Она сделала все, чтобы церемония носила торжественный и пышный характер. К завершению дня она не чувствовала ни рук, ни ног.
Ее семья была в полном составе. Но куда девались многочисленные литературные друзья, о которых Эдди говорил с такой теплой небрежностью? Она написала всем известным людям. Так где же блистательные романисты, поэты-авангардисты, влиятельные издатели, титаны, с которыми, по словам Эдди, он неоднократно обедал?
Никто не появился. Искусство было представлено Джарвисом с его галстуком цвета лаванды, который торопливо покинул церемонию, а также молодым американцем, представившимся как Хитчингс. По его словам, он представлял нью-йоркский журнал. Дыхание его пахло виски.
По возвращении в гостиную в Мейфейре, Гвен обвела взглядом смущенное сборище. Она готова была заплакать от жалости и унижения. Небольшая смущенная группка: ее собственная семья, невеста Мальчика Джейн Канингхэм, Мод, сэр Монтегю Штерн. Тут же была Констанца, которая зябла, и из носа у нее текло. Здесь же был студент с грустными глазами, который снимал квартиру в том же доме в Блумсберри, что и Шоукросс. И некая пожилая вдова, имени которой Гвен не разобрала и которая утверждала, что когда-то представила Шоукросса некоему издателю. Появился и представитель юридической конторы: тощий молодой человек в поношенном черном костюме, который никогда раньше лично не встречался с Шоукроссом.
Гвен, чувствуя, что у нее кончаются силы, отвела клерка в сторону. Молодой человек перечислил некоторые не самые веселые факты. Похоже, что после смерти жены Шоукросс решился составить завещание: его наследницей была Констанца. Тем не менее Шоукросс практически ничего не оставил дочери. Его банковский счет был исчерпан; хозяин квартиры и портной настоятельно требовали уплаты долгов. Все, что Констанца может унаследовать, откровенно заметил молодой человек, это книги отца, его личные вещи и кучу долгов. Возникли и другие проблемы. Конечно, конторой проведены тщательные розыски: выяснилось, что у Шоукросса нет ближайших родственников. Родители его скончались, братьев и сестер у него не было; единственными оставшимися в живых родственниками оказались сестра его матери и ее муж, которые держали небольшое дело в Солихалли.
– В Солихалли? – Гвен практически не представляла себе, где это, но в любом случае название ей не понравилось.
С этими родственниками удалось установить связь, продолжил худой молодой человек, поправляя перекосившийся пожелтевший воротничок. Они выразили свое сожаление и попросили передать сочувствие ребенку, тем не менее они не могут взять на себя ответственность за ребенка, которого к тому же никогда не видели.
Гвен оскорбилась. Ее возмутил и сам молодой человек, на воротничке рубашки которого ясно виднелась торговая марка и у которого прыгало адамово яблоко, когда он говорил. Ей не понравилось, как он обращался к ней, словно катая на губах ее титул. Ей решительно не понравилось, как он обшаривал глазами ее библиотеку и подбор книг. Гвен умела изображать надменность: она пренебрежительно смерила взглядом молодого человека. Она дала понять, что не хочет и слышать о жестокосердных родственниках и не самых лучших условиях их существования; она обошла молчанием вопрос об их ерундовых затратах, которые, в чем она не сомневалась, были бы компенсированы. И в завершение она вообще отказалась обсуждать вопрос о Констанце.
Заботу о Констанце, сказала Гвен, возьмет на себя ее семья. У них с самого начала было такое намерение. Мистер Шоукросс был старым и преданным другом семьи. Она смерила клерка холодным взглядом.
Молодого человека обидело это замечание и тон, которым оно было высказано. Его бледная кожа порозовела. Он ответил, что его фирма только испытывает облегчение и готова способствовать.
– Конечно, надо еще решить вопрос с квартирой в Блумсберри. С арендуемой квартирой. – Он остановился у дверей. – Ее придется освободить. Владелец требует помещение. Мы уже вступили с ним в контакт. – Он сказал это с неприятным выражением лица, бросив презрительный взгляд на тигровую шкуру, лежащую на полу. Возмущенный тем, что Шоукросс, который имел столь богатых и влиятельных друзей, оказался несостоятельным должником, он откланялся.
Через два дня – это ее последняя обязанность, с облегчением сказала она себе, – Гвен отправилась в Блумсберри, прихватив с собой Констанцу. Та настояла, что будет сопровождать ее: ей нужно, сказала она, собрать кое-какие свои вещи. Много времени это не займет. Все влезет в один чемодан.
Дом был высок и мрачен. В общем холле пахло мастикой для полов и еле уловимо вареной капустой. Гвен прислонилась к стене; ей стало дурно. Лишь присутствие Констанцы заставило ее собраться с силами. Констанца повела ее наверх по широкой лестнице до первой площадки, от которой шел крутой подъем на второй этаж.
Гвен предварительно обзавелась ключом, которым и открыла дверь в апартаменты Шоукросса. Она впервые оказалась там, где жил ее любовник.
Они никогда не встречались здесь, и комнаты ни в коей мере не походили на ее представление о жилище модного писателя. Хотя она знала, что Шоукросс далеко не обеспечен, Гвен с ее богатым воображением представляла себе это помещение в виде уютных, заставленных книгами комнат, истинного владения творца слова. Мысленным взором она рисовала себе книжные шкафы, отсветы пламени камина на кожаных переплетах; стол, на котором, вполне возможно, стоит лампа с зеленым абажуром; аккуратные стопки бумаг; удобное кресло; простор и порядок. Ей доставляло удовольствие представлять себе Шоукросса работающим за письменным столом, когда, отрываясь от творчества, он предается мыслями о ней. Она представляла себе, как слуга приносит ему поднос с едой, и Шоукросс садится за обед. Она видела, как время от времени он приглашает к себе кого-то из известных личностей, которые входят в число его друзей. Она ясно представляла себе, как они сидят у камина, ведя беседы о жизни, искусстве, религии и философии.
Комнаты не отвечали ни одному из этих представлений. Они оказались основательно замусорены, и видно было, что тут давно никто не обитал. Книжные полки покосились и растрескались; книги хотя и в изрядном количестве разместились на них, но были покрыты пылью. Перед тусклым, давно не мытым окном находился стол, из-за которого открывался вид на шумную улицу, но и стол был дешевым и потрепанным. На нем стояла какая-то уродливая скособоченная лампа. Стол был завален грудами писем, счетов и листов с набросками. Гвен была поражена. Шоукросс уделял столько внимания своей внешности. Он всегда казался ей таким вылощенным и подтянутым.
– Всего тут три комнаты. – Констанца опустила на пол свой маленький черный чемодан. Она стояла в центре комнаты. Мордочка у нее была нахмуренной. – Там спальня папы – вот сюда. – Она показала на дверь. – Дальше моя комната, через коридор. В ней две кровати. Няня спала со мной в комнате. – Она упомянула об этом с гордостью, словно пребывание вместе с няней повышало ее статус. – Конечно, она ушла несколько лет назад. Папа никого не взял на ее место. Я уже стала старше, и мы отлично справлялись без нее. – Она помолчала, отвернув к окну личико с резкими чертами. – Вам тут нравится? Мне нравится. Если выглянуть из окна, видна площадь. И еще тут в конце улицы есть церковь. По утрам в воскресенье я слышала ее колокола.
Гвен не ответила. Она опустилась на неудобное кресло перед пустой каминной решеткой. На полке напротив стояло несколько пустых бутылок и ряд грязных стаканов. Она прижала ко лбу руку, затянутую в перчатку.
– Констанца. Может… мы несколько поторопились? Я не уверена, что справлюсь. И тебя это должно расстроить. Может, нам не стоит тут оставаться? Я могу устроить… ну, словом, чтобы все отсюда перевезли в Винтеркомб. И потом мы во всем разберемся…
– Мне нужна моя одежда, – упрямо сказала Констанца. – И еще несколько книжек. Кое-что из вещей моей матери – ее щетки для волос. Я их тут оставила. Они мне нужны.
– Конечно, конечно. – Гвен сделала попытку привстать. Приподнявшись, она снова опустилась в кресло. Она уже начала сожалеть, что вообще ступила ногой в эти ужасные комнаты. Лучше бы сюда приехал кто-нибудь другой. Она вздохнула. Любопытство, сказала она себе, любопытство худшего сорта – вот что привело ее сюда. Прежде чем окончательно расстаться со своим любовником, она хотела хотя бы раз бросить взгляд на дом Эдди. Что ж, она увидела его.
– Вы оставайтесь здесь. – Констанца внимательно посмотрела на нее. – У вас усталый вид. Я знаю, где что лежит. Это недолго. – Она порылась в груде бумаг на столе, вытащив на поверхность письмо на розовато-лиловой бумаге. Схватив кучу листов, она сунула их Гвен в руки. – Гляньте. Это наброски нового романа папы. Пока ждете, можете просмотреть их. Я знаю, как вам нравились его книги. Он бы хотел, чтобы вы… прочитали это.
Гвен была тронута. Она взяла листики. Констанца ободряюще кивнула ей. Подхватив чемоданчик, она двинулась в спальню.
Как только закрывшаяся дверь скрыла за собой Гвен, Констанца расслабилась. Первым делом она направилась в папину спальню. Подтащив стул, она вскарабкалась на него и пошарила на пыльной полке гардероба. Там она обнаружила искомый ключ и с его помощью открыла шкафчик, стоявший у его кровати. В нем было две полки. На верхней располагался набор лекарств, мазей, лосьонов и таблеток, ибо у отца случались приступы ипохондрии. На нижней полке, аккуратно сложенные, лежали несколько блокнотов в черных обложках.
Констанца опустилась на колени. То, что ей предстояло сделать, несколько пугало ее, ибо она знала, что эти блокноты хранились втайне. Ее отец писал в них каждый вечер. Если она заходила, он прикрывал их или захлопывал. Он всегда держал их под замком. Ключ он хранил в кармане, если не считать времени его поездок в Винтеркомб, когда он оставлял его на пыльной полке гардероба, подальше от взглядов. Хотел ли он, чтобы они достались ей? Констанца подумала, что да, хотел бы. Они были его личными книгами, а теперь, когда он умер, они принадлежат его дочери. «Я должна просмотреть их из-за папы», – сказала себе Констанца. Она извлекла блокноты и положила их на самое дно чемоданчика. Руки у нее зудели и чесались. Она вытерла их о подол платья.
Встав, она перетащила чемоданчик через коридор в свою комнату. Она не хотела оставаться в ней ни на секунду дольше, чем это было необходимо. Из шкафа она вытащила два платья; много времени это не потребовало. Скомкав, она засунула их в чемоданчик. Несколько блузочек, мятые штанишки, ночная рубашка, пара ботинок, нуждающихся в починке, и пара легких туфелек.
Ей пришлось сесть на чемодан, чтобы он закрылся. Захлопнув его, она вспомнила, что забыла щетки для волос. Она оглянулась в поисках, но не стала разыскивать. Когда она вернулась в гостиную, то с трудом переводила дыхание. На впалых щеках выступили пятна румянца. Руки подрагивали от того, что она сделала.
Констанца увидела, что Гвен, должно быть, устала читать наброски, поскольку они лежали на столе. Сама Гвен теперь стояла рядом с ним. Она успела проглядеть письмо на розовато-лиловой бумаге. В глубине души Констанца так и предполагала, что она это сделает. Да и чего тут скрывать, кроме всего прочего? Гвен ее отцу не писала, а другим женщинам скрывать было нечего, и они были куда откровеннее. Отец не утруждался ответами. Письма неделями валялись среди этого хлама.
Это письмо – всего одна страничка – лежало открытым. Бумага, на которой оно было написано, пахла дешевыми духами. Текст его – крупный, импульсивный, написанный явно женщиной, – можно было читать на расстоянии вытянутой руки. Гвен, которая, не в пример Констанце, не позволяла себе заглядывать в чужие письма, в этот раз, похоже, не удержалась от искушения ознакомиться с его содержанием.
В первые несколько секунд Гвен не заметила возвращения Констанцы. Она стояла у стола, застыв вполоборота. Констанца видела, что у нее покраснел даже затылок. Она издала какой-то сдавленный звук. Она моргала. С трудом сохраняя достоинство, она направилась к выходу и у самых дверей опустила вуаль.
Высокая, неторопливая, стройная Гвен: это она дала указание грузчикам, когда те наконец принялись выносить вещи из комнат, что все письма и вообще частная корреспонденция должна быть сложена в ящики и со всеми прочими вещами доставлена в Винтеркомб. По прибытии она дала четкие указания относительно их дальнейшей судьбы. Ящики и коробки останутся нераспечатанными. И при первой же возможности их надлежит сжечь.
Вместе с Констанцей Гвен вернулась к себе в Мейфейр. Констанца решительно вошла в дом в своем черном пальто и шляпке, таща в руках свой чемоданчик. Вся семья пила чай у камина в библиотеке.
К удивлению Гвен, Констанца, даже не сняв пальто и шляпки, сразу же направилась туда, не выпуская из рук свою трогательную ношу, и заняла центральное место сцены – прямо перед камином. Дентон, сидевший напротив, прямо оцепенел от ее появления; на коленях у него лежал плед, а рука с чашкой остановилась на полпути к губам. Его четверо сыновей, которые оправились от удивления быстрее отца, стали подниматься на ноги. Констанца с неподдельным хладнокровием осмотрела их одного за другим.
– Я принесла свои вещи. – Она показала на чемоданчик. – И хочу дать вам знать, что буду очень рада жить с вами. Это очень любезно с вашей стороны взять меня к себе.
Гвен, застывшая в дверях, испытывала раздражение и беспомощность. Планы относительно Констанцы она обсудила с детьми и Дентоном, который выразил им свое полное и решительное неодобрение, но сыновья не стали спорить.
Они восприняли новость, что Констанца, Крест, Альбатрос, теперь будет с ними не несколько недель в году, а все время. Стини захлопал в ладоши, не скрывая своей радости; трое его старших братьев не могли скрыть разочарования. Мальчик густо побагровел, не отрывая глаз от ковра под ногами. Фредди издал громкий стон, который попытался скрыть, изобразив, что закашлялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111