Немного пройтись. Я решил, что свежий воздух пойдет мне на пользу. Поэтому я спустился. Вышел на террасу, сделал несколько глубоких вдохов. Вроде полегчало. Большая часть обитателей дома уже разошлись по комнатам, но в бильярдной еще горел свет. Я слышал там голоса. И побрел в ту сторону. Думаю, мне хотелось быть в мужской компании – ведь мне было тогда всего пятнадцать лет. Но когда я вошел…
– И ваш отец был там?
– Я совершенно уверен, что был. – Фредди нахмурился. – Понимаешь, это было так давно, и в то время казалось несущественным, кто там находится, а кто – нет. Комната была полна сигарного дыма. В ней была куча народу – приятели моего отца, которые обычно оставались. Дай-ка припомнить… Там был человек по фамилии Пиль, Ричард Пиль – теперь я помню, что он там был. И еще один, имевший какое-то отношение к Сити…
– Джордж Хьюард-Вест?
– Точно. Ну, я бы сказал, что ты вгрызлась во все это, не так ли? Джордж Хьюард-Вест, точно, он. Я запомнил его потому, что он и Монтегю Штерн устроили соревнование: оба отлично играли в бильярд, и я понаблюдал за ними…
– Монтегю Штерн? Он там был? Фредди, его не могло там быть…
– Почему же? – Фредди начал слегка выходить из себя. – Конечно же, он был. Там я увидел его в первый раз. Я четко помню. Он и Хьюард носились вокруг стола так, словно у них земля горела под ногами. Штерн обычно выбирал ужасные цветные жилеты, и один из них был на нем в тот вечер. Пурпурный с золотым шитьем. Оба они сняли смокинги, закатали рукава и…
– Фредди, в какое это было время?
– Господи, да не знаю. Представления не имею. В два? Три? Очень поздно. Во всяком случае, главное, там был мой отец. Он сидел в углу в кресле-качалке. Часто просыпался и снова дремал. – Фредди остановился. – Дело в том, что я не помню все так уж ясно. Там была куча народа. Кто-то дал мне еще выпить, и я решил: ну, я вам покажу – и выпил. Это было виски. Я никогда раньше не пробовал виски. Это, конечно же, было ошибкой. Я помню, Окленд дал мне одну из своих сигарет – я, случалось, таскал их у него из комнаты. И боялся. В общем, он просто дал мне одну, потом я выпил виски и подумал: «О Господи, да меня же вырвет». Окленд дотащил меня до комнаты. И самое странное, мне казалось, что ему помогает Мальчик. Если не учитывать, что его там, конечно, не было. Так что скорее всего это был кто-то другой. Наверно, Джордж Хьюард-Вест. Прекрасный человек. Всегда совал мне денег, когда оставался, – и никогда меньше соверена.
Фредди рассеянно уставился куда-то вдаль. Он вздохнул. Воцарилась тишина.
Я прикинула, что, если все это было правдой, а не сочинением моего дяди Фредди, которому услужливо подсказывала вымуштрованная память, Монтегю Штерн, значит, не остался с Мод, а спустился вниз; там же был и мой отец. Самое важное, что и мой отец тоже был внизу. Расчет времени был сомнителен – я понимала, что инспектора Кута он бы не удовлетворил, – но там был мой отец. Никто не может совершить убийство, а потом вернуться в дом и спокойно играть на бильярде, не так ли?
Я прошла мимо моего дяди и остановилась у окна, откуда открывался вид на обыкновенные улицы, обыкновенный день. Я почувствовала огромное облегчение. Конечно же, смерть Шоукросса явилась результатом несчастного случая – и у меня не было никаких оснований сомневаться в этом. Констанца просто вывела меня из равновесия.
Я думаю, дядя Фредди догадался, о чем я думаю, потому что он улыбался. Он был преисполнен оживления.
– Во всяком случае, – сказал он, – если ты вернешься к тому, с чего мы начали, если оценишь ход событий с точки зрения инспектора Кута, то убедишься, что в любом случае не может идти речь об убийстве. Это очевидно. Это немыслимо.
– Почему, дядя Фредди?
– Подумай. Шоукросс не умер – во всяком случае, на месте и сразу же. Он умирал три дня. Так уж получилось, что он не говорил: все это время он был в очень плохом состоянии. Но предполагаемый убийца не мог этого предвидеть. Кроме того, Шоукросса могли найти и раньше. Его травмы могли бы оказаться не такими страшными. Он мог и заговорить – и в таком случае он опознал бы убийцу. Сомнительно, что силой можно было бы кого-то устранить. Убийца должен был обрести уверенность, что останется неузнаваем – а это было невозможно. Стояла лунная ночь. Они должны были бороться между собой. – Он помолчал. Он погладил меня по руке. – Понимаешь? Ты заводила себя из-за ничего, видишь? Так оно и есть. Я раздумывал над этим пятьдесят восемь лет и думаю, это был несчастный случай. А если Констанца держится иной точки зрения, я бы не обращал на нее внимания. – Он молчал с добрым, но каким-то затуманенным выражением лица. – Видишь ли, она не тот человек, которому можно верить. Она… она любила причинять неприятности, вызывать тревогу. Ты же это знаешь.
При этих словах вошла Винни. Она несла с собой поднос. Ленч был восхитителен. Мы обсуждали поваренные рецепты и как готовить. Пару раз я пыталась вернуть разговор к событиям 1930 года, к моему крещению и к загадочной ссоре между Констанцей и моими родителями, но Фредди и Винни не изъявляли желания попадать на наживку, и, коль скоро я рискнула раньше завести разговор о Шоукроссе, я не хотела больше их волновать.
Через несколько недель после этого ленча, в период, ознаменованный большими изменениями в моей жизни, дядя Фредди начал новый детективный роман, основанный на событиях 1910 года. Он назвал его «Побуждение к убийству». Он стал одной из самых больших его удач и много раз переиздавался.
Мы покончили с ленчем. Винни начала бросать любовные взгляды на свою пишущую машинку. Я сказала, что мне пора идти.
Дядя Фредди, полный желания приступить к работе, остался за своим письменным столом. Я увидела, как он опять бросил взгляд в сторону вешалки: я также увидела, что Винни ответила ему еле заметным загадочным кивком.
Винни проводила меня в прихожую. Она плотно прикрыла за собой дверь гостиной. Глянув из-за плеча, она повлекла меня за собой по коридору к входным дверям. Она раскраснелась. Когда она убедилась, что нас никто не может услышать, она схватила меня за руку.
– Виктория. Там было что-то еще, не так ли, дорогая? Думаю, ты нам не все рассказала.
– Нет, Винни. Абсолютно все, и я чувствую себя куда лучше. Вы оба оказали мне огромную помощь.
– Послушай меня. – Винни отбросила свою привычную самоуверенность. – То, что Фредди сказал, когда я вошла, правда! Эта женщина всегда была такой и продолжает оставаться. – Она помолчала. – Мне кажется, когда-то она причинила Фредди большую боль. Не стоит вдаваться в подробности – они не важны. Важно то, как они сказались на Фредди. Он потерял уверенность в себе. Он никак не мог прийти в себя. Она напоила его мозг ядом, настроила против некоторых членов семьи, и ему потребовалось много времени, чтобы оправиться. Я бы не хотела, чтобы это случилось с тобой.
– Этого не случится, Винни, я не позволю.
– Хорошо сказано, но истинно ли это? Вот за ленчем, когда ты заводила разговор о своих крестинах, о размолвке, это было случайно?
– Нет, Винни. Не совсем.
– Я так и знала! – Винни разгорячилась. – Она вбила тебе в мозги какие-то мысли, не так ли? О ней и о твоем отце?
– Что-то вроде.
– Ну, так разреши мне сказать тебе!.. – Винни развернула меня лицом к себе. – Я была в Винтеркомбе на твоих крестинах. И, к сожалению, там имел место случай, о котором мне не хотелось бы вспоминать. Но как бы там ни было… – она фыркнула, – я там была. И я точно знаю, что там случилось…
– У нее был роман. С моим отцом, – ровным голосом сказала я. – Все в порядке, Винни. Я докопалась до этого несколько недель назад. То ли до того, как я родилась, то ли сразу после. Детали не важны. Я уверена, что он любил мою мать, но он любил и Констанцу. И она, конечно же, любила его. Такое случается, я это знаю. Мне придется смириться с этим…
– Чушь и ерунда! – рявкнула Винни. – И вовсе это было не так, а если она так говорит, значит, врет, не моргнув глазом. То, что произошло, – все было очень просто. Она свалилась как снег на голову – как раз к твоим крестинам, будьте любезны! – твоему отцу, а он послал ее. Она вернулась в Лондон в том еще настроении. Я тебе говорила, она считала себя неотразимой для любого мужчины, даже для такого, как твой отец, у которого был хороший дом и жена, которую он любил, и новорожденная девочка. Она не могла вынести чужого счастья. Она хотела все это разрушить. – Винни помолчала. – Ты, конечно, поняла это? Ты же знаешь, что она собой представляет. То же самое она сотворила и с тобой.
В тоне, каким было сделано подобное замечание, слышался определенный вызов. Я промолчала.
– «В аду не знают ярости такой, когда пылает женщина!» – провозгласила Винни. – Понимаешь? Я всегда так считала. Когда Констанца покинула Винтеркомб, она была мертвенно-бледной. Как мне кажется, она всегда хотела запустить когти в твоего отца, а когда ее постигла неудача, она занялась тобой. Я всегда говорила Фредди: эта женщина оказывает очень опасное влияние. Он должен держаться как можно дальше от нее. Она не должна была становиться твоим опекуном. Ты не должна была отправляться жить с ней в Нью-Йорк. Будь я тогда замужем за Фредди, этого бы никогда не случилось…
– Винни. Она была добра ко мне все эти годы. До того, как мы поссорились…
– Ага, но когда вы поссорились? – с ноткой триумфа задала вопрос Винни. – Когда она решила, что теряет тебя! Когда она увидела, что ты обрела счастье. Точно, как она поступила с твоим отцом. Понимаешь? Порой я думаю о сцене, которую она закатила в тот последний вечер в Винтеркомбе – обо всей той лжи, которую она выдала. Перед всеми. Там был и Векстон. Если потребуется, можешь спросить у него. Он подтвердит мои слова. В то время я говорила твоей матери: выгнать! Но даже выгнать было бы недостаточно. Вот что требовалось в случае с Констанцей – экзорцизм, изгнание злого духа.
И тут Винни неожиданно остановилась. Ее щеки заалели от гнева, но выражение лица изменилось: она одновременно выглядела и расслабленной, и смущенной. Порывшись в кармане, она извлекла какую-то карточку, втиснула ее мне в руку и повлекла к дверям.
– Вот это мы хотели тебе вручить, Фредди и я. Только не смотри сразу – разберешься потом. Мы, понимаешь ли, не можем пойти и подумали, что, может быть, ты… – Она открыла двери и буквально выставила меня на ступеньки. Внезапно она сделала вид, что хочет как можно скорее расстаться со мной.
– Посмотри на тритонов, когда будешь идти мимо! – торопливо крикнула она мне вслед. – Там есть такой большой, который нам особенно нравится. Он обычно держится слева, рядом с лилиями. Там его нора.
Дверь торопливо захлопнулась. Заинтересовавшись, я посмотрела на тритона – гладкое, толстое ленивое создание. Я попробовала было коснуться его, но, когда моя рука была в паре дюймов от него, он, плеснув, исчез из виду под корнями лилий.
На середине улицы я развернула карточку, которую Винни всунула мне в руку, и тут же поняла смысл взглядов в сторону вешалки – там Винни и хранила это приглашение. Догадалась я и почему она с таким смущением вручала его мне. Забавная конспирация. Карточка представляла собой приглашение на лекцию, которая состоится через два дня. Лекцию будет читать в Лондоне доктор Френк Джерард.
После его имени стоял набор букв – титулы. Остановившись на углу, я попыталась сосчитать их.
Имена Фредди и Винни были вписаны в левом верхнем углу. Почерк принадлежал Френку. Поскольку я по-прежнему любила его, поскольку, несмотря на все старания, не могла положить конец этой любви, я испытала искушение. И подумала: пойду. Однако встреча через восемь лет может оказаться фикцией: в реальной жизни они редко удаются.
Я дошла до вокзала Паддингтон, купила четыре газеты, потому что по пути хотела читать и ни о чем не думать. Стоял конец октября, и они были полны сообщениями о войне: вьетнамская война, конец которой предполагалось положить американскими бомбардировками. Я снова и снова перечитывала четыре версии одних и тех же событий. И не понимала ни слова, до меня не доходило ни одного предложения, но всю дорогу до Винтеркомба я тупо смотрела в газетные полосы.
2
Оказавшись в своей комнате тем же вечером и понимая, что спать не буду, я стала вспоминать все версии, в которых могло предстать прошлое: их было столь же много, сколько и людей. Но оставалось одно, так и не исследованное, одна история, которой я старалась избегать. Мое собственное прошлое: то, каким его помнила я.
Я долго избегала ступать на эту территорию. Только один человек, думала я, может меня убедить вернуться туда. Этот путь вел назад, но в то же время и вперед, к тому человеку в лаборатории: к моему американцу, доктору Френку Джерарду.
Он был биохимиком; я была декоратором. Понятно, почему разрыв восьмилетней давности продолжал оставаться абсолютным. Чтобы встретиться, пришлось бы предпринимать старания с его стороны или моей. Возможности случайной встречи практически не существовало. Тропки биохимика и декоратора не пересекались. Кроме того, оба мы были исключительно осмотрительны: даже живя в одном городе, старались не допустить случайной встречи. Я сожалела об этом. Сколько раз за эти восемь лет я мечтала, чтобы вмешалась какая-нибудь сила и… подтолкнула нас друг к другу.
С другой стороны, случись нечто подобное, я была бы до упрямства слепа. Именно так; я была слепа, когда мы встретились в первый раз. Я встретила Френка в связи с моей работой и в связи с моей дружбой с его матерью, той невозможной Розой. В первый раз, когда я увидела его в доме Розы, он сказал мне лишь два слова: «Здравствуйте» и «До свидания». В промежутке между приветствием и прощанием, мне казалось, я чувствовала с его стороны равнодушие и даже неприязнь, для которой вроде не имелось причин. Пяти минут в моем обществе – а наша первая встреча длилась не дольше – оказалось достаточным, чтобы он отверг меня. Это уязвило и обидело. Я решила проигнорировать и его реакцию, и его самого. Поскольку он продолжал демонстрировать свою неприязнь, каждая наша встреча давалась мне нелегко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111