По-моему, гончие чертовски точно выписаны, веселые, жизнерадостные, но…
– Все это не имеет ничего общего с картинами. Или с замечанием Шоукросса. – Окленд захлопнул книгу. Он смотрел на Фредди со смешанным выражением раздражения и насмешки. Порывшись в кармане, он посмотрел на часы, а потом вытащил золотой портсигар.
– Насколько я понимаю, ты уже приобщился, Фредди?
Фредди оцепенел, снова зарделся. Он замялся.
– Похоже, что тебе нужна пока только одна в день, может, две. Одну ты стащил утром, так что, думаю, можешь взять еще одну.
– Окленд…
– Ради Бога. Если тебе нужно, бери. Может, будешь поменьше молоть языком. А если мне повезет, ты вообще унесешь ноги.
Наступила пауза. Фредди прикурил, надеясь, что Окленд обратит внимание, насколько он безукоризненно подражает дю Морье; может, так оно и было, поскольку Окленд сдержанно усмехнулся, но никак не комментировал. Он тоже закурил и, вдохнув и выдохнув дым, задумчиво откинулся к стене.
– Вот что вызвало вспышку, – после паузы продолжил Окленд, – предлогом для нее стало замечание Мальчика. Ты заметил?
– Мальчика? Нет. Я слушал этого педика Джарвиса. А Мальчик говорил с дурочкой Джейн. Да, думаю, с ней он и болтал.
– Конечно, так и было. Мальчик ничего такого не сказал, но дал понять, что не послушался. – Встав, Окленд подошел к дверям и выглянул из них. – Мальчик говорил с Джейн, а та – у Джейн доброе сердце – спросила его о фотографии. Я должен был предупредить ее, чтобы она этого не делала. Как только Мальчик садится на эту тему, его не остановить. Так что мы выслушали детальный перечень всех снимков, которые он успел сделать между завтраком и ленчем. Последний был в Королевской спальне. У него не хватило сообразительности промолчать, а наш отец услышал его. Вот и все.
Окленд произнес слова «Королевская спальня» с отвращением. Фредди уставился на него.
– Из-за этого? Но почему?
– Потому, Фредди, потому, что сегодня вечером эта комната будет занята в первый раз за последние пять лет. И занята Шоукроссом! И папа предпочел бы, чтобы ему не напоминали об этом. Он очень пристрастно относится к этой комнате, как ты знаешь.
– И к тому же не любит Шоукросса.
– Верно.
– На деле он его просто не выносит. Мне Артур рассказывал. Артур говорит: потому, что Шоукросс не джентльмен.
– А ты сам что думаешь, Фредди? – Окленд повернулся, спрашивая. Фредди, удивленный новыми нотками в голосе брата, нахмурился.
– Ну, я толком не знаю. Может, и так. Шоукросс невоспитан, он высокомерен и тщеславен, и у него крохотные белые ручки – ты обратил внимание? Кроме того, он носит просто ужасные костюмы, – засмеялся Фредди. – Ты помнишь тот случай, когда он к синему костюму надел коричневые туфли? А уж шляпы…
Окленд растянул губы в улыбке. Хотя он повернулся к нему, у Фредди появилось ощущение, что мысли Окленда заняты вовсе не разговором.
– Конечно, – самым любезным голосом сказал Окленд. – Конечно, Фредди. Как умно с твоей стороны. Я не сомневаюсь, что ты прав. Эти костюмы. Абсолютно верно. И шляпы. – Он помолчал. – А теперь отчаливай, Фредди. Я собираюсь пройтись. В одиночестве.
Фредди знал, когда брат подшучивает над ним; чувствовал он и когда его не хотят видеть. Он сердито и подозрительно посмотрел на брата и, расставшись с ним, направился к дому.
Как только он исчез из виду, Окленд бросил книгу, огляделся по сторонам и, выйдя из часовни, бегом бросился к березовой роще.
Дженна опередила его и уже была там. Как только она увидела его, то сразу же поняла – что-то случилось. Окленд не мог держать в узде эмоции: старание скрыть чувства, которые вызвал у него разговор с Фредди, заставило его побледнеть от гнева, а зеленые глаза блестели от злости.
Дженна была знакома с этим выражением. Она также знала, кто вызвал его. Они много раз говорили на эту тему.
– Ох, Окленд, Окленд. – Она обняла его. – Не надо. Остынь, не думай о нем.
– Не думать? – взвился Окленд. – Как я могу? Он тут. Я должен общаться. Он у меня перед глазами. Сидеть с ним за столом. Делать вид, что он просто гость, как все остальные. Делать вид, что я не замечаю те улыбочки… те прикосновения, которыми они обмениваются, когда думают, что их никто не видит. У меня появляется желание…
– Окленд…
– Ты обращала внимание на его руки? У него крошечные белые ручки. Он кичится ими. Я думаю, он их мажет каким-то кремом – от него противно несет гвоздикой. Я смотрю на его руки… они никогда не бывают в покое… Он вечно жестикулирует ими, размахивает… и думаю: «Должно быть, они ей нравятся. Моей матери должны нравиться такие руки». Как она может быть такой слепой? Почему они все слепы? Шоукросс. Друг дома. Писатель. Я читал его книги – она меня заставила прочесть. Мелкая дешевка, мне от них захотелось вырвать…
– Окленд, не надо. Только не сейчас.
– Ты понимаешь, что я могу убить его? Прикончить, как бешеного пса.
– На самом деле ты так не думаешь.
– Не думаю? Ты ошибаешься. Это будет очень легко: один выстрел – и все. Или, может, вместо меня это совершит отец – прошлой осенью мне показалось, что он сделал такую попытку, но промахнулся, к сожалению.
– Это был несчастный случай, Окленд…
– Так ли? Или предупреждение? Во всяком случае, он предупрежден еще полгода назад, но продолжает ошиваться здесь. Самодовольно ухмыляться. Подмигивать. Вонять дешевыми духами. Опять намеки на высокие титулы. Он использует нас и в то же время презирает. Он презирает даже мою мать. Он не любит ее – она ему даже не нравится. Он всегда говорит с ней свысока. Этот художник, этот писатель… «О, но моя дорогая леди Каллендер, разве вы не читали?..» Мне хочется взять его за глотку и вытрясти из него душу, чтобы никогда больше не слышать этот омерзительный писклявый голос. Как только она терпит его?
Дженна сделала шаг назад. Окленда трясло от гнева. Имитация Шоукросса – Окленд отлично подражал людям – была полной.
– Ты не должен так говорить. – Она помолчала. – Я тебя не узнаю, когда ты такой.
Окленд не ответил. Он продолжал стоять в окружении берез, и тени их веток голубоватыми пятнами падали ему на лицо. Казалось, что он даже не видит ее.
– Мне лучше уйти, – сказала Дженна. Она двинулась было уходить. Ее движение наконец заставило Окленда очнуться.
– Нет. Не надо. Дженна… – Он перехватил ее, резко притянул к себе и, не отрывая глаз от ее лица, стал касаться его, после чего – все еще полный гневного возбуждения – зарылся у нее в волосах.
– О Господи, о Господи, о Господи. Не уходи. Дай мне прикоснуться к тебе. Держи меня, Дженна. Прогони всех и вся. Сделай так, чтобы все ушло.
* * *
– Боже, спаси меня. Куда же все подевались?
Древняя миссис Фитч-Тенч с трудом приподнялась. Распрямив спину, насколько это ей удалось, она вытерла глаза платком, извлеченным из кожаной емкости, которую продолжала называть ридикюлем, и наконец стала осматривать сад. Миссис Фитч-Тенч могла быть глуховата, но зрение у нее было отменным, особенно на дальнее расстояние. Сад был пуст.
– Не знаю, миссис Фитч-Тенч, – мрачно ответил Фредди.
– Что ты говоришь, мой дорогой мальчик?
– Сказал, я не знаю, миссис Фитч-Тенч! – гаркнул Фредди. – Думаю, все пошли переодеваться. Скоро наступит время чаепития.
– Чаю? Чаю? Конечно же, нет. Мы только что встали из-за ленча.
– Уже почти четыре часа, миссис Фитч-Тенч! – завопил Фредди. – Чай подадут в половине пятого. Ленч был несколько часов назад. Вы уснули.
Миссис Фитч-Тенч укоризненно посмотрела на него:
– Чушь, мой дорогой Фредди. Я никогда не засыпаю. Просто я немного отдохнула. Но я уже иду, уже иду. Ох, дорогой мой, да… Если скоро подадут чай, как ты говоришь, то мне надо пойти к себе…
Фредди встал. Он помог миссис Фитч-Тенч подняться, собрать ридикюль, зонтик, пяльцы с вышивкой, футляр лорнета, томик стихов и шаль. Когда миссис Фитч-Тенч наконец добралась к себе, Фредди вернулся на террасу.
Он еще больше впал во мрачность. Он был обеспокоен и испытывал чувство вины, потому что, несмотря на недавнюю решимость воздерживаться, снова проголодался. Также он маялся от тоски, что не могло улучшить его настроения, все как-то проходило мимо него. Нигде не было ни следа матери, и никого из гостей. Мальчик куда-то провалился. Фредди мельком заметил, что Окленд нырнул в дом через боковые двери, словно бы стараясь никому не попасться на глаза.
Отец тоже вернулся. Фредди видел, как он вывалился из леса, подобно слоноподобному быку; лицо его снова было багровым, он размахивал руками и орал на бедного старого Каттермола. Затем он забухал по террасе и исчез в доме. Он прошел вплотную к Фредди, не потрудившись даже обратить внимание на присутствие собственного сына.
Псих! Фредди уставился на мирный пейзаж перед собой и посмотрел на часы – десять минут пятого, чай будет через двадцать минут – и решил вернуться к себе в комнату, чтобы помыть руки. Он почистит зубы новым зубным порошком – да, лучше избавиться от запаха табака до встречи с матерью.
Приготовления к чаю заставили его оживиться. Насвистывая, он вошел в дом. Он погладил по голове чучело оленя, которого Дентон застрелил в своем шотландском поместье десять лет назад. Поскольку к нему вернулось хорошее настроение, он взбежал по лестнице, прыгая через две ступеньки, и повернул по коридору в западное крыло.
Его мать практиковала раздельное размещение мужчин и женщин: западное крыло предназначалось для размещения холостяков, хотя, это Фредди хорошо знал, никто и не предполагал, что холостяки будут послушно оставаться в нем. Их старания найти комнату женщины, которая им нужна, облегчались тем, что Гвен пришпиливала карточки с именами к дверям спален. Таким образом поиски не занимали много времени.
Проходя мимо дверей, Фредди читал имена на них. Он бросил взгляд в конец коридора, где, отделенная от всего остального дома небольшим холлом, размещалась Королевская спальня, лучшая комната в доме. Фредди ухмыльнулся: сегодня вечером Эдвард Шоукросс будет кататься, как сыр в масле.
Собственная комната Фредди была на втором этаже, почти прямо напротив Королевской. По-прежнему насвистывая, он стукнул в дверь к Окленду, открыл ее и убедился, что в помещении пусто. Побарабанив по дверям Мальчика, он тоже не получил ответа и, полный дружелюбия, открыл ее.
Распахнувшись, она представила его взгляду Мальчика, сидящего на кровати. Руками он обхватил голову и не отрывал взгляда от пола. На кровати рядом с ним валялись штатив и камера.
– Чай! – заорал Фредди. – Идем! Через пятнадцать минут подадут чай. Разомни ноги! Говорю тебе… – Фредди остановился, глядя на брата. – Что-то случилось? Ты прямо зеленый.
– Мне не хочется чаю. – Мальчик поднял глаза на Фредди. Лицо у него было залито бледностью. Его украшали какие-то потеки, и на мгновение у Фредди зародилось подозрение, что его самый старший брат плакал.
– Черт побери! Ты в самом деле какой-то странный. С тобой все в порядке?
– Совершенно. – Мальчик встал. Он повернулся спиной к брату и стал подчеркнуто возиться со штативом. – Тут что-то жарковато. Нечем дышать. Черт бы побрал эту проклятую штуку.
Эти слова изумили Фредди, потому что брат никогда не чертыхался.
– Винт пропал, – растерянно сказал Мальчик. – Один из винтов для ножки. Теперь без него они не будут стоять прямо и…
– Наверно, ты его где-то уронил. Хочешь, я поищу?
– Нет. Не хочу. Ради Бога, оставь ты это дело, ладно, Фредди? – К удивлению Фредди, брат повернулся к нему едва ли не с яростным выражением лица. – Я сам найду его. И помощи мне не надо. И я не нуждаюсь, чтобы ты объяснил мне, как устанавливать штатив…
– Хорошо, хорошо. Я всего лишь хотел тебе помочь. Не стоит сносить мне голову с плеч. Да что вообще с тобой?
– Я говорил тебе. Душно. Голова болит. Слушай, оставил бы ты меня в покое, а?
Скорчив гримасу в спину Мальчика, Фредди послушался.
Оказавшись в своей комнате, он снова стал насвистывать. Сначала у Окленда был приступ плохого настроения, потом – у Мальчика; ну и черт с ними обоими и с их настроением. Фредди направился к умывальнику. Он уже потянулся за зубной щеткой, но вдруг замер.
На постели лежал его вечерний костюм. Брюки, фрак, пластрон рубашки и… то, на что уставился Фредди. На белоснежной глади рубашки лежало… лакомство: один из марципановых птифуров, что мать подавала к кофе. Он был в маленькой бумажной вощеной коробочке и – к счастью – не оставил пятна на рубашке, хотя уже слегка подтаял.
Фредди отнюдь не обрадовался. Это Артуру пришла в голову идея так пошутить?
Он дернул шнур колокольчика, а потом вышел на площадку лестницы.
– Артур, – крикнул он, – что это, черт возьми, значит?
Не последовало ни ответа, ни звука шагов. Он уже был готов вернуться в комнату, как услышал – и совершенно отчетливо – вскрик.
Он удивленно остановился, на мгновение, подумав, что, должно быть, ошибся. Но нет, он услышал его снова, во второй раз. Женский или, может быть, детский вскрик. Фредди прислушался, стоя на площадке. За вторым вскриком наступила тишина. Что бы это ни было – Стини с Констанцей во время игры? – и кто бы его ни издал, больше никаких звуков не последовало.
* * *
– Готовься, – через плечо, даже не глядя на нее, сказал Шоукросс, когда Гвен вошла в Королевскую спальню. Он закрыл на засов дверь, выходящую в западное крыло.
Гвен замялась и, когда Шоукросс повернулся, протянула руку, словно желая или привлечь его, или приласкать. Шоукросс отбросил ее; Гвен, чье неумение держать себя в руках Шоукросс презирал, издала легкий стон.
– И поторопись, – чтобы усилить впечатление, добавил Шоукросс. У него была причина для спешки, единственная и простая: в их распоряжении оставалось чуть больше часа, и Шоукросс хотел как можно насыщеннее использовать его. Гвен же провозится половину этого времени, если он даст ей волю. Без помощи горничной раздевалась она медленно, так же медленно, как делала все остальное; она была медлительна в движениях, в ответах, нетороплива даже в мыслях. Большая, стройная, неловкая, глупая Гвен: порой Шоукросс удивлялся, что именно привлекает его в этой женщине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111