https://wodolei.ru/catalog/uglovye_vanny/
– Спасибо, – повторил он в третий раз.
– Вы отдаете себе отчет, дядя, что прячете у себя в ресторане эмигранта? У него есть разрешение на работу?
Брессон с отвращением взглянул на свою племянницу через стойку бара.
– У кого?
– Вы прекрасно знаете, у кого. У еврея.
– Если ты имеешь в виду Даниэля, то ему не требуется разрешение. Он родился в Швейцарии.
– Ах да, он мне говорил. В Эмменбрюкке, кажется? А документы в подтверждение этого у него имеются?
– А тебе-то что за дело? – Брессон холодно уставился на нее.
Натали пожала плечами.
– Вообще-то мне все равно, я ведь гражданка Франции, я беспокоюсь о вас, дядя. Я знаю, здесь законы строго соблюдаются, и у вас были бы серьезные неприятности, если бы с вашего ведома… – Натали прервала себя на полуслове и сладко улыбнулась. – Но ведь вы, дядюшка, законопослушный гражданин Швейцарии, верно? Так что у меня нет причин беспокоиться о вас.
– Ни малейших. – Брессон откупорил бутылку красного вина. – У тебя уже есть планы относительно возвращения в Париж?
– Вам так не терпится избавиться от меня, дядя? – усмехнулась Натали.
– Конечно, нет.
– Я рада, – сказала она, – потому что мне здесь очень нравится. – Натали подошла к двери и внезапно обернулась. – Кстати, столько лет вашему еврейчику, дядя? Вы мне об этом говорили? Что-то не припоминаю.
– Я ничего тебе не говорил, – буркнул Брессон и налил себе стакан вина.
Натали пришла в комнату Даниэля в час ночи, в среду. Она повернула ручку, но дверь была заперта. Тогда она легонько забарабанила ноготками по дверной панели. Ответа не было. Она постучала более решительно.
С другой стороны повернулся ключ, дверь приоткрылась.
– Зачем ты запираешь дверь, cheri? – Она нажала на ручку, но Даниэль крепко придерживал дверь.
– Потому что не хочу, чтобы кто-то заходил ко мне в комнату. – Он не улыбался и решительно не замечал ее белой атласной ночной сорочки. – Спокойной ночи, Натали.
– Даже меня? – томно промурлыкала Натали, ослепляя его своей улыбкой.
– Особенно тебя.
Ее улыбка окаменела.
– Будь осторожнее, когда говоришь со мной, Даниэль Зильберштейн. Не советую тебе дерзить.
Неожиданно она изо всех сил толкнула дверь и ворвалась в комнату.
На постели Даниэля, прижимая простыню к пылающим от смущения щекам, сидела Фелисите, хорошенькая юная горничная из ресторана.
Глаза Натали округлились, губы побелели от ярости, она стремительно повернулась к Даниэлю.
– Как ты посмел? – Она плюнула ему в лицо. – Ты грязная жидовская морда!
Даниэль лишился дара речи. Его унизили, оскорбили, а он ничего не мог поделать. У него в запасе оставался один-единственный ход, мелкий и ничтожный акт мести. Он мог продемонстрировать ей, что ее чары не имеют власти над ним.
Даниэль бросил сочувственный взгляд на Фелисите, потом снова повернулся к Натали. И заставил себя рассмеяться коротким сухим смешком.
– Ты хорошая учительница, Натали, я усвоил твой урок. Я даже научился сам подбирать себе компанию, а главное, понял, что мне не нравятся нацистские шлюхи!
Ее рука взметнулась в воздух, но на этот раз он оказался проворнее: перехватил ее запястье и пригвоздил его к стене.
Натали завизжала от боли, и он ее отпустил. Она подбежала к двери, но на пороге обернулась. Дыхание со свистом вырывалось у нее изо рта, голос напоминал шипение змеи:
– Ты мне за это заплатишь, Даниэль Зильберштейн.
Она так хлопнула дверью, что затряслись стены.
12
– Даниэль, ну зачем ты связался с ней? Я ведь тебя предупреждал, говорил, что от нее надо держаться подальше…
Разговор происходил утром в гостиной Брессона. Даниэлю нечего было сказать в свое оправдание. Несчастный, потерянный, он молча покачал головой, не отрывая глаз от своих башмаков.
– Она утверждает, что ты на нее напал и изнасиловал.
Даниэль вскинул голову.
– И когда же, по ее словам, я это сделал?
– Поздним вечером в понедельник. После вашего пикника в парке.
– Почему же она ждала до четверга, чтобы сообщить вам об этом?
– Она говорит, что была в шоке. Какой же ты дурак, Даниэль. – Брессон принялся мерить шагами гостиную: десять шагов от книжного шкафа к окну и столько же обратно. – Что же мне теперь делать?
– Я этого не делал, Мишель, – тихо сказал Даниэль.
Брессон вздохнул.
– Я и без тебя знаю, что ты этого не делал. – Он остановился и опустился в кресло лицом к Даниэлю. – Но что-то же между вами произошло! Даже Натали не способна придумать такое безо всякого повода. – Он снова вскинул руки, словно защищаясь от удара. – Не надо, не рассказывай. Я ничего не хочу знать.
– Мишель, вы же видели: всю прошлую неделю она преследовала меня, дразнила, провоцировала… Я всеми силами пытался ее избегать, но вы же мне ничем не помогли! – умоляюще проговорил Даниэль.
Брессон иронически скривил губы.
– Я полагался на твой инстинкт выживания, Даниэль, но, как видишь, переоценил его.
Внизу, в ресторане, хлопали двери, кто-то с грохотом уронил поднос.
– Что теперь будет, Мишель?
Брессон безнадежно покачал головой.
– Если уж Натали вознамерилась кого-то уничтожить, она пойдет до конца. Я уже видел ее в деле. – Он пожал плечами. – Натали очень похожа на свою мать, только она еще опаснее. У Мари по крайней мере была хоть какая-то выдержка, а эта совсем без тормозов. Мне кажется, у нее с головой не все в порядке. – Видно было, что этот разговор давался ему с трудом. – Она требует, чтобы я тебя уволил. Если ты останешься, у тебя будут неприятности. Уж об этом она позаботится.
Даниэль молча уставился на хозяина, ставшего ему другом. Неприятности? Покинуть это место, это убежище, остаться без документов, без работы, без крыши над головой, а главное, без друзей – разве можно вообразить себе более страшные неприятности?
Он почувствовал руку у себя на плече.
– Даниэль! С тобой все в порядке? У тебя вид совсем больной.
Даниэль покачал головой.
– Я здоров. Со мной все в порядке.
Эти слова вызвали у него самого горький смешок.
– Хочешь выпить? Может, коньяку?
– Нет, ничего не нужно, спасибо.
– Ну, а я выпью. – Брессон снял бутылку с полки и налил себе рюмочку. – Боже мой, Даниэль! Ни за что ни про что погубить все, чего ты тут добился! – Он отхлебнул немного янтарной жидкости и поставил рюмку на стол с такой силой, что она выплеснулась через край. – Мы с тобой так хорошо сработались! Я уже немолод, я думал… надеялся…
– Мне очень жаль, Мишель.
Брессон опять тяжело опустился в кресло.
– Натали все изложила так убедительно… Она горько плакала, слезы катились у нее по щекам. Бедная невинная жертва. Присяжные ни за что не устояли бы перед такой картиной поруганной девичьей чести.
– Присяжные? – в ужасе переспросил Даниэль.
– Нет, я не хочу сказать, что до этого дойдет, – поспешил успокоить его Мишель. – Во всяком случае, если я выполню ее требование и выгоню тебя. Она нутром чует, как тебе здесь хорошо, и для нее это лучший способ наказать нас обоих, потому что меня она тоже всегда недолюбливала.
– Понятно, – сказал Даниэль.
Его охватила дрожь, перед ним уже замаячил грозный призрак бегства, бездомного, ненадежного существования, необходимости прятаться и голодать.
– Не пора ли тебе, Даниэль, рассказать мне всю правду? – мягко спросил Брессон. – Как я могу тебе помочь, если не знаю о тебе всей правды?
– Вы не можете мне помочь. – Даниэль содрогнулся. – Кажется, я все-таки не откажусь от коньяка.
– Стало быть, мой шеф-повар – четырнадцатилетний мальчишка? – Брессон был бледен. Из всей услышанной им истории его почему-то больше всего потрясло именно это.
– Теперь уже нет, – тихо сказал Даниэль.
– Нет, – согласился Брессон, – теперь уже нет. – Он все еще пытался свыкнуться с этой мыслью. – Ты обращался в Красный Крест? Пытался разыскать свою семью?
– Как я мог? Ведь я бы выдал себя!
Они замолчали.
– Моя мать и сестра мертвы. Я в этом уверен. – Даниэль бросил взгляд на часы. – Уже поздно, мне давно пора быть в кухне.
Свою историю он рассказал в каком-то полубесчувственном состоянии, от которого до сих пор так и не смог оправиться. Вероятно, это была защитная реакция организма.
Даниэль проглотил ком в горле.
– Натали хочет, чтобы я уехал немедленно?
Глаза Брессона грозно блеснули.
– Если она этого хочет, пусть убирается ко всем чертям! Мои клиенты должны есть, не так ли?
Даниэль заставил себя улыбнуться, хотя лицо у него все еще было онемевшим, как будто деревянным.
– Даниэль… Если бы ты узнал, что твоего отца уже не спасти, что ты уже ничего не можешь для него сделать, если ты прав насчет матери и сестры, куда бы ты предпочел отправиться? – Он помолчал и добавил: – Если бы выбор был за тобой?
Даниэль закрыл глаза и начал думать.
– В Америку, – ответил он наконец.
Брессон наклонился вперед и коснулся его руки.
– Я сделаю для тебя все, что смогу, – сказал он.
Натали вернулась в Париж на следующий день, но не прежде, чем выжала из своего дяди обещание, что Даниэль будет выброшен на улицу, как только ему найдется замена.
– Помните, дядя, – сказала она, понизив голос, перед тем как он захлопнул за ней дверь вагона. – Мама проверит, действительно ли он уехал. – Губы у нее задрожали. – Такой зверь… ему место в клетке!
Брессон покачал головой.
– Как ты похожа на мать, Натали!
Ее взгляд заострился, голос стал визгливым.
– Не вздумайте обмануть нас, дядя! Выкиньте этого паршивого еврея вон! И как можно скорее. Это в ваших же интересах. Да и в его тоже.
Брессон вернулся в ресторан и позвонил своему адвокату. В течение многих лет этот человек был его близким другом. И он был евреем.
– Морис, – начал Брессон, – я должен просить тебя об одной услуге.
– Хоть о двух. Я так и так перед тобой в долгу.
– Я хочу, чтобы ты навел справки о судьбе трех моих друзей. След двоих теряется в Дахау, третий находился в лагере интернированных здесь, в Швейцарии.
– Это все?
– Нет. – Брессон сделал глубокий вздох. – Я хочу, чтобы ты помог еще одному моему другу получить въездную визу в Соединенные Штаты Америки.
Антония, Гизела и Йозеф Зильберштейн были мертвы. Менее чем через два месяца после побега Даниэля Йозеф умер от тяжелого воспаления легких с осложнениями. Далее выяснилось, что родственники Даниэля, Зигмунд и Гретхен Майер, были арестованы и расстреляны нацистами в начале 1940 года.
Даниэль даже не ожидал, что горе обрушится на него с такой силой; он чувствовал себя опустошенным, неспособным ощущать печаль и переживать утрату. Он сидел у себя в комнате над рестораном в полном одиночестве и плакал, пока им не овладевал тяжелый, беспокойный сон.
– Хорошо, что ты даешь выход своему горю, – заметил Брессон как-то вечером, – но тебе пора начать думать о будущем.
Даниэль обратил на него воспаленный от слез взгляд.
– Я чувствую себя таким виноватым, Мишель… Когда я услыхал, что мой отец умер вскоре после моего побега из лагеря, я ощутил… облегчение! – Его лицо исказилось от боли. – Мне стало легче при мысли о том, что он умер, так и не узнав, что единственный сын его бросил. Я порадовался, что теперь о нем можно не беспокоиться, что я могу спокойно уехать в Америку, если получу бумаги!
– Даниэль, мальчик мой… – Брессон обнял его и почувствовал, как плечи Даниэля сотрясаются от рыданий. – Все это так естественно! Неужели ты думал, что будешь чувствовать что-то иное? Ты оставил его там, потому что знал: для него это уже не имеет значения. В противном случае ты никогда бы его не бросил. Перестань себя мучить. Ты уже оплакал своих родных вполне достойно, хотя один бог знает, сколько еще ты будешь горевать. Но ты должен смотреть вперед и оставить чувство вины позади. – Он помолчал. – Думаешь, мне будет легко расстаться с тобой, Даниэль? – Он ласково улыбнулся. – Не мучь меня, мне и без того тошно. Я не хочу думать, что ты потащишь свою боль за собой в новую жизнь.
На несколько минут в комнате наступило молчание, прерываемое лишь шумом уличного движения, доносившимся снаружи.
– Пора покончить с затворничеством, – мягко сказал Брессон. – Давай пообедаем, выпьем немного вина.
Даниэль попытался улыбнуться, но губы у него дрожали.
– Ладно, Мишель. – Вид у него был пристыженный. – Я снова почувствовал себя ребенком.
– Разве это плохо, Даниэль? У тебя хоть когда-нибудь был шанс побыть ребенком? А в Америке его тем более не будет. – Он улыбнулся. – А теперь идем со мной.
– При одном условии. Вы позволите мне вернуться в кухню и помочь новому повару с нашим ужином.
Морису Вайнбергу потребовалось несколько месяцев, чтобы добыть визу для Даниэля, и все это время из Парижа шел непрекращающийся поток угроз от Натали и ее матери. Брессон стискивал зубы и стойко выдерживал натиск, проявляя чудеса дипломатии; он надеялся, что его брат Жиль отговорит женщин от подачи жалобы на Даниэля, которая даже в случае проигрыша дела в суде могла бы оставить неизгладимое пятно на репутации мальчика.
Пятого мая 1946 года Даниэль отплыл из Марселя. В нагрудном кармане его нового костюма лежали официальные документы, рекомендательное письмо в ресторан в городе Йорквилле, штат Нью-Йорк, где ему было обещано место младшего повара, а также вполне приличная сумма, на которую можно было спокойно прожить до первой получки. В боковом кармашке его чемодана находились бриллианты его матери, сохраненные начальником лагеря и возвращенные Даниэлю через Мориса Вайнберга.
Он обрел законный статус и свободу. Единственной ложью, от которой ему так и не удалось избавиться, был возраст: пришлось придерживаться версии, что ему скоро девятнадцать. Если бы он назвал свой истинный возраст, по закону ему пришлось бы посещать в Америке среднюю школу, причем его скорее всего поместили бы в приют. А так, поскольку его метрика была безвозвратно утеряна, никто из живущих на земле людей не смог бы уличить его в обмане. Завтра Даниэлю исполнится девятнадцать. Пропавшие четыре года жизни вполне можно было списать на войну.
Онфлер, Франция. 1983 год
13
Дрожа от холода, Александра торопливо поднялась из-за стола и пошла закрывать окно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57