Она изо всех сил пыталась высмотреть хоть что-нибудь. Вот это, должно быть, гора, решила она, а вот эти пятна, возможно, деревья?.. Смотри – не смотри, все равно ничего не понять. Картина Констанце не понравилась. Ей вдруг подумалось, что Мод тоже не в восторге от живописи. Но Штерн картину купил. Продавец рассыпался в поздравлениях. Констанца бросила быстрый взгляд в список цен на все выставленные картины, который им вручили при входе в галерею. Штерн, оказалось, приобрел самую дорогую, цены на другие были невысоки. «Стоящие вещи всегда стоят дорого» – так учила ее Мод. Мнение Констанцы о живописи сразу же изменилось в противоположную сторону. Изменилось также мнение о вкусах Штерна – ведь он даже не заглядывал в список выставленных картин, просто чутье подсказало ему лучшую – и это действительно оказалась самая дорогая картина. Штерн сумел что-то в ней увидеть. Она же оказалась слепой.
В этом выборе таилась загадка, а Констанцу всегда привлекало все загадочное. Оказывается, существуют новые области человеческого превосходства, открытые для Штерна, а для нее нет. Это превосходство приоткрывалось для нее еще пару раз, когда Штерн выбирал вина, обсуждал книги с Джейн и Оклендом, а также когда она оказывалась вместе с семьей в опере.
Сидя в углу ложи, она время от времени бросала взгляд на Штерна. Уткнувшись подбородком в ладонь, он в такие минуты был полностью поглощен музыкой. Что-то виделось ему в этой последовательности нот, чего Констанца постигнуть не могла. От этого ей становилось не по себе. Ей хотелось в ту же минуту быть допущенной к храму и его секретам. Констанца решилась и, дождавшись паузы, коснулась его руки. Она спросила Штерна о чем-то. Спросила, кажется, невпопад, судя по выражению его лица.
Терпеливо он начал пересказывать содержание – давали «Волшебную флейту». Сюжет показался Констанце даже не фантастическим, а просто смешным, но у нее хватало ума придержать свое мнение. И все равно она видела, что Штерн раздражен. Это только раззадорило ее. Особенно в тот вечер, когда они всей компанией отправились на «Риголетто». Она засыпала Штерна вопросами о Верди. Пусть он видит, что она может быть усердной ученицей, возможно, ему понравится роль наставника.
Всего лишь наставника?.. Вальс уже заканчивался. Когда умолкли последние звуки, Констанца приняла решение – Штерн должен стать ее мужем.
Она сама была на мгновение ошеломлена, настолько очевидным показался этот выбор. Разве Штерн не соответствовал в полной мере всем пунктам ее требований к избраннику? Констанце даже не верилось, что она оказалась такой тугодумкой. Он был холост – Мод в расчет не идет. У него была власть, богатство, положение, даже ум. Он обладал незаурядной внешностью, а об осмотрительности Штерна ходили легенды. Правда, по возрасту он вполне мог стать ее отцом, но возраст оказывался как раз несущественным. А кроме того – и это самое главное, – Штерн был в полном смысле слова таинственным незнакомцем. Он уже шесть лет в кругу ее семьи, но Констанца так и не смогла выведать, чем живет и чем дышит этот человек. Он оставался для нее полнейшей загадкой – заботливый, внимательный, вежливый и непостижимый незнакомец.
Констанца больше не колебалась. Впрочем, она всегда была стремительной.
– Прошу вас, еще один танец. Вы так чудесно танцуете, – обратилась она к Штерну, когда вальс закончился и он было проводил ее на место.
Штерн, казалось, был удивлен.
– Пожалуйста, – продолжала Констанца. – Вы не можете мне отказать. Сегодня никто не может мне отказать…
Но Штерн, по его виду, был вовсе в этом не уверен. Если бы захотел, как будто говорило его лицо, запросто отказал бы. Однако манеры взяли верх. Он склонил голову в согласии. Взяв Констанцу под руку, он снова вывел ее на середину зала.
В его руках Констанца постаралась сосредоточиться. Она безоговорочно верила в способность передавать мысли. Достаточно только ей подумать о чем-то, и через некоторое время эти мысли придут к Штерну. Она чуть обождала, а затем самым убедительным образом пропустила шаг и споткнулась. Ей ничего больше не оставалось, как только теснее прижаться к Штерну, на мгновение обняв его рукой в белой бальной перчатке.
Некоторое время они танцевали молча, затем Констанца обронила какую-то фразу и, обернувшись к Штерну, бросила на него один из своих убийственных взглядов. Она чуть склонила голову, чтобы в это мгновение он обозрел соблазнительность ее губ, прежде чем заметит еще большую соблазнительность ее глаз.
Констанца всегда относилась к своей внешности исключительно как к средству нападения. У нее была точеная фигура и атласная кожа. Волосы густые, нос правильный, губы, естественно, алые. Бог – если он существовал, в чем она сомневалась, – дал ей выразительные глаза. В этих дарах не было ее заслуги. Но если бы ничего этого и не было, она сумела бы обойтись и так. Пока что ей удавалось произвести нужное впечатление на мужчин, она рассчитывала, что и на сей раз все выйдет как надо. Единственное, что Констанца отработала самостоятельно, – это многозначительный взгляд. Она полностью полагалась на его неотразимость. Так что ей оставалось только направить взгляд на Штерна, собрать воедино волю и ждать, когда мысли из ее головы передадутся Штерну. Она сосредоточилась на вздохах и прикосновениях, представила, каков Штерн-банкир в роли Штерна-любовника. Констанца опутывала его своими фантазиями, они вонзались в него, словно стрелы в святого Себастьяна.
Вот, к ее радости, их взгляды встретились. Констанца попыталась прочитать результат своих усилий, но Штерн уже отвел взгляд. Однако этого мгновения оказалось достаточно – Констанца была жестоко потрясена. Прежде чем он спрятал свои чувства за обычным учтивым шармом, в его глазах мелькнуло выражение, в котором не ошиблась бы ни одна женщина. Она увидела только равнодушие, скуку и усталость: друг семьи просто танцевал с ребенком. Его попросили, и он не смог отказать, не желая выглядеть бестактным. Теперь он исполнил свой долг, только и всего. А ее фантазии так и остались фантазиями.
Констанца не стала больше ничего говорить. Она терпеливо танцевала, пока не закончился танец, лишь лицо выдавало, что она поглощена какими-то своими мыслями. Те, кто ее хорошо знал, могли понять, что подобная сосредоточенность не предвещает ничего хорошего.
Танец закончился, и Штерн проводил Констанцу к следующему партнеру, а сам снова вернулся к Мод. Они заговорили о чем-то с видимым оживлением и вскоре ушли.
Констанца наблюдала за ними терпеливо и внимательно – так кошка высматривает птичку или мышку. Штерн был нелегкой добычей, понимала Констанца, и поэтому еще более заманчивой.
Она была истинной дочерью своего отца. Как и Шоукросса, доступное не привлекало ее. Правда, Эдди оставил дочери и другое наследство, которое будет всегда с ней, будет преследовать ее до конца жизни. Единственное, чего Констанца не могла стерпеть от мужчины, – это безразличие, даже если он изо всех сил пытался скрыть это.
* * *
– Ты когда-нибудь думал о любви? – Стини задал этот вопрос Векстону спустя несколько дней после бала Констанцы. Они заходили в небольшую галерею в Челси, где Стини рассчитывал устроить выставку своих картин, а затем отправились выпить чаю в одном из кафе, точнее, в обычной забегаловке, с суматохой и чадом, нахальными официантами в черно-белых смокингах.
Векстон обожал подобные заведения. Стини, явно нервничавший, не стал ничего заказывать. Векстон, внимательно изучив меню, остановился на пирожных со сливочным кремом. Он не ответил на вопрос Стини. Только взглянул на него, а затем ковырнул пирожное вилкой, лежавшей на столе.
– Его, что, этим едят? – Он поднял вилку.
– Необязательно, – голос Стини неожиданно сорвался на фальцет. Он откашлялся. Затем высоким голосом снова задал тот же вопрос: – Ты когда-нибудь думал о любви?
– Иногда, – нерешительно ответил Векстон. – У нее так много разновидностей.
– Неужто? – прохрипел Стини, для которого существовала только одна.
– Ну как же… Дети любят своих родителей. Родители любят детей. Ты можешь любить своего друга. Мужчина может любить одну женщину или нескольких. Он может дарить им любовь одной после другой или любить, скажем, двух одновременно. Он может любить или позволять, чтобы его любили. Куча вариантов.
Стини все эти варианты не интересовали, а при мысли о мужчине, который любит женщину, его слегка мутило; случись с ним такое, это было бы ужасно. Неужели он ошибся относительно Векстона? Он не отводил глаз от лица Векстона, оно такое живое, а глаза при этом хранят милую печаль.
Стини казалось, если он скажет то, что собирается – а он это обязательно сделает, они уже подошли к Рубикону, – он не сможет произносить эти слова и одновременно смотреть на Векстона. Он слишком боялся. Так что он отвел глаза на женщину в ужасающей шляпе, которая села за соседний столик. Он не отрывал взгляда от ее шляпы, на которой красовался пучок фазаньих перьев.
– И все же… – на самой высокой ноте сказал он. Ему снова пришлось откашляться. – И все же, думаю, мужчина может… любить другого мужчину.
– Ах, да, – Векстон отщипнул еще кусочек булочки с кремом. Он с нескрываемым удовольствием прожевал его. – Очень неплохо, – заметил он.
Стини понимал, что может умереть. В любую секунду. Жить ему осталось не больше минуты. Голова у него гудела, легкие не могли вдохнуть воздуха. Он ничего не слышал. Уши заложило. Даже яркие фазаньи перья уплыли из поля зрения. Тридцать секунд. Двадцать. Десять.
– Например, – рассудительным тоном сказал Векстон, – я люблю тебя.
– О Боже мой!
– Я не собирался говорить об этом, но теперь переменил точку зрения.
– У меня сердце готово разорваться! Да, именно так. Смотри, Векстон, у меня руки дрожат.
– Это что, симптом… сердечной слабости?
– Не знаю. Может, это от счастья? – Голос Стини обрел нормальные интонации. Он рискнул посмотреть Векстону в глаза. – Наверно, так и есть. От потрясающего, неожиданного… счастья. – Он помолчал. – Я ужасно люблю тебя, Векстон. С головы до ног. Непреодолимо. – Он перегнулся через столик и взял руки Векстона в свои. Он видел перед собой добрые меланхоличные глаза Векстона. – Я понимаю, что ты должен думать, – слова полились у него потоком и очень быстро. – Ты должен думать, что я очень возбудим. И легкомыслен. Фриволен. Идиот. Болтун. Не сомневаюсь, что ты так и думаешь, да?
– Нет.
– На деле я совсем не такой, это только маскировка. Ну, не совсем. Я склонен к преувеличениям – да. Слова так неопределенны и приблизительны, но все же хочется услышать их, не так ли? Я всегда буду любить тебя, ты же знаешь! – Стини снова схватил Векстона за руку, – на них уже стали обращать внимание из-за соседнего столика, и сжал ее. – Я буду любить тебя, Векстон, все больше и больше, до конца мира. И ни о чем ином я не могу и помыслить!..
– Давай подождем и посмотрим.
– Нет, исключено. Ты должен поверить мне сейчас.
– Прямо сейчас? – Векстон грустно и в то же время сочувственно улыбнулся ему.
– Прямо сейчас.
– О'кей. Верю на месте. Теперь мы можем расплатиться?
– Расплатиться?
– По счету.
– Могу я зайти в твою квартиру?
– Конечно.
– И ты почитаешь мне какие-нибудь свои стихи?
– Ага.
– И ты мне скажешь еще раз, что любишь меня?
– Нет.
– Почему нет?
– Я однажды это уже сказал. Одного раза достаточно.
– Я хотел бы убедиться в этом.
– Могу посочувствовать.
Когда они вышли на улицу, Стини развеселился. Сияло солнце, улицы были полны народу. Стини не обратил бы внимания даже на дождь, не говоря уж о том, как его обрадовала хорошая погода. Все и вся были на его стороне. Все видели, что он влюблен.
– Как ты думаешь, – спросил он, кончив приплясывать. Взяв Векстона за руку, он приноровился к его шагам, когда они повернули на Кингс-роуд, – остальные люди так же исполнены любви, как мы? Уверен, что нет. Никто больше не может испытывать такого счастья, тебе не кажется?
– Я бы так не сказал, – осторожно начал Векстон. – Мы еще не сталкивались с жизненными трудностями. А их, я думаю, осталось еще немало.
– Чепуха! Какие?
– Ну… – задумался Векстон. – Масса людей. Твои отец и мать, например. Они любят друг друга по-своему. Твоя тетя Мод и тот человек, Штерн… она просто с ума сходит по нему…
– Тетя Мод? Она тупа, как старый башмак. Она ни из-за кого не может сходить с ума…
– Затем есть Джейн…
– Джейн? Да ты с ума сошел!
– Она же обручена, не так ли?
– О Господи, да. Но она не любит Мальчика – стоит увидеть их вместе. Она вроде по уши врезалась в Окленда…
– В Окленда? – Векстон заметно заинтересовался.
– Ну, когда это было… Наверно, все прошло. Теперь она думает только о своей больнице. – Стини сделал еще несколько антраша. Он бросил на Векстона полный торжества взгляд. – Видишь? Ты проиграл вчистую. Нет ни одного достойного кандидата. Ни одного, кто волновал бы нас. Кого еще ты имеешь в виду? Фредди? Бедный старина Фредди – он всегда выглядит, словно в проигрыше.
– Нет, не Фредди.
– Кого же тогда? Признавайся. Ты проиграл.
– Да любого. – Векстон сделал неопределенный жест, указывая на прохожих. – Любого из них.
– Их? – Стини отмел всех прохожих величественным жестом. – Они не считаются. Мы их не знаем.
– О'кей. Сдаюсь.
– Значит, только мы с тобой?
– Если хочешь…
– Я так и знал! – Стини издал вздох, полный счастья.
Они немного прошли в молчании. На углу Стини искоса глянул на него.
– Конечно, кое-кого мы упустили. Никто из нас не упомянул Констанцу.
– Это верно, – коротко отозвался Векстон.
– Кроме того, все ждут, что Констанца влюбится. Или выйдет замуж. Для этого и был устроен бал. Так что, может быть, нам стоит принять Констанцу во внимание? Странно, что мы этого не сделали.
– Вовсе не странно. Лишь потому, что никто из нас не мог себе представить ее влюбленной.
– Я думаю, она способна лишь ненавидеть. – Стини помолчал. – Да, такой я ее себе представляю. Хотя мысль страшноватая.
– Она сама жутковатая личность.
– Ты так думаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111