волосы ее – Стини обратил внимание – были заметно пробиты сединой. Он понимал, что она видит перед собой не озеро, перед ней стоит облик Окленда. В другой стороне комнаты в шезлонге, облюбованном в свое время Мод, располагался Мальчик. Он сидел прямой, как шомпол, положив руки на колени, и хрустел пальцами, словно ждал команды встать в строй. Где бы сейчас ни витала его мысль, подумал Стини, она явно не в Винтеркомбе.
Будь рядом с ним Векстон, Стини не волновало бы это нехарактерное для членов его семьи молчание. Но Векстон находился во Франции, а Виккерс – пронырливый столичный житель, который делал такие толковые снимки и осмеливался носить волосы даже длиннее, чем у Стини, не мог его заменить, хотя Стини был не прочь кое в чем посоревноваться с ним – например, в одежде. Виккерс, казалось, совершенно не обращал внимания на тяжелое молчание, повисшее в комнате. Он был записной болтун и с удовольствием предавался своей страсти. Принявшись задним числом оценивать свадьбу, он явно намеревался перемыть косточки всем гостям.
Особенно досталось Штерну. Виккерс сказал, что этот человек, по крайней мере, делает усилия, дабы продемонстрировать вкус. Не говоря, правда, о его ужасающих жилетах.
– До чего они вычурны! – расхохотался Виккерс. Перегнувшись через диван, он положил руку на колено Стини. – Скажи, он сам преобразился или сказалось влияние Констанцы?
– Я даже не думал. – Стини уставился на руку Виккерса. Пожатие его пальцев он бы не счел неприятным. – Конни обожает его таким, каков он есть. Она говорит, что у него хватает смелости быть вульгарным. Она считает, что он специально ведет себя так.
– Не может быть! – Виккерс восхитился этим небольшим откровением. – Дорогой мой, расскажите мне что-нибудь еще. Я умираю от желания понять смысл этого брака. Откровенно говоря, – он понизил голос, – я ощущаю в нем какой-то привкус греховности. Я не имею права передать тебе те слухи, которые ходят. Моя сестра говорит…
Некоторое время он продолжал излагать слухи. Стини сначала слушал, а потом потерял нить повествования. Он пытался думать о Векстоне. Он старался представить себе его лицо. Когда это не получилось, Стини начал присматриваться к Мальчику – и то, что он увидел, обеспокоило его.
Мальчик по-прежнему сидел, выпрямившись, в шезлонге. Руки его по-прежнему лежали на коленях. Глаза его все так же рассеянно смотрели куда-то в пространство. На лице застыло бессмысленное выражение. Время от времени он поводил головой из стороны в сторону. Стини заметил, что у него шевелятся губы: слова, молчаливые предложения. Видно было, что Мальчик разговаривает сам с собой.
По прошествии времени Стини уже не был уверен, то ли его привлек Мальчик, то ли желание удрать от Конрада Виккерса заставило его предложить прогуляться. Может, и то, и другое: он чувствовал, что просиди он еще немного с Виккерсом, то поддастся искушению и совершит предательство по отношению к Векстону; кроме того, он не мог позволить себе спокойно наблюдать, как его брат разговаривает сам с собой. Еще минута, и Виккерс тоже обратит на это внимание. Стини помялся, но встал. Он бросил взгляд на шпица Констанцы, который уютным шариком свернулся на диване рядом с Виккерсом, и тут его осенило.
– Надо пройтись! – вскинулся он. – Я обещал Конни прогуливать ее пса, Мальчик… Виккерс… вы пойдете со мной?
Виккерс в ужасе воздел руки.
– Гулять! Мой дорогой Стини! По этой омерзительной грязи? На этом ужасном свежем воздухе? Мой дорогой, нет. Да и к тому же поздно – наверно, я должен…
Мальчик вообще не отреагировал на предложение Стини. Он продолжал смотреть в пространство. Стини подумал, что брат, вероятно, не услышал его. Он торопливо выволок Виккерса на ступеньки портика. Виккерс остановился у приятелей неподалеку; он упоминал об этом. Он сказал, что Стини должен заехать к ним, и как можно скорее.
Затем, остановившись рядом со своей машиной, он оглянулся на дом.
– Должен сказать, Мальчик очень странный, тебе не кажется? Что с ним происходит?
Стини залился краской.
– Это… это все война, – торопливо начал он. – Франция. Ты же знаешь. Окленд был точно таким же. Через день-другой с ним все будет в порядке; ему надо только немного прийти в себя…
Похоже, Виккерса это не убедило. Он сжал руку Стини и поцеловал его в бело-розовую щеку.
– Как печально. Мой дорогой, помни: если тобой овладеет печаль, если захочется поговорить, немедленно заваливайся. Я буду ждать с нетерпением.
Стини проводил взглядом его машину, исчезнувшую за поворотом дорожки. Он неохотно вернулся в дом. На полпути на лестнице он начал сожалеть, что не уехал с Виккерсом – куда угодно. На верхней ступеньке он наткнулся на Мальчика, который, казалось, пришел в себя. Во всяком случае, его голос звучал громко и весело.
– Итак, прогуляться, – сказал он, обращаясь к колонне портика. – Чертовски хорошая мысль. Как раз то, что нам надо. Заставим собачку пробежаться, а? – Он бросил на шпица Констанцы, крутившегося у перил портика, откровенно брезгливый взгляд. – Просто пойду и скину с себя это барахло, – сказал он в небо. – Через минуту встречаемся внизу.
Однако появился он минут через пятнадцать. Стини уже облачился в верхнее пальто, приобретенное в Лондоне, в свой лондонский шарф и перчатки, а также переобулся. Он не любил одежду, которую принято носить в сельской местности. Мальчик же натянул свой поношенный твидовый костюм, охотничьи бриджи, грубые башмаки. Под мышкой он нес одно из ружей «Парди», а за ним по пятам тащился шпиц. Он выглядит, подумал Стини, просто смешно.
– Мальчик, чего ты так вырядился? Мы же не собираемся стрелять куропаток на болоте. Мы просто прогуляем эту небольшую собачку вдоль озера…
– Озера? Я думал, мы отправимся в лес – погоняем кроликов. Прекрасный день. Почему бы и нет?
– А и в самом деле, Мальчик. Но ты, надеюсь, понимаешь, что это создание, – он показал на шпица, – не должно потеряться. Мне велено присматривать за ним.
Направившись в сторону озера, они напали на тропу, которая огибала его и уходила в лес. Мальчик насвистывал. Воздух был чистым и свежим. Шпиц трусил рядом с ними. К своему удивлению, Стини почувствовал, как у него улучшается настроение. Может, подумал он, и в самом деле стоило бы «подскочить» к Виккерсу завтра. Он подстроился под шаг со своим братом. Мальчик тоже пребывал в хорошем настроении. Вот дерево, на которое они любили лазать в детстве: Окленд утверждал, что с его вершины видна вечность. Вот старый сарай для лодок. Помнит ли Стини ту, на которой они катались; сейчас она небось сгнила? А вон там, выше по течению, хорошо ловилась форель.
Добравшись до леса, они продолжали предаваться воспоминаниям. Стини тоже был захвачен ими. Да, вот оно, то место, на котором они когда-то разбили лагерь. А вот и дерево, на котором четыре брата вырезали свои инициалы и дату. Инициалы по-прежнему были видны, хотя и основательно заплыли древесиной. Стини присмотрелся к дате. 1905 год. Последнее лето, что они проводили в Винтеркомбе без Эдди Шоукросса.
Мальчик двинулся дальше. Стини, помедлив, пошел за ним.
– Не по этой тропке, Мальчик. Я в ту сторону не хожу.
– Что? – Мальчик повернулся. Его лицо опять обрело отстраненное выражение.
– Не сюда. – Стини потянул брата за рукав. – Дальше поляна… ты же знаешь. Где… был несчастный случай. Я туда не хожу. И никогда не пойду – даже ради всех часов из Китая.
– Ну и ладно. – Мальчик вроде не обратил внимания, что его намерения изменились. Он рассеянно огляделся и присел на ствол рухнувшего дерева. Порывшись в карманах, он извлек из них трубку, коробок спичек, а затем кисет с табаком. Недавно обретенная привычка Мальчика курить трубку раздражала Стини. Чистое представление! Все это подбирание крошек табака, разминание его, возня со спичками, попыхивание и потягивание. С ума сойти, до чего медлительно!
Тем не менее Мальчик не испытывал стремления убыстрять ритуал раскуривания трубки, так что, помявшись, Стини примостился рядом с ним и закурил сигарету; он наблюдал, как собачонка Констанцы носилась взад и вперед, шурша опавшими листьями. Стини посмотрел на часы.
– Мальчик, – сказал он, – с минуты на минуту начнет смеркаться. Нам лучше двинуться обратно.
Мальчик уже убедил трубку разгореться. Он стал посасывать мундштук. Табак затлел.
– Ты знаешь, это я убил его, – небрежным тоном сказал он. – Я убил Шоукросса. И рассказал Констанце об этом. Я передал ей записку. Я хотел, чтобы теперь, когда она вышла замуж, ей все стало известно. Как ты думаешь, она уже прочитала ее? В поезде? Может, она решила отложить ее и прочесть завтра?
Стини застыл на месте. Он не сводил глаз с собачонки и пытался понять, что делать.
– Мальчик. – Он притронулся к руке брата. Голос у него прерывался. – Давай возвращаться. Ты выглядишь ужасно усталым. Я думаю… что ты заболел. Голова у тебя не болит? Может, по возвращении ты приляжешь, а потом…
– Головная боль? Да нет у меня никакой головной боли. Я себя прекрасно чувствую. Почему бы мне не чувствовать себя более чем отлично? Сегодня день свадьбы. Конечно же, я великолепно чувствую себя.
Стини нервно сглотнул комок в горле. Он пытался мыслить ясно и четко. Мальчик сошел с ума. Вот он сидит тут со своим братом на опушке леса, и брат его сошел с ума. Все дело в войне. Вот что она делает с людьми. Он слышал об этом, как-то раз обсуждал с Векстоном. Для того состояния, в котором находится Мальчик, есть даже специальный термин: «военная усталость». Стини попытался представить себе, что бы в этих обстоятельствах сделал Векстон. Векстон придумал бы что-нибудь толковое: например, рассмешил бы Мальчика.
Стини вскочил на ноги.
– Господи, до чего холодно. Я замерз. Идем же, Мальчик, я ни секунды больше не могу тут сидеть. Давай вернемся.
Мальчик не пошевелился. Он продолжал попыхивать трубкой. Он смотрел на песика Констанцы, который, с удовольствием повалявшись по земле, сейчас тщательно вылизывал себя. Покончив с туалетом, он свернулся на куче палых листьев и приготовился поспать.
– Я не толкал его в капкан, – продолжил Мальчик, говоря так, словно в разговоре не было паузы. – И мне бы не хотелось, чтобы Констанца так думала. Понимаешь, я даже не знал, что он там установлен. Но дело было в том, что мама посещала его комнату, а она не должна была так поступать, не должна. Это было очень гнусно с его стороны. Это оскорбило папу. Это унизило его. Я предполагаю, что папа должен был бы убить его. Но я понимал, что он никогда этого не сделает. А я был старший – значит, этот долг оставался за мной. Понимаешь, я больше не был ребенком. Я был мужчиной. В тот вечер я обручился. И я все рассчитал по времени…
При этих словах Мальчик поднял глаза на Стини. У него было встревоженное выражение, словно он ждал от Стини одобрения своих действий. Стини опустился на колени рядом с ним и схватил его за руку.
– Конечно, так и было, Мальчик. Я понимаю. А теперь, послушай, тебе не стоит больше думать об этом. Возьми меня за руку. Мы пойдем домой…
– Понимаешь, я все обговорил с Оклендом. Первым делом. Я подумал, что мне стоит посоветоваться. Я толком так и не помню, что он сказал. Он решил, что это хорошая идея – да, уверен, так он и сказал. Должно быть, именно Окленду пришла в голову мысль о «парди» – или мне? Как странно. Не могу припомнить. Понимаешь, это все орудия. Сплошь орудия. И не умолкают. – Он покачал головой и покрутил мочку уха.
Стини был готов заплакать.
– Пожалуйста, Мальчик, прошу тебя, давай вернемся. Пожалуйста, не говори больше об этом, все это неправда. Только война заставляет тебя думать, что ты…
– Война? Какая война?
– Мальчик, ты же знаешь, какая война. Во Франции, в Бельгии… эти окопы. Пожалуйста, пойдем домой…
– Ах, эта война. Я понял, что ты имеешь в виду. А я думал, что ты говоришь о другой. – Мальчик встал. Он выбил трубку о ствол дерева. Сунул ее обратно в карман. Лицо его просветлело. – Во всяком случае, теперь я все объяснил Констанце. И чувствую себя куда лучше. Я объяснил ей, как все получилось. Понимаешь, я должен был застрелить его. Все должно было произойти чисто и быстро, и его ждала бы легкая смерть, но беда оказалась в том… – Он понизил голос. С доверительным видом он повернулся к Стини: – Ее отец был трусом. Этого я Констанце не рассказывал. Я подумал: лучше, чтобы она не знала. Он… просто сломался, стал плакать. Рыдать, молить; он совершенно развалился. Он… ладно, я расскажу тебе: он даже обмочился. Знаешь, это бывает с людьми. Я сам видел. Когда они боятся смерти. И они еще исходят воплями. Как Шоукросс. Я думаю, что он орал, сколько было сил. Он попытался удрать – вот тогда все это и случилось. Видишь ли, там стояла эта ужасная штука. А у него прямо ноги подкашивались, он ничего не соображал. А в таких делах надо сохранять полное спокойствие. Сделать несколько глубоких вдохов, и тогда у тебя перестанут трястись руки. И заикаться не будешь. Словом, ничего. Ты смотришь смерти прямо в лицо ради своих людей, понимаешь? Ну, и ты можешь орать. Сержант Маккей говорил, что орать лучше всего. Знаешь, что он мне сказал? – Мальчик взял Стини за руку. Наклонившись, он прошептал ему на ухо: – Орите, сэр, вот что он мне сказал. Орите, чтобы мозги окоченели. Громче, сэр. Вот так. И пусть они тоже орут. Заставьте их материться и поносить себя. Долбаные подонки боши.
Мальчик выпрямился. Он улыбнулся.
– Я, конечно, не оправдываю такой язык. Но Маккей выражался подобным образом. И он был прав. Срабатывало. Орешь изо всех сил, и тебя прекращает колотить. Но, понимаешь, Шоукросс этого не знал. Поэтому он и кинулся бежать – как кролик. Прямо на минное поле.
Мальчик остановился. Он поднял свое ружье, преломил стволы и повесил на руку. Он свистнул шпицу. Взяв Стини за руку, он двинулся по тропе.
– Ты знаешь, что я уничтожил свои снимки, – небрежно бросил он, когда они шли мимо озера. – Решил, что так будет лучше. Даже те, из нижнего ящика. Я и об этом сказал Констанце. Я хотел, чтобы она знала. Почему, как ты думаешь, она вышла замуж за этого человека, а? Почему она так поступила?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111