Все эти годы. Любила тупо, покорно и безнадежно. Я презирала себя за это. Если он только узнал – хотя это едва ли имело бы для него какое-нибудь значение. Он был бы только смущен. Я сама готова сквозь землю провалиться. И все же я хотела, чтобы он узнал, чтобы у меня хватило смелости открыться ему… – Джейн внезапно закашлялась. Ее взгляд, еще секунду назад пронзавший Векстона, вдруг смешался, словно внутри ее что-то порвалось. Джейн вытерла щеки и нос тыльной стороной ладони.
Встретившись взглядом с Векстоном, она снова то ли засмеялась, то ли заплакала. Он протянул ей свой носовой платок. Джейн высморкалась.
– Извини, – сипло пробормотала она, – мне пора. Сама не знаю, чего меня понесло. Стоит только слово сказать, и уже болтаю без удержу. Знаешь, я никому об этом прежде не говорила. Наверное, это все из-за усталости. Пробыла всю ночь на дежурстве…
– Все в порядке. Нет – платок можешь оставить себе. – Векстон переминался с ноги на ногу, будто хотел что-то предложить. Он вертел в руке свой фонарь. – Давай выпьем по чашке какао? – Он кивнул в сторону кафе, где играл аккордеон. – У тебя есть еще немного времени?
Они вошли в кафе, сели за столик возле запотевшего окна. В кафе было натоплено. Векстон покосился на пышущую жаром печку и снял шинель.
Он заказал две чашки какао. Джейн задумчиво помешивала какао ложечкой, не поднимая глаз. «Наверное, – думала она, – у меня все лицо взялось краской от смущения». Ей и самой не верилось, что она решилась выговориться. Но Векстон невозмутимо пил какао. Кафе оказалось уютным и теплым, и у Джейн отлегло от сердца. «И правильно сделала», – решила она, а вслух произнесла:
– Я сегодня встречаюсь с Мальчиком.
– В самом деле? Веди его сюда, – отсутствующим тоном сказал Векстон. Он рисовал пальцем на запотевшем стекле – сначала птицу, затем человека, потом лодку.
– Я писал стихи о любви, – вдруг признался он. – Там, где ты меня увидела. Но у меня ничего не вышло. И еще ни разу не вышло ничего толкового, как ни старался. Как-то слова не складываются.
Он вытащил блокнот из кармана, открыл страницу, испещренную написанными и зачеркнутыми словами, вырвал листок, скомкал, подошел к печке и, подняв заслонку, швырнул бумагу в огонь. Затем вернулся на место.
Джейн положила ложечку. «Похоже, меня испытывают», – подумала она.
– О любви? – осторожно произнесла она. – Ты сказал, что поэма о Стини?
– Именно. Я люблю Стини. – Положив руки на стол, он уперся подбородком в кулаки и меланхолично посмотрел на Джейн. – Ты разве не знала?
– Пока что нет, не знала.
– А я думал, догадываешься.
«Вот это уже явная неправда», – подумала Джейн. Ни о чем таком она, конечно же, не могла догадываться.
– У нас все было в открытую. По-моему, все уже об этом знали. А затем я приехал сюда, чтобы лучше осмыслить наши чувства и все такое. Я и прежде влюблялся, но никогда так серьезно. Мое чувство причиняло мне страдания. Думал, окажись я здесь, все прекратится, но стало еще хуже. Вот и пытаюсь писать об этом стихи, но что-то не выходит. Пишу о войне – и снова мимо. Чем больше событий проходит у меня перед глазами, тем меньше я в них понимаю. – Он внезапно запнулся и с наигранным удивлением уставился на Джейн: – О, я тебя шокирую, – произнес он, как будто только сейчас это заметил.
Джейн хотелось прибегнуть к своему обычному способу защиты – закрыть лицо ладонями. Она вспыхнула, румянец смущения разлился по щекам. Все верно, Векстон был прав, она была шокирована. Но на дворе стоял 1916 год. Ей в то время исполнилось двадцать восемь лет. До восемнадцати она вообще ничего не знала о физической стороне любви, тем более о гомосексуальной. Об этом говорилось только как о противоестественном влечении и еще более противоестественных актах. Ее познания в физиологии ограничивались анатомическими атласами с библиотечной полки госпиталя. Открыв на этой странице, Джейн тотчас же смущенно ставила атлас на место.
Но, с другой стороны, она понимала, что ей бросают вызов, и ее дело – принять этот вызов или нет. Позиция Векстона была очевидной: она говорила с ним начистоту, и он, отвечая доверием на доверие, тоже открыл свое сердце. Джейн, конечно, могла притворяться, что поняла все превратно, что речь шла о той мужской дружбе, которую так превозносил ее погибший брат. Джейн подумала и о том, что у нее остается и такая возможность – просто встать и уйти, ничего не объясняя. Если так, то Векстон, знала она, вряд ли бросится ее догонять и вряд ли они когда-либо встретятся снова.
Джейн нахмурилась. Иллюстрации из анатомического атласа плясали у нее перед глазами. Она пыталась как-то связать их со Стини и Векстоном, пыталась представить мужчину, который обнимается с другим мужчиной. Она не осмелилась встретить взгляд Векстона. Но он ждал ответа.
– А Стини тебя любит? – не успев как следует обдумать свой ответ, выпалила она.
Векстон задумался.
– Говорит, что любит. Думаю, так и есть. Пока что.
– По-твоему, это не продлится долго?
– Нет, вряд ли это надолго.
– Он пишет тебе?
– Раньше писал каждый день. Сейчас… реже.
– А ты все так же, как и прежде, любишь его?
– Даже сильнее. Это необъяснимо. Я знаю, что собой представляет Стини, но мое чувство к нему растет день ото дня. Я ничего не могу с собой поделать, даже если бы захотел.
– И ты никогда… м-м… не влюблялся в женщин?
– Никогда. А ты? – вежливо поинтересовался Векстон.
У Джейн перехватило дыхание. Она чувствовала, как кровь хлынула к лицу, выдавая на весь мир ее смятение. Она отвернулась от Векстона и обвела взглядом кафе. Все та же неподвижная картина, словно изображение на фотоснимке. Круглые столики, двое пожилых французов в синих поношенных куртках и беретах играли в домино. Местный кюре, который посещал госпиталь для отправления заупокойных служб, узнал ее и приветственно поднял стакан.
Неожиданно Джейн почувствовала ликование и душевный подъем. Векстон только хотел подтолкнуть ее к чему-то, остальное было делом сообразительности Джейн. Довольно таскать за собой обломки отжившей морали, ей давно пора затоптать их в пыль… Она склонилась к нему над столом:
– Я не шокирована. Может, совсем немного… Но уже все прошло.
Векстон, видимо, не удивился ее словам. Только накинул шинель на плечи, подал Джейн руку, и они вместе вышли из кафе. Джейн взяла его под руку. Быстрым шагом они пошли к госпиталю.
Где-то на половине пути Векстон предложил Джейн закурить. Это была ее первая сигарета в жизни. Джейн было хорошо с ним. Да, она насквозь промерзла, все тело у нее ныло, мокрые волосы того и гляди примерзнут к лицу. Что из того, что в горле пекло от сигаретного дыма – ей все равно было хорошо. Как будто Векстон пригласил ее на воздушный шар, наполненный его неукротимой жизненной энергией, и теперь собирался показать ей весь мир, полный неожиданностей. Да, в этом мире ничего не было невозможного!
* * *
С тех пор, как они виделись в последний раз, Мальчика повысили в звании. Он начал войну в чине лейтенанта, к моменту расторжения помолвки уже стал капитаном. И вот теперь – майор. Впрочем, в таком быстром росте не было ничего удивительного. На этом этапе войны в гвардейской части повышение давали через каждые полгода, но только офицеры выбывали еще быстрее. Когда Джейн поздравила его с новым званием, Мальчик только ухмыльнулся в ответ – того и гляди, скоро сделают полковником.
– А к концу войны – генералом, – пошутил он, но лицо его было непроницаемым.
Джейн, конечно, поняла шутку, но ей вдруг стало тоскливо. Они заняли тот же столик, за которым несколько часов назад она сидела с Векстоном. Мальчик заказал жареного цыпленка, но едва притронулся к нему и отложил вилку. Он много пил. Джейн сосчитала – почти полторы бутылки вина. Джейн старалась поддержать разговор. Она знала в общих чертах, за что Мальчика повысили в звании: две недели назад подразделение под его командованием захватило немецкую огневую позицию. Мальчик, правда, не стал вдаваться в подробности, Джейн так и не узнала, к примеру, что из двадцати человек его группы уцелела только треть, что они двое суток кряду удерживали укрепление, стоя по пояс в воде, под непрерывным пулеметным огнем. Джейн не стала расспрашивать его о деталях – разве побывавших на Голгофе спрашивают, какие там ландшафты?
Она предполагала, что их беседа вряд ли окажется оживленной, и была права. Они больше молчали, от чего самим было неловко, поэтому они поспешно заговорили на общие темы. Поговорили о здоровье его родителей, о работе Фредди, о предстоящей выставке картин Стини и о дошедшей до них неожиданной новости – о помолвке Констанцы с сэром Монтегю Штерном. Война отделяла Джейн от ее прежней жизни, все доходившие до нее новости казались теперь малозначительными. Мальчик, возможно, был того же мнения, поскольку упомянул об этом вскользь, как о чем-то действительно далеком. Джейн, отчаявшись разговорить его, заговорила о фотографии и поняла, что спросила снова невпопад. Когда она упомянула об этом, на лице Мальчика появилось упрямое выражение.
– Я избавился от «Видекса», – сказал он.
– Ты продал камеру?!
– Нет, разбил на кусочки и сжег все фотографии, сделанные во Франции. Сжег пластины, а когда вернусь домой, – он глотнул вина, – и там сделаю то же самое. Ненавижу фотографию, это сплошь одно вранье. Знаешь, единственное, с чего стоит сделать снимок? Пятна на Солнце! Вот это я, пожалуй, не отказался бы сфотографировать.
Джейн была потрясена. Чтобы Мальчик отказался от фотографии? Скорее ревностный католик отрекся бы от своей веры. Она пристально взглянула на него. Война изменила его лицо. Не осталось и следа от былой бледности, и, если бы не выражение его глаз, можно было бы подумать, что Мальчик только что вернулся из морского путешествия, набравшись новых сил и энергии. Его лицо было обветренным. Детская округлость черт, из-за которой он всегда выглядел моложе своих лет, сменилась волевым и непреклонным выражением человека, привыкшего противостоять трудностям. Война превратила бы Мальчика в красавца, если бы не постоянная тревога в глазах, так не сочетавшаяся с волевым лицом… Мальчик походил на актера, который посредине сцены вдруг забыл свою роль. Он явно хотел о чем-то поговорить. С самого начала беседы он что-то сосредоточенно обдумывал. Допив вино, Мальчик решил, очевидно, что подходящий момент наступил. Его голова дернулась, словно вытряхивая из уха невидимую воду. Он посмотрел на запотевшие окна, прокашлялся и наконец сообщил, что пришел сюда, чтобы поговорить о Констанце.
Он начал довольно живо, очевидно, заранее продумал, что станет говорить. Объяснил, что большинство людей, и Джейн в том числе, просто не понимают Констанцу так, как он. Не нужно забывать, сказал он, что Констанца еще ребенок и очень ранима. Джейн не согласилась. Она считала, что обручение Констанцы просто бессовестное предательство по отношению к Мод. Она, правда, не успела этого высказать – Мальчик не дал ей вставить ни слова. Его явно не интересовало мнение Джейн. Слова лились из него нескончаемым потоком, он просто не мог остановиться.
– Свадьба Констанцы, – он отчетливо произнес эту фразу, – не должна состояться.
Дальше – больше. Мальчик заявил, что поведение его отца не поддается объяснению: вместо разрешения на свадьбу должен был последовать категорический отказ. Поведение Мод, добавил он, тоже необъяснимо. Это же самое касается Стини, Фредди, Штерна и даже его матери. Единственная, кого он мог понять, это Констанца. Ее поступок, сказал он, последний крик о помощи.
В этот момент Мальчик столкнулся с неожиданным затруднением: он начал заикаться еще сильнее, чем раньше. Он застревал на букве «к» и заметно рассердился, потому что не мог выговорить самого имени Констанца.
Сообщив наконец, что Констанца нуждается в помощи, он посмотрел на Джейн:
– Теперь – о главном.
Из-за этого он и приехал сюда, в эту ночь, прежде чем вернется в Англию. Несмотря на то, что их помолвка разорвана, он считает правильным, чтобы Джейн первой стало известно о его намерениях. Он собирается вернуться в Англию и там остановить эту свадьбу. Это первое. Затем он сам предложит Констанце выйти за него замуж.
– Понимаешь, она, наверное, ждет этого. – Мальчик склонился над столом. – Ждет с тех пор, как стало известно, что наша помолвка разорвана. Но я молчал, и поэтому она решилась на такой шаг. Теперь понимаешь?
Он развел руками и рассмеялся.
– Это крик о помощи. Ведь она знает, что я тоже люблю ее.
* * *
Джейн рассказала эту историю Векстону, когда они ехали к станции, около которой им надо было ждать прибытия раненых из полевых госпиталей. Поезд запаздывал, и пришлось стоять на темной платформе, дрожа от холода.
Эта история взволновала ее. Она поймала себя на том, что ей трудно отстраненно воспринимать события, и она мысленно мечется между сценой в кафе и другими событиями в прошлом. Перед Джейн открылась бездонная пропасть. Она не могла свести ее края. Она увидела, что никогда не понимала Мальчика, которого неизменно считала простым и прямодушным. А в этой ситуации возник тот Мальчик, которого она не разглядела. Внезапно прошлое ощетинилось вопросами. Ей оставалось лишь ругать себя. Она была слепа и слишком переполнена своими чувствами к Окленду, чтобы понять, что и у Мальчика была скрытая от всех жизнь.
Она стала ходить взад и вперед по обледеневшей платформе, размахивая руками.
– Слепа, слепа, слепа, – выкрикивала она с такой силой, что ланкаширские медсестры с интересом стали глядеть на нее. – Я должна была увидеть. Я ненавижу себя.
Векстон слушал. Он молчал. В голове у него начала складываться строфа, пока Джейн говорила, она стала обретать окончательные очертания. Ссутулясь, он стоял совершенно неподвижно. Брезент носилок отсырел, и на его поверхности стала образовываться наледь. Такая же льдистая корка стягивала и верхнюю губу Векстона. Щурясь, он смотрел против ветра, в ту сторону, откуда должен был идти поезд. Он слышал слова Джейн; он слушал строчки своей поэмы;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111