– Она называется «Источник жизни».
Стоя рядом, согретые пляшущим пламенем камина, два друга в сосредоточенном молчании рассматривали картину.
49
Весной 1981 года Даниэль купил дом в Ист-Хэмптоне на Лонг-Айленде. По размерам он ничем особенным не выделялся среди своих соседей: девять спален, четыре ванные комнаты наверху и две внизу, четыре гостевые, кабинет, библиотека, огромная кухня и отдельный домик для гостей со всеми удобствами. В добавление к этому имелась просторная, частично закрытая терраса, круглый бассейн с подогревом, шестью кабинками для переодевания и двумя душевыми, теннисный корт и площадка для пикника с тремя стойками для барбекю. Но самым замечательным местом были сады, разделенные на три части: розовый сад, наполненный буйным цветением, великолепными красками и нежными ароматами; расположенный на пологом склоне английский ландшафтный сад, ведущий к берегу; и, наконец, почти скрытый от глаз плакучими ивами водяной сад с кувшинками, стилизованный под картину Моне.
Крыша основного дома была покрашена в нежно-розовый цвет, поэтому прежний владелец дома, бельгиец, окрестил его «Le Chapeau Rose» – «Розовая шляпа».
Этот дом стал прибежищем для Даниэля, здесь родилось его новое, совместное вместе с Фанни и Андреасом и самое удачное начинание: школа высокой кухни. Четверть здания была отгорожена от жилой его части и превращена в школу, где Даниэль лично проводил ежегодно двухмесячные курсы, нанимая на остальное время первоклассных преподавателей и приглашая самых выдающихся и авторитетных поваров и рестораторов из Америки и Европы для проведения мастер-классов, отдельных лекций и семинаров. «Розовая шляпа» принесла Даниэлю больше душевного покоя и удовлетворения, чем все его прежние деловые начинания. Его навестили старые друзья, у него появились новые. Мадам Эдуар, хотя ей было уже за восемьдесят, приехала с визитом из Франции и задержалась гораздо дольше, чем планировала: дом и сад ее буквально очаровали.
А еще у Даниэля были студенты, не дававшие ему окончательно замкнуться в своей скорлупе. Для Кота расставание с Манхэттеном стало настоящей трагедией, но он быстро приспособился к новому месту и зажил как в раю. Не прошло и шести месяцев, как курсы были забронированы на два года вперед. Дипломы «Розовой шляпы» стали считаться высокоавторитетными и престижными сертификатами, а съемки сериала «Гурманы» на Эн-би-си, прерванные семь лет назад, возобновились в новом доме.
В феврале 1982 года у Фанни по дороге на работу случился инфаркт. Через час она очнулась в палате интенсивной терапии в больнице «Гора Синай» и почувствовала себя не столько встревоженной, сколько раздосадованной. Когда в больницу прибыл бледный от тревоги Даниэль, она рявкнула на него:
– Только не начинай квохтать надо мной, как вся здешняя публика! Я тут лежу, как новорожденный младенец: каждую минуту кто-нибудь заходит, глазеет на меня, причмокивает и уходит.
Даниэль улыбнулся.
– Слава богу, ты все еще прежняя Фанни Харпер.
– А кем же я, по-твоему, должна быть? – проворчала Фанни и указала на мониторы возле больничной кровати. – Может, они и связали меня как рождественскую индюшку, но разума, благодарение богу, пока не лишили.
Даниэль покачал головой.
– Можешь мне кое-что обещать?
– Смотря что.
– Слушайся их во всем. Я хочу, чтобы ты ко мне вернулась.
– Я вернусь к тебе. – Она закрыла глаза.
– Тебе больно? – забеспокоился Даниэль.
– Уже нет. Сначала мне показалось, что меня переехал автобус, но они так накачали меня снотворными, что я теперь поминутно засыпаю.
– Вот и хорошо, – тихо сказал он, наклонился и поцеловал ее. – Отдыхай. Я зайду к тебе позже.
– Забудь сюда дорогу, Дэн, – прошептала Фанни. – Я собираюсь в самом скором времени вернуться на работу.
– Ну конечно.
Ее глаза открылись.
– И нечего мне поддакивать! Можно подумать, будто я твоя старая тетушка!
Она пробыла в больнице две недели и еще четыре – в своей квартире на Парк-авеню. Даниэль хотел перевезти ее в «Розовую шляпу» на период выздоровления, но она отказалась. Ни один из них годами не упоминал о Натали; вскоре после смерти Барбары Фанни покинула свои апартаменты у «Пьера», стремясь оставить воспоминания позади. Даже Джо Бернарди умер от рака восемь месяцев назад. Прошлое умерло и исчезло, но чувство вины, преследовавшее Фанни, не давало ей принимать доброту Даниэля, в чем бы она ни выражалась.
Она вернулась в «Харпер и Стоун» в середине мая, на целый месяц раньше, чем рекомендовали врачи. Ей всего шестьдесят девять лет, заявила Фанни Даниэлю, испепеляя его яростным взглядом, когда он попытался робко возразить, и она больше ни секунды не потерпит, чтобы с ней обращались как со старухой.
– Если хочешь меня убить, – сказала она, – ты действуешь в правильном направлении.
Он сдался.
– Я только прошу тебя быть благоразумной. Не бросайся в работу с места в карьер.
Ему бы следовало знать, что Фанни Харпер органически не способна на благоразумие и умеренность. Через неделю после возвращения на работу у нее случился второй, гораздо более обширный инфаркт прямо в конторе. Даниэль сидел рядом с ней в машине «Скорой помощи» и держал ее за руку на протяжении всего пути в больницу «Гора Синай», но она так и не пришла в сознание. По прибытии врачи констатировали смерть.
На похоронах, когда гроб опустили в могилу, Даниэль отвернулся, не в силах смотреть, как Фанни уходит в землю, и удивленно замер. Примерно в двадцати ярдах от собравшихся проводить Фанни в последний путь остановился черный лимузин с тонированными стеклами. Двое мужчин в шоферской униформе вылезли с переднего сиденья. Один из них открыл багажник, извлек оттуда складное инвалидное кресло, разложил его и подкатил к задней дверце. Второй открыл дверцу, согнулся в три погибели и вытащил на руках женщину. Медленно и осторожно он усадил ее в кресло, аккуратно уложил ее руки на коленях и отошел в сторону.
Даниэль не мог оторвать от нее взгляда.
Она была похожа на паучка – высохшая, хрупкая, вся в черном. Кружевная вуаль почти полностью скрывала ее лицо, руки выше локтя были затянуты в длинные замшевые перчатки, ноги в толстых, лишенных элегантности черных чулках и туфлях без каблуков покоились на подножке инвалидного кресла.
Он узнал ее мгновенно.
Андреас тихонько толкнул его локтем в бок, и Даниэль вновь повернулся к раскрытой могиле, наклонился и поднял горсть влажной, сладко пахнущей земли. Он медленно выпрямился, разжал кулак, и комья с глухим стуком упали на сверкающую крышку гроба Фанни. Потом он медленным, решительным шагом направился к Натали Брессон Шихлер и остановился в нескольких шагах от ее кресла.
Немногие смогли бы узнать ее сейчас. Нижняя часть лица, едва видневшаяся из-под вуали, казалась серой и сморщенной. Она сидела, прямая и неподвижная, как восковая кукла, прислоненная к мягкой спинке кресла.
Даниэль почувствовал руку Андреаса у себя на плече и стряхнул ее.
– Я в порядке, – сказал он.
Он смотрел на живой труп, и что-то похожее на жалость всколыхнулось в его душе. Он различал ее глаза сквозь вуаль. Они потеряли свою лисью остроту, в них больше не было злобы. Веки у нее обвисли и закрывались сами собой, она даже не могла поднять на него взгляд. Она смотрела мимо него, мимо Андреаса, на могилу Фанни. Две крупных слезы медленно покатились по ее впалым щекам и упали на парализованные руки.
ЧАСТЬ VI
50
Глядя на себя в зеркало на двери своей спальни, Бобби жалела, что у нее нет никаких особых талантов. По крайней мере, таких талантов, каких от нее ждали учителя и ее мать.
Мадам Морье, учительница рисования в ее школе в Трувиле, была горько разочарована, обнаружив, что у нее нет способностей к изобразительному искусству. Поначалу учительница из провинциальной школы, которой доверили воспитание дочери прославленной художницы, чувствовала себя взволнованной и польщенной. Она предавалась мечтам о том, как она разовьет скрытые таланты юной Роберты, когда та пойдет в местную школу. Увы, ее мечтам не суждено было сбыться. Чуть ли не каждый день Роберта Алессандро приходила в школу с ободранными и исцарапанными от лазания по деревьям и игр на спортплощадке руками! Ее длинным и сильным пальцами не хватало чуткости, грифель ломался в них и безбожно пачкал не только лист бумаги, но и ее лицо и руки.
Бобби, бесспорно, была неглупа, поэтому, когда мадам Морье рассталась с надеждой, другие преподавательницы вступили в бой, стараясь выявить, чем дочь такой матери несомненно одарена от природы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
– Но у него были другие планы? – без труда догадалась Александра.
– Он подготовил для меня грандиозную вечеринку в ресторане: целая толпа друзей, украшенный зал, только фейерверка не хватало.
– Бедная девочка, – посочувствовала ей Александра, присаживаясь на поваленное бревно. – Разве ты не сказала ему, что устала?
– Конечно, сказала, но он считал минуты. Мне кажется, он бы не стал возражать, если бы вечеринка сорвалась, но, если бы я в тот вечер ушла спать на два часа раньше, он считал бы, что я их украла.
– Разве ты не понимала, что он чувствует?
– Да, я понимала, я даже отчасти радовалась, что он так сильно переживает. И в то же время я обиделась, рассердилась на него. Ему бы следовало об этом подумать много лет назад. А потом я решила, что мне с этим не справиться. Ему все равно ничего не растолкуешь.
– И ты пошла на вечеринку?
Бобби кивнула.
– Если бы я не была такой усталой, очень может быть, мне бы понравилось. Я помню кое-кого из тех, кто там был: Дэна Стоуна, дядю Руди, и партнершу Дэна Фанни Харпер, и швейцара Джерри – он все еще там работает. Я рада была всех их повидать, и они были рады меня видеть, но…
– А потом? После первого вечера?
– Все было распланировано по минутам. Даже когда мы оставались одни, я чувствовала, что это тоже рассчитано заранее. «Три часа на взаимопонимание». – В лице у нее была горечь. – Как будто несколько часов могут заменить почти десять лет.
– Вот что я не совсем понимаю, – осторожно заметила Александра, – так это зачем ты отняла у него целых два дня. Тебе не кажется, что это было слишком жестоко, зная, как много значит для него каждая минута?
Легавый лизнул Бобби в лицо и лег. Бобби покачала головой.
– Я не хотела быть жестокой. Я просто не знала, что мне еще делать. Он хотел, чтобы я осталась на Новый год.
– Но он же знал, что ты должна вернуться сюда.
Бобби кивнула, с трудом сдерживая слезы.
– Знаю. Я пыталась ему объяснить, но он слушать ничего не хотел. Сказал, что хочет устроить для меня нечто совсем особенное. И еще, что ты праздновала со мной Новый год последние десять лет, а теперь его очередь.
– Поэтому ты попыталась улизнуть, не раня его чувства.
– Прости, что он винит в этом тебя, мамочка. Я больше ничего не могла придумать. Это было нехорошо.
– Нет, ты поступила совершенно правильно. Как бы то ни было, он это переживет. – Александра протянула руку и погладила Легавого по голове. – Ошибка в другом: напрасно мы выбрали Рождество и ограничили твое пребывание только шестью днями. В следующий раз, я думаю, мы должны…
– Следующего раза не будет, – резко перебила ее Бобби.
Александра взглянула на дочь.
– Обязательно будет, Бобби. Дай себе время успокоиться, все обдумать и…
– Я серьезно, мам. Он сам выбрал этот путь, и все мы слишком долго по нему шли. Теперь уже поздно что-то менять.
– Изменить маршрут никогда не поздно, если сильно кого-то любишь, – мягко заметила Александра.
– Может быть, – мрачно откликнулась Бобби. – Но это слишком больно.
В Нью-Йорке, в библиотеке городской квартиры Андреаса на Саттон-плейс, Даниэль пытался вразумить друга.
– Не обвиняй Али, Андреас, ты сам виноват. Ты не принял во внимание, что Бобби – самостоятельная личность. Ты считал, что у тебя в доме появится милая, послушная дочурка, готовая следовать всем твоим планам и задыхаться от радости, потому что ты подарил ей золотое сердечко на цепочке. Готовая любить тебя по заказу. Ты забыл, что сначала тебе следовало узнать ее получше.
– Все это чушь и ерунда!
– Нет, не ерунда. Где твоя чуткость, Андреас, где понимание? Ты должен был предвидеть, что она не готова обнажить перед тобой душу в первый же момент. Она проявила смелость, решившись явиться сюда одна после стольких лет. Надо было действовать не спеша, проявить понимание.
Андреас бросил на друга злобный взгляд.
– Она уехала раньше срока, потому что ее мать решила сыграть на ее сердечных струнах, а не потому, что я сделал что-то не так!
– Я в это не верю, да ты и сам знаешь, что это неправда. Прежде всего Али никогда бы так не поступила, это не в ее духе. Она не эгоистична.
– Что ты вообще знаешь об Али? Ты с ней практически не встречался, когда мы были женаты, и много лет ее не видел.
Даниэль многое мог бы на это возразить, но прикусил язык.
– Хочешь знать, что я думаю? – упрямо продолжал он. – Я думаю, ты сам все испортил. И я думаю, ты сам это понимаешь.
Еще минуту Андреас смотрел на него волком, потом бессильно поник.
– Я все так тщательно распланировал, – признался он устало.
– В том-то все и дело, неужели ты не видишь? – участливо спросил Даниэль. – Через пару лет тебе стукнет пятьдесят, Андреас, а ты так и не усвоил одно из основных жизненных правил.
– Это какое же?
– Любовь запланировать нельзя.
В камине потрескивало пламя. Даниэль взглянул на незнакомую ему картину над каминной полкой.
– Это Бобби привезла?
Андреас кивнул.
– Очень интересное полотно. – Даниэль пристально всмотрелся в дату в нижнем углу под подписью. – Но не новое: 1966 год.
Андреас рассеянно улыбнулся.
– Это всегда была ее любимая картина. Она говорила, что для нее это полотно много значит, но вешать не хотела, держала в упаковке. Бобби мне сказала, что они повесили ее в кабинете в нашей старой квартире, когда я ушел.
– И вот теперь она послала ее тебе. – Взгляд у Даниэля был загадочный. – А название у нее есть?
– Она называется «Источник жизни».
Стоя рядом, согретые пляшущим пламенем камина, два друга в сосредоточенном молчании рассматривали картину.
49
Весной 1981 года Даниэль купил дом в Ист-Хэмптоне на Лонг-Айленде. По размерам он ничем особенным не выделялся среди своих соседей: девять спален, четыре ванные комнаты наверху и две внизу, четыре гостевые, кабинет, библиотека, огромная кухня и отдельный домик для гостей со всеми удобствами. В добавление к этому имелась просторная, частично закрытая терраса, круглый бассейн с подогревом, шестью кабинками для переодевания и двумя душевыми, теннисный корт и площадка для пикника с тремя стойками для барбекю. Но самым замечательным местом были сады, разделенные на три части: розовый сад, наполненный буйным цветением, великолепными красками и нежными ароматами; расположенный на пологом склоне английский ландшафтный сад, ведущий к берегу; и, наконец, почти скрытый от глаз плакучими ивами водяной сад с кувшинками, стилизованный под картину Моне.
Крыша основного дома была покрашена в нежно-розовый цвет, поэтому прежний владелец дома, бельгиец, окрестил его «Le Chapeau Rose» – «Розовая шляпа».
Этот дом стал прибежищем для Даниэля, здесь родилось его новое, совместное вместе с Фанни и Андреасом и самое удачное начинание: школа высокой кухни. Четверть здания была отгорожена от жилой его части и превращена в школу, где Даниэль лично проводил ежегодно двухмесячные курсы, нанимая на остальное время первоклассных преподавателей и приглашая самых выдающихся и авторитетных поваров и рестораторов из Америки и Европы для проведения мастер-классов, отдельных лекций и семинаров. «Розовая шляпа» принесла Даниэлю больше душевного покоя и удовлетворения, чем все его прежние деловые начинания. Его навестили старые друзья, у него появились новые. Мадам Эдуар, хотя ей было уже за восемьдесят, приехала с визитом из Франции и задержалась гораздо дольше, чем планировала: дом и сад ее буквально очаровали.
А еще у Даниэля были студенты, не дававшие ему окончательно замкнуться в своей скорлупе. Для Кота расставание с Манхэттеном стало настоящей трагедией, но он быстро приспособился к новому месту и зажил как в раю. Не прошло и шести месяцев, как курсы были забронированы на два года вперед. Дипломы «Розовой шляпы» стали считаться высокоавторитетными и престижными сертификатами, а съемки сериала «Гурманы» на Эн-би-си, прерванные семь лет назад, возобновились в новом доме.
В феврале 1982 года у Фанни по дороге на работу случился инфаркт. Через час она очнулась в палате интенсивной терапии в больнице «Гора Синай» и почувствовала себя не столько встревоженной, сколько раздосадованной. Когда в больницу прибыл бледный от тревоги Даниэль, она рявкнула на него:
– Только не начинай квохтать надо мной, как вся здешняя публика! Я тут лежу, как новорожденный младенец: каждую минуту кто-нибудь заходит, глазеет на меня, причмокивает и уходит.
Даниэль улыбнулся.
– Слава богу, ты все еще прежняя Фанни Харпер.
– А кем же я, по-твоему, должна быть? – проворчала Фанни и указала на мониторы возле больничной кровати. – Может, они и связали меня как рождественскую индюшку, но разума, благодарение богу, пока не лишили.
Даниэль покачал головой.
– Можешь мне кое-что обещать?
– Смотря что.
– Слушайся их во всем. Я хочу, чтобы ты ко мне вернулась.
– Я вернусь к тебе. – Она закрыла глаза.
– Тебе больно? – забеспокоился Даниэль.
– Уже нет. Сначала мне показалось, что меня переехал автобус, но они так накачали меня снотворными, что я теперь поминутно засыпаю.
– Вот и хорошо, – тихо сказал он, наклонился и поцеловал ее. – Отдыхай. Я зайду к тебе позже.
– Забудь сюда дорогу, Дэн, – прошептала Фанни. – Я собираюсь в самом скором времени вернуться на работу.
– Ну конечно.
Ее глаза открылись.
– И нечего мне поддакивать! Можно подумать, будто я твоя старая тетушка!
Она пробыла в больнице две недели и еще четыре – в своей квартире на Парк-авеню. Даниэль хотел перевезти ее в «Розовую шляпу» на период выздоровления, но она отказалась. Ни один из них годами не упоминал о Натали; вскоре после смерти Барбары Фанни покинула свои апартаменты у «Пьера», стремясь оставить воспоминания позади. Даже Джо Бернарди умер от рака восемь месяцев назад. Прошлое умерло и исчезло, но чувство вины, преследовавшее Фанни, не давало ей принимать доброту Даниэля, в чем бы она ни выражалась.
Она вернулась в «Харпер и Стоун» в середине мая, на целый месяц раньше, чем рекомендовали врачи. Ей всего шестьдесят девять лет, заявила Фанни Даниэлю, испепеляя его яростным взглядом, когда он попытался робко возразить, и она больше ни секунды не потерпит, чтобы с ней обращались как со старухой.
– Если хочешь меня убить, – сказала она, – ты действуешь в правильном направлении.
Он сдался.
– Я только прошу тебя быть благоразумной. Не бросайся в работу с места в карьер.
Ему бы следовало знать, что Фанни Харпер органически не способна на благоразумие и умеренность. Через неделю после возвращения на работу у нее случился второй, гораздо более обширный инфаркт прямо в конторе. Даниэль сидел рядом с ней в машине «Скорой помощи» и держал ее за руку на протяжении всего пути в больницу «Гора Синай», но она так и не пришла в сознание. По прибытии врачи констатировали смерть.
На похоронах, когда гроб опустили в могилу, Даниэль отвернулся, не в силах смотреть, как Фанни уходит в землю, и удивленно замер. Примерно в двадцати ярдах от собравшихся проводить Фанни в последний путь остановился черный лимузин с тонированными стеклами. Двое мужчин в шоферской униформе вылезли с переднего сиденья. Один из них открыл багажник, извлек оттуда складное инвалидное кресло, разложил его и подкатил к задней дверце. Второй открыл дверцу, согнулся в три погибели и вытащил на руках женщину. Медленно и осторожно он усадил ее в кресло, аккуратно уложил ее руки на коленях и отошел в сторону.
Даниэль не мог оторвать от нее взгляда.
Она была похожа на паучка – высохшая, хрупкая, вся в черном. Кружевная вуаль почти полностью скрывала ее лицо, руки выше локтя были затянуты в длинные замшевые перчатки, ноги в толстых, лишенных элегантности черных чулках и туфлях без каблуков покоились на подножке инвалидного кресла.
Он узнал ее мгновенно.
Андреас тихонько толкнул его локтем в бок, и Даниэль вновь повернулся к раскрытой могиле, наклонился и поднял горсть влажной, сладко пахнущей земли. Он медленно выпрямился, разжал кулак, и комья с глухим стуком упали на сверкающую крышку гроба Фанни. Потом он медленным, решительным шагом направился к Натали Брессон Шихлер и остановился в нескольких шагах от ее кресла.
Немногие смогли бы узнать ее сейчас. Нижняя часть лица, едва видневшаяся из-под вуали, казалась серой и сморщенной. Она сидела, прямая и неподвижная, как восковая кукла, прислоненная к мягкой спинке кресла.
Даниэль почувствовал руку Андреаса у себя на плече и стряхнул ее.
– Я в порядке, – сказал он.
Он смотрел на живой труп, и что-то похожее на жалость всколыхнулось в его душе. Он различал ее глаза сквозь вуаль. Они потеряли свою лисью остроту, в них больше не было злобы. Веки у нее обвисли и закрывались сами собой, она даже не могла поднять на него взгляд. Она смотрела мимо него, мимо Андреаса, на могилу Фанни. Две крупных слезы медленно покатились по ее впалым щекам и упали на парализованные руки.
ЧАСТЬ VI
50
Глядя на себя в зеркало на двери своей спальни, Бобби жалела, что у нее нет никаких особых талантов. По крайней мере, таких талантов, каких от нее ждали учителя и ее мать.
Мадам Морье, учительница рисования в ее школе в Трувиле, была горько разочарована, обнаружив, что у нее нет способностей к изобразительному искусству. Поначалу учительница из провинциальной школы, которой доверили воспитание дочери прославленной художницы, чувствовала себя взволнованной и польщенной. Она предавалась мечтам о том, как она разовьет скрытые таланты юной Роберты, когда та пойдет в местную школу. Увы, ее мечтам не суждено было сбыться. Чуть ли не каждый день Роберта Алессандро приходила в школу с ободранными и исцарапанными от лазания по деревьям и игр на спортплощадке руками! Ее длинным и сильным пальцами не хватало чуткости, грифель ломался в них и безбожно пачкал не только лист бумаги, но и ее лицо и руки.
Бобби, бесспорно, была неглупа, поэтому, когда мадам Морье рассталась с надеждой, другие преподавательницы вступили в бой, стараясь выявить, чем дочь такой матери несомненно одарена от природы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57