Мы смотрели на комету из окна. Няня уложила меня в постель, но я знала, что не усну. Я была перевозбуждена. В тот вечер мне хотелось побыть среди гостей. Мне хотелось рассматривать их восхитительные платья. Я спустилась вниз в ночной рубашке и притаилась в закутке, в котором мы со Стини прятались от няни Темпл. Это было в концертном зале, за высокими кустами камелий; они были видны из гостиной.
– Там ты и стала свидетельницей того знаменитого предложения?
– Да. Джейн играла на пианино, и от музыки меня стало клонить в сон. Я уже собиралась отправиться в постель, когда музыка прекратилась и вошли Мальчик с Джейн. Он сделал ей предложение – ну, ты знаешь эту часть истории. Справился он со своей задачей из рук вон плохо, за что я над ним и потешалась. Мы со Стини сочинили даже пьеску на эту тему и разыграли ее перед Фредди. Теперь я считаю, что этого не стоило делать. Это было неблагородно… – Она повернулась взглянуть на мужа. – Я не испытываю ненависти к Мальчику, что бы он ни сделал. Я скорее… жалею его. Он стал жертвой своего отца. Он знал, что никогда не будет тем, кого из него хотел сделать отец…
– Что и заставило его развращать детей – это ты хочешь сказать?
– Не будь таким суровым. – Констанца отвела глаза. – Мальчик боялся, что ему придется стать взрослым. Он боялся сформировавшихся женщин. Ребенком он не сомневался, что отец любит его, но чем старше он становился, тем чаще его посещали сомнения. Я могу понять… это желание подольше оставаться ребенком. Желание не расставаться с тем возрастом, когда ты был счастлив.
– Как и ты?
– О, да. И Мальчик знал это. Вот почему со мной он чувствовал себя в безопасности. С одной стороны, я сама была ребенком: мрачным, злым и непривлекательным к тому же. Не было никого несчастнее меня, даже по сравнению с Мальчиком. Он же всегда был объектом жалости – и ненавидел это.
– Понимаю.
– Понимаешь ли? – Констанца грустно взглянула на мужа. – Я бы этого хотела, но вижу, как тебе это непросто. Ты не знаешь, до чего противно, когда тебя все время жалеют. Никто на это не имеет права.
– Я не так уж неуязвим, как ты думаешь. – Штерн взял ее за руку. – Но не важно. Продолжай.
– Хорошо. После ухода Джейн и Мальчика я была вне себя от возбуждения. Предложение! Я хотела тут же поднять Стини и сообщить ему новость, но, когда добралась до детской, Стини спал крепким сном. Я решила, что лучше его не будить. К тому времени, вероятно, уже минула полночь. Во всяком случае, я слышала, как начали расходиться гости. Ты знаешь, где находятся детские в Винтеркомбе? На втором этаже. Комната няни, лестничная площадка, а за ней – коридор, дальше комнаты Мальчика, Окленда и Фредди. С площадки виден нижний холл, и я устроилась там. Передо мной все открывалось, как с птичьего полета: холл, главная лестница, – словом, все. Я подсматривала из-за перил. Видела, как разъезжаются гости. Смотрела, как оставшиеся в доме расходятся по своим комнатам. Видела, как поднимается Мод. – Она чуть улыбнулась. – Я даже видела, как поднимаешься и ты, Монтегю. Я смотрела, как Мальчик проводил Джейн до дверей ее комнаты. К ней направилась Дженна, а Мальчик поднялся наверх к себе. Он выглядел таким жалким! Затем в доме стало тихо. Я уже была готова возвратиться в детскую, когда открылась дверь комнаты Мальчика, и он выглянул. – Она помолчала. – Я думаю, он искал Окленда, потому что позвал его тихим голосом, а затем приоткрыл дверь в его комнату, но его там, скорее всего, не оказалось, потому что Мальчик сразу же вышел из его дверей.
– Он искал Окленда? – резко спросил Штерн. – Сколько времени тогда было?
– Точно не помню. Поздно. Часов у меня не было. Все остальные разошлись по спальням, даже слуги. Может, около часа, может, чуть позже.
– Значит, час. И Окленда не было на месте?
– Нет.
– Ты знаешь, где он находился?
– Как-то я спросила его. – Констанца отвернулась. – Он сказал, что был с женщиной.
– С женщиной?
– Да. Всю ночь.
– И ты ему поверила?
– Да. В любом случае дело не в Окленде. Дело было в том, что Мальчик вышел на площадку и увидел меня. Он спросил, что я так поздно тут делаю, и я ему все объяснила относительно кометы. Он улыбнулся. Он сказал, что когда был в моем возрасте, то тоже хотел быть в обществе взрослых и тоже сидел тут, наблюдая за ними. Он спросил, хочется ли мне спать, а когда я сказала, что нет, предложил зайти и посидеть в его комнате, чтобы мы поболтали.
– Поболтали?
– Так он выразился. Я зашла, и Мальчик усадил меня у камина. На мне была только ночная рубашка и больше ничего, так что Мальчик закутал меня в одеяло. Он дал мне стакан лимонада и несколько бисквитов. Показал мне все свои коллекции – и птичьих яиц, и оловянных солдатиков. Как это было забавно! Потом мы стали болтать. Я думаю, что Мальчик чувствовал себя очень несчастным; ему надо было с кем-то поговорить, и я оказалась под рукой.
– Вы разговаривали. Как долго?
– Очень долго, но я не чувствовала времени. Затем Мальчик отвел меня в детскую. Тогда я и посмотрела на часы. Было без нескольких минут пять – помню, я еще удивилась, что так поздно. Я залезла в постель и, когда ложилась, услышала, как колокол отбивает время.
– Ты полностью в этом уверена?
– Абсолютно уверена.
– Сколько было времени, когда стало известно о несчастном случае?
– Половина седьмого. Каттермол всегда утверждал, что примерно в половине седьмого.
– Как странно.
– Почему странно?
– Потому, что из твоих слов вытекает, что Мальчик не мог иметь к нему отношения. Почему же тогда он заверял Стини в обратном? Как ты думаешь, не пытался ли он кого-то прикрыть?
– Прикрыть? Ты имеешь в виду его отца?
– Это лишь один из кандидатов. Есть и другие.
Констанца встала, она замотала головой.
– Уверена, что нет. Я думаю, он был просто… растерян. Наш брак опечалил его. У него была контузия. Он говорил эти вещи из-за военных переживаний, вот почему я и хотела убедить Стини…
– Чувствуется, тебе очень хочется верить в это.
– Я хочу все забыть, Монтегю, неужели ты не понимаешь? Это так меня мучает. Придет день, когда я узнаю правду и куски головоломки сойдутся воедино, но я не хочу больше этим заниматься…
– Почему же?
– Потому что там произошел несчастный случай. И никого нельзя осуждать за него, кроме разве что Хеннеси. Он поставил там капкан, и в него попал невинный человек. Это было семь лет назад. Я хочу отбросить это от себя. Прошу тебя, Монтегю, разве ты не понимаешь? – Повернувшись, она схватила его за руку. – Я хочу начать совсем другую жизнь – с тобой. И пусть это будет в последний раз, когда нам приходится говорить о прошлом. Я хотела бы, чтобы мы нашли красивое место для житья…
– Не в Винтеркомбе?
– Не в Винтеркомбе и не поблизости от него – разве ты теперь не понимаешь, почему это так важно для меня?
– Да. Теперь понимаю.
– И еще… ох, я так хочу, чтобы мы были счастливы. Я хочу подарить тебе сына. Я хочу, чтобы мы с тобой вместе, как и планировали, покорили весь мир. Я хочу…
– Ты по-прежнему хочешь, чтобы Дженна стала твоей горничной?
– Да-да, я должна уберечь и ее, и ребенка от этого ужасного Хеннеси. Я хотела бы, чтобы они были рядом. Но это – мелочь. Самое главное – это мы. Ох, Монтегю, мне хочется, чтобы мы стали близки…
– Хеннеси – отец этого ребенка?
– Откуда мне знать? Да и какая разница? Дженна говорит, что он. Ей-то уж известно! Забудь о них. Послушай меня, дорогой Монтегю, сегодня я сказала Стини кое-что еще, имеющее отношение к тебе. И теперь…
– Нет. Теперь ты послушай меня, Констанца. – К ее удивлению, Штерн прервал поток ее слов и приложил ей руку к губам, чтобы заставить замолчать. Констанца была готова отбросить его руку и продолжить, но выражение лица мужа заставило ее стихнуть.
Она издала слабый вскрик.
– О, какой ты мрачный и грустный! Почему ты так смотришь на меня?
– Потому, что хочу тебе сказать нечто. То, что я только сейчас понял. Ответ на старую головоломку. В ней всегда не хватало одного куска, и вот сегодня вечером ты положила его на место. Теперь она предстала передо мной целиком – да, думаю, и ты сможешь ее увидеть, если присмотришься. На деле она очень проста: настолько, что я давно должен был в ней разобраться.
– Не понимаю.
Штерн вздохнул. Что бы он ни собирался сказать, видно было, что начать ему нелегко. Он взял обе ее руки в свои.
– Констанца, – мягко начал он, – ты должна все увидеть, пусть даже в последний раз. В противном случае ты никогда не сможешь расстаться со всем этим – может быть, как и я. Послушай. Задай себе вопросы. Был ли это несчастный случай? Присутствовал ли в ту ночь в доме некто, у которого нашлись весомые причины расправиться с твоим отцом? У кого были основания считать, что он предан им, кто-то, воспринимавший его как взломщика, и кто-то, знавший о его любовной связи с Гвен?
– Дентон? Ты имеешь в виду Дентона?
– Ну, Дентон, конечно, весьма подходящая кандидатура. Но нет, я не имею его в виду. – Штерн помолчал. И снова стало видно, как неохотно он продолжает повествование. – Ты забыла, Констанца: и я был там. И я тоже все наблюдал. Я давно уже отбросил Дентона. К концу обеда он настолько напился, что ему было трудно даже стоять на ногах, не говоря уж о том, чтобы передвигаться. Пиль, Хьюард-Вест и я помогли ему добраться до библиотеки. Он почти сразу же отключился. Мы оставили его там спать.
– Тогда где же он был? – нахмурилась Констанца. – Ты же знаешь, Мальчика послали за ним. Он так и не нашел его. Он хотел рассказать ему о помолвке…
– Я видел его перед тем, как подняться к себе. Он спал в полном одиночестве.
– Значит, рядом никого не было. Разве ты не видишь? Ни одного.
– Все же я думаю, что кто-то присутствовал, Констанца, – Штерн выпустил ее руки. – И видно, насколько тебе не хочется в этом разбираться. Задай себе вопрос. Приглядись ко всем: у кого самое сомнительное алиби?
– О, я понимаю. – Констанца гневно отмахнулась. – Я понимаю, к чему ты клонишь. Я знаю, что ты хочешь услышать от меня.
– Знаешь?
– Да. Ты обвиняешь Окленда. В это я не верю. Это не мог быть Окленд. Он сказал мне, с кем он был той ночью…
– Констанца…
– Я не буду даже слушать! Окленд погиб. Он не может защищаться. Это гнусно – так говорить, ведь ты никогда не знал Окленда так, как его знала я. Ты ревнуешь меня к Окленду – теперь я это вижу. Ты всегда вспоминал его, всегда спрашивал меня о нем. Так вот, я не хочу, чтобы ты так говорил о нем. Окленд не мог мне врать…
– Но ты обманываешь сама себя, Констанца. Подумай об этом. – Штерн встал. Он смотрел на нее сверху вниз. – Ты веришь в то, во что тебе хочется верить. Нам всем это свойственно, тем более если помогает закрывать глаза на ужасную истину. Разве ты не понимаешь? – Он смотрел на нее с нескрываемой печалью. – Когда правда ранит и когда она касается кого-то из близких, никто из нас не хочет взглянуть ей прямо в лицо. Мы уворачиваемся от знания. Мы пытаемся спасти тех, кого любим.
– Ты думаешь, я люблю Окленда? – У Констанцы порозовели щеки. Она встала. – Ты это имеешь в виду?
– Такая возможность приходила мне в голову. Среди всех прочих. – Штерн сделал шаг в сторону. – Видно было, насколько ты была потрясена его смертью. Я это помню.
– И ты думаешь, что я прикрываю его?
– Я думаю, что ты прикрываешь себя. Я думаю, ты отказываешься столкнуться с правдой.
– Очень хорошо. Тогда я тебе скажу. – Констанца повысила голос. Она пересекла комнату. – Я знала женщину, с которой Окленд провел ночь. Тогда он любил ее и старался проводить с ней каждую свободную минуту. В ту ночь он встречался с ней на сеновале. И то, что он сказал, правда. Я не хочу называть ее имени, но…
– У тебя и нет необходимости называть ее по имени. Я знаю, кто она.
– Ты не мог этого знать!
– Еще как мог. – Штерн повернулся к ней. Он сочувственно взял ее за руку. – Я уже говорил тебе раньше, Констанца, что меня не так легко ввести в заблуждение и я не люблю, когда меня сбивают с толку. Этой женщиной была Дженна. И ее любовником был не какой-то парень из деревни, как ты мне как-то старалась внушить, а Окленд. И капкан Хеннеси поставил именно на него, потому что ревновал. Я знаю, Хеннеси продолжает ревновать и подозревать, хотя Окленда уже нет в живых, поскольку не приходится сомневаться, что ребенок Дженны не от мужа. В этом, как я предполагаю, и заключается причина твоего неподдельного интереса к ребенку. Он же ребенок Окленда, не так ли? Ты можешь мне сказать об этом. Но к тому же есть и многое другое, что ты должна была мне сказать и не сделала этого. Ты продолжаешь избегать правды, Констанца, и со мной, и со Стини. Я иногда думаю, что ты неискренна даже сама с собой…
– Откуда ты все это знаешь?
– Частично потому, что видел и наблюдал, частью мне стала известна кое-какая информация. Когда Окленд ушел в армию, он составил завещание. Оное заверил незадолго до его смерти юрист, которого я рекомендовал ему. В завещании он оставил все свои деньги Дженне. Для тебя может представлять интерес, что и ты не была забыта. Он завещал тебе свои книги.
– Ты знаешь содержание завещаний? – Констанца сощурила глаза.
– Лишь кое-каких. Это мне довелось прочитать.
– Я ненавижу тебя за это. Значит, ты вынюхивал, шпионил. Это самое омерзительное, что мне доводилось слышать…
– Сомневаюсь… В моем положении ты сделала бы то же самое. Никто из нас не испытывает ни малейшего уважения к светским условностям…
– Я не хочу этого слышать! – Констанца гневно отвернулась. – Да и в любом случае это подтверждает мою точку зрения. Если ты знаешь о Дженне, значит, должен понять, почему я поверила Окленду. У него доподлинное алиби…
– На всю ночь?
– Он был влюблен.
– О, не сомневаюсь, он был всецело занят ею – определенное время. Не сомневаюсь, он в самом деле встретился с ней на сеновале, как ты утверждаешь. Может, он и остался там – кто знает? Но в одном мы можем не сомневаться, Дженна провела там не все время. Ты сама видела ее вскоре после полуночи, когда она направлялась в комнату Джейн Канингхэм.
– Ох! – Констанца дернулась. – Да, видела. Я не подумала об этом. О Господи. – Она понурила голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111