Выбор порадовал, доставка супер
сестричка Мод со своим распутным князьком и со своими драгоценностями; Джейн Канингхэм, которой явно уготована судьба старой девы; Окленд Кавендиш, которого Шоукросс ненавидел больше всего, ибо Окленд был умен, холоден и сообразителен, и он был единственным среди всех, кто и не собирался скрывать своего презрения.
Да, он испытывает желание унизить всех собравшихся, но у него хватит благоразумия не делать этого. Придет время, сказал себе Шоукросс, а пока можно использовать их поместья, их беспечность, их богатство, их приемы и даже их покровительство. С мстительным чувством, захватившим его с головой, Шоукросс разглядывал собравшихся; он яростно вцепился зубами в сандвич с сыром, отвел глаза в сторону и уловил взгляд своей дочери Констанцы. Как и обычно, она наблюдала за ним. Она сидела рядом со Стини, кроша в пальцах пирожное. На Стини были чистенькие вельветовые бриджи; Констанца, как отметил Шоукросс, была вся испачкана. Волосы у нее сбились; платье, разорвавшееся по шву, было в пятнах грязи; она не помыла руки, и Шоукроссу бросилось в глаза, что под ногтями у нее залегли черные каемки.
Он не выдержал; если он не может выдать гостям Гвен, что он о них думает, то займется Констанцей, ребенком, которого он никогда не хотел, который связывает его по рукам и ногам, ребенком, который постоянно вводит его в расходы. У общения с Констанцей были свои преимущества, основным из которых было то, что она не могла возразить.
– Констанца, дорогая моя, – наклонился к ней Шоукросс, мягко и доброжелательно обращаясь к дочери.
Констанца, которая знала этот тон и боялась его, мигнула.
– Констанца, я знаю, тебе нравится изображать из себя цыганочку, но не кажется ли тебе, что ты заходишь слишком далеко? Мы тут не среди жестянщиков, мы в Винтеркомбе, и я склонен думать, что, прежде чем почтить нас своим присутствием за чаем, тебе стоило бы помыться и переодеться…
Когда Шоукросс начал свою речь, вокруг стояла болтовня; к ее завершению воцарилось молчание, в застывшую поверхность которого его слова падали, как камни, производя максимальный эффект.
В кругу собравшихся возникло смущение, которое выразилось в перешептывании – некоторым из присутствующих не нравился ни Шоукросс, ни его грубость по отношению к дочери. Шоукросс, почувствовав осуждение, которое в том настроении, в котором он находился, уязвило его, продолжал:
– Ты когда-нибудь слышала о существовании воды и мыла, Констанца? Знакома ли ты со щеткой для волос? Чем ты занималась днем, дитя мое? Лазала по деревьям? Рылась в земле? – Шоукросс недобро засмеялся. – Да, судя по состоянию твоих ногтей, именно копалась в земле.
– Ничего подобного, – сказала Констанца. Она поднялась со своего места и посмотрела в глаза отцу. – Ничего такого я не делала. Я была в детской. Со Стини.
При этих словах она посмотрела на Стини, и тот, зная, что это неправда – когда он проснулся, Констанцы рядом не оказалось, – кивнул, подтверждая ее слова. Стини, единственный из сыновей Гвен, действительно любил Констанцу. Ему не нравился Шоукросс, который отнимал столько времени у мамы. И Стини давно решил: он будет на стороне Констанцы. Его поддержка еще больше вывела Шоукросса из себя; он резко поставил тарелку на стол.
– Констанца, прошу тебя, не ври, – сказал он. – Ложь лишь усугубляет твою вину. Я не потерплю неправды. А сейчас ты отправишься к себе в комнату. И пока ты будешь сидеть там, будь любезна, пусть твоей физиономии хотя бы коснется вода и мыло.
– Я отведу ее наверх.
К всеобщему удивлению, это был голос Джейн Канингхэм. Встав, она протянула Констанце руку, на которую та не обратила внимания.
– В любом случае я иду в дом, – сказала Джейн. – Поднимается ветер. Простите, Гвен, но мне что-то зябко.
Его осадили – Шоукросс сразу же понял это: он получил щелчок по носу от этой невзрачной глупой наследницы. И, что хуже всего, преисполнившись гнева, он явно поглупел. Он не нашелся что ответить, и, прежде чем решился на спокойное замечание, Джейн уже оставила их. Она обняла Констанцу за плечи и полуотвела-полувтащила ее в дом.
Снова наступило молчание. Его нарушило замечание миссис Хьюард-Вест о непостоянстве весенней погоды; Фредди откашлялся; Мальчик, не отрываясь, смотрел в сторону леса; Дейзи, самка лабрадора, повалилась на спину, подставляя живот своему хозяину Дентону, чтобы он почесал его.
– Чай, Эдди?..
Гвен протянула руку за его чашкой. Теперь она заняла место Мод у чайника и возглавляла стол. Серебряный поднос, серебряный чайник, серебряная сахарница, серебряный молочник… В глаза Шоукроссу бил блеск начищенной посуды, и он прикинул, что несколько этих предметов, если продать их, могут обеспечить его капиталом на год, а то и на два. Не придется унижаться по мелочам; его гений получит свободу и пышно расцветет.
– Благодарю вас.
Шоукросс протянул ей чашку. Он бросил взгляд на Дентона, который откинулся на спинку стула, положив на колени крупные кисти рук, тронутые старческими пятнами. Шоукроссу пришло в голову – как ни странно, в первый раз, – что, если Дентон умрет, Гвен станет очень богатой женщиной.
– Нет. Без сахара, спасибо.
Очень богатой вдовой. Которая сможет вновь выйти замуж. Которая сможет выйти замуж за него – вряд ли ему доставит много трудностей убедить ее. Конечно, нельзя отрицать, что сама мысль о возможности второго брака вызывала у него тоску, потому что всегда напоминала бессрочное заключение.
Если бы Дентон Кавендиш умер… Шоукросс позволил себе допустить такую возможность, принимая от Гвен чашку чая. Их пальцы не соприкоснулись, но, возможно, Гвен прочитала его мысли или просто вспомнила, что было днем? Ее рука дрогнула. Это было легким движением, мгновенной слабостью, оплошностью; чашка звякнула о серебряную ложечку; тем не менее Эдди обратил на нее внимание. Как и Окленд… заметил он.
Шоукросс сделал поспешный глоток. Чай оказался слишком горячим и обжег губы. Он встретил холодный, враждебный, понимающий взгляд Окленда. Шоукросс почувствовал себя неудобно и заерзал на стуле.
– Шоукросс… – вежливо обратился к нему Окленд, наклонившись вперед. Юноша готовился задать вопрос, и у Шоукросса возникло тревожное предчувствие, что тот знает подлинный ответ. – Вы так и не рассказали нам. Хорошо ли вы провели день? Как вы развлекались? Теннис? Крокет? Может быть, прогуливались по лесу? Или посещали лебедей на озере? Просветите нас, Шоукросс. Ведь вы, конечно же, не могли читать весь день, не так ли?
3
Воспоминание о матери: аристократизм, изящество и непреклонная твердость – словно прозрачный китайский фарфор. Когда я целовал ее, она неизменно вытирала губы белоснежным носовым платком. Когда я был совсем маленьким, мне ужасно хотелось, чтобы однажды она позволила бы мне поцеловать ее, не вытирая губы платком. Я спросил, можно ли, но она ответила, что поцелуи передают микробы.
Воспоминание об отце: он был полон газов, из него исходили ядовитые испарения, словно внутри у него были гнойники. Вислые губы и большие руки; я видел, как он запускал их ей под платье. Мне было три года, когда я впервые обратил на них внимание; моя мать стала тяжело дышать.
Воспоминание о моей дочери: ей двенадцать месяцев. Джессика в соседней комнате уже начинает умирать: она кашляет день и ночь, мешая мне работать. Я на середине главы, а ребенок делает первые шаги, идиотка нянька притаскивает ее мне, чтобы показать. Пять заплетающихся шажков, а потом она цепляется мне за колени. Уродливое создание, эта Констанца, что я произвел на свет, оттрахав ее мать: желтоватая кожа, волосы как у азиатов, семитская горбинка носа, злобный взгляд. Мне хотелось пнуть ее.
Написать о ненависти – и как она очищает. Сегодня вечером – комета. Случайное сочетание элементов – как моя дочь. Горячая и газообразная – как мой отец.
Какие странные ассоциации возникают в мозгу. Я потерял мать. Она скончалась двенадцать лет назад, тем не менее я каждый день вспоминаю ее. Как она вытирала губы после каждого поцелуя. Она была чиста, холодна и далека, как луна.
* * *
– Жестянщики. Румыны. Цыгане. Сброд. Попомните мои слова. Вот кто за этим кроется! – Дентон сделал основательный глоток портвейна, покатал его во рту и, глотнув, оживился. С обедом было покончено, женщины удалились. По обе стороны от Дентона сидели его приятели; они испытывали к нему сочувствие, и он поделился снедающей его идеей.
– Я думаю, они уже ушли, – заметил сэр Ричард Пиль, старший среди его друзей, старый Дикки Пиль, глава магистрата, бесстрашный охотник, и нахмурился. Его владения примыкали к землям Дентона; если в этом месяце Дентон Кавендиш потеряет своих фазанов, то в следующем придет его черед.
– Ушли? Ушли? – Дентон чуть не поперхнулся. – Конечно, ушли. Но они вернутся. Они под железнодорожным мостом. Там куча каких-то гнусных развалюх. Сплошное воровство. Рассадник грязи и болезней. Мальчишка Хеннеси, Джек, рассказал моему Каттермолу, что на прошлой неделе видел, как они болтались около моего леса. Тебе тоже доведется с ними встретиться, Пиль.
– Под мостом общественная земля. Несколько трудновато… – задумчиво произнес сэр Ричард, но у Дентона побагровел нос, и он завелся:
– Значит, общественная земля? И что же это значит? То есть они могут делать все, что хотят, не так ли? Могут по ночам шнырять у меня в лесу и воровать моих птиц, если им захочется? Могут шляться по моей деревне со своими вшивыми псами – омерзительные животные, даже яда на них жалко. Один из этих шавок в прошлом году обрюхатил лучшую суку Каттермола. Оседлал ее как раз перед церковью; Каттермол ничего не мог сделать. Конечно, он утопил щенков, но с тех пор суку как подменили. Перестала быть настоящей собакой. Словно порчу на нее навели. А хорошей сучкой была когда-то. Одной из лучших. Нюх отличный, прикус. А теперь…
В силу какой-то причины печальная судьба собаки глубоко тронула Дентона: он опустил подбородок на грудь, глаза его заволокло слезами. И, когда его приятели пустились излагать подобные же истории о выходках этих румын, Дентон, казалось, не слышал их. Встряхнувшись, он что-то пробормотал про себя и, схватив за горлышко графин с портвейном, плеснул себе еще вина.
Третий стакан, заметил Шоукросс с дальнего конца стола. Алкоголик и филистер. Дентон, этот рогоносец, был уже пьян, когда пришло время садиться за стол; теперь он надрался так, что его хоть выжимай.
Шоукросс позволил себе маленький, присущий скорее женщине глоток портвейна, который действительно был превосходен, аккуратно вытер белоснежным платком маленький аккуратный рот и напомаженную бородку. Лицезрение накрахмаленной салфетки, которую держали ухоженные руки с отполированными ногтями, доставило ему удовольствие. Ноздри его шевельнулись, когда он уловил запах гвоздичного мыла и прекрасного одеколона, которым предпочитал пользоваться; к нему вернулась уверенность в себе. С легкой презрительной улыбкой он отвел глаза от Дентона, сидящего на другом конце стола, и присмотрелся к гостю рядом с собой. Слева от него располагались пожилой герцог, молчаливый епископ и Джарвис, который пытался уговорить кого-то из соседей Дентона купить коллекцию гравюр Лендсира. Тут рассчитывать не на что.
Справа от него сидел знаменитый финансист сэр Монтегю Штерн, занятый разговором с Джорджем Хьюард-Вестом: речь, без сомнения, идет о процентных выплатах. За ними – группа молодежи во главе с Гектором Арлингтоном, земли отца которого граничат с угодьями Канингхэма. Ходили слухи, что Арлингтон, серьезный ученый, молодой человек, был довольно известным любителем-ботаником. Шоукросс позволил себе слегка хмыкнуть. Ботаник! И тут ничего.
За спиной Арлингтона располагалась группа элегантных молодых выпускников Итона, бравирующих своим произношением, а за ними, затерявшись в скопище известных личностей, находились трое сыновей Гвен: Мальчик, который встревоженно, с покрасневшим лицом, озирался, Фредди, который делал вид, что слегка выпил, и Окленд, который большую часть вечера молчал. Шоукросс увидел, что Окленд подавил зевоту, и заметил, что тот пьет только воду. Он заметил также, что Окленд лишь делает вид, что слушает соседа; Окленд переводил взгляд с лица на лицо, и у Шоукросса создалось впечатление, что от этого взгляда ничего не может укрыться.
Отношение Окленда всегда беспокоило Шоукросса, и он отвернулся, избегая встречи с его глазами. У Шоукросса было ощущение – и за последние месяцы оно усилилось, – что Окленд не просто недолюбливает его. Окленд все знает. Он знает об их отношениях с Гвен; он знает или чувствует то презрение, которое Шоукросс испытывает к Гвен – презрение, которое, как Шоукросс был уверен, ему удается хорошо скрывать. Тот вопрос, который Окленд бросил ему через стол: «Как вы развлекались?», был задан с явным умыслом, специально продуман, чтобы смутить его. До чего же он ненавидит этого мальчишку!.. Шоукросс стал старательно раскуривать сигару, зная, что Окленд не спускает с него глаз. Он заерзал на стуле. Кроме всего прочего, Эдди был вне себя, что Окленд видит его таким, каков он и есть, – в общество не вписывается, с ним никто не разговаривает… Но еще не все потеряно. Откашлявшись, Шоукросс склонился к своему соседу справа, прервав болтовню о монетаристской политике.
Джордж Хьюард-Вест, запнувшись, удивленно воззрился на него. Финансист, сэр Монтегю Штерн, оказался более воспитан. Не возражая против вмешательства Шоукросса, он принял его в разговор, изменив тему, чтобы дать собеседнику возможность высказаться, и через несколько секунд они перешли от акций к опере. Шоукросс успокоился.
Монтегю Штерн был известен как знаменитый покровитель «Ковент-Гарден». Шоукросса опера не очень волновала, но, в конце концов, ее можно считать одним из видов искусства, пусть и не очень сложным. Эдди отпустил довольно удачную остроту – он это чувствовал – на тему о Вагнере и оценил великолепный жилет сэра Монтегю из шелка с шитьем. Шоукросс расслабился, и сэр Монтегю не поправил его, когда он спутал Россини и Доницетти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Да, он испытывает желание унизить всех собравшихся, но у него хватит благоразумия не делать этого. Придет время, сказал себе Шоукросс, а пока можно использовать их поместья, их беспечность, их богатство, их приемы и даже их покровительство. С мстительным чувством, захватившим его с головой, Шоукросс разглядывал собравшихся; он яростно вцепился зубами в сандвич с сыром, отвел глаза в сторону и уловил взгляд своей дочери Констанцы. Как и обычно, она наблюдала за ним. Она сидела рядом со Стини, кроша в пальцах пирожное. На Стини были чистенькие вельветовые бриджи; Констанца, как отметил Шоукросс, была вся испачкана. Волосы у нее сбились; платье, разорвавшееся по шву, было в пятнах грязи; она не помыла руки, и Шоукроссу бросилось в глаза, что под ногтями у нее залегли черные каемки.
Он не выдержал; если он не может выдать гостям Гвен, что он о них думает, то займется Констанцей, ребенком, которого он никогда не хотел, который связывает его по рукам и ногам, ребенком, который постоянно вводит его в расходы. У общения с Констанцей были свои преимущества, основным из которых было то, что она не могла возразить.
– Констанца, дорогая моя, – наклонился к ней Шоукросс, мягко и доброжелательно обращаясь к дочери.
Констанца, которая знала этот тон и боялась его, мигнула.
– Констанца, я знаю, тебе нравится изображать из себя цыганочку, но не кажется ли тебе, что ты заходишь слишком далеко? Мы тут не среди жестянщиков, мы в Винтеркомбе, и я склонен думать, что, прежде чем почтить нас своим присутствием за чаем, тебе стоило бы помыться и переодеться…
Когда Шоукросс начал свою речь, вокруг стояла болтовня; к ее завершению воцарилось молчание, в застывшую поверхность которого его слова падали, как камни, производя максимальный эффект.
В кругу собравшихся возникло смущение, которое выразилось в перешептывании – некоторым из присутствующих не нравился ни Шоукросс, ни его грубость по отношению к дочери. Шоукросс, почувствовав осуждение, которое в том настроении, в котором он находился, уязвило его, продолжал:
– Ты когда-нибудь слышала о существовании воды и мыла, Констанца? Знакома ли ты со щеткой для волос? Чем ты занималась днем, дитя мое? Лазала по деревьям? Рылась в земле? – Шоукросс недобро засмеялся. – Да, судя по состоянию твоих ногтей, именно копалась в земле.
– Ничего подобного, – сказала Констанца. Она поднялась со своего места и посмотрела в глаза отцу. – Ничего такого я не делала. Я была в детской. Со Стини.
При этих словах она посмотрела на Стини, и тот, зная, что это неправда – когда он проснулся, Констанцы рядом не оказалось, – кивнул, подтверждая ее слова. Стини, единственный из сыновей Гвен, действительно любил Констанцу. Ему не нравился Шоукросс, который отнимал столько времени у мамы. И Стини давно решил: он будет на стороне Констанцы. Его поддержка еще больше вывела Шоукросса из себя; он резко поставил тарелку на стол.
– Констанца, прошу тебя, не ври, – сказал он. – Ложь лишь усугубляет твою вину. Я не потерплю неправды. А сейчас ты отправишься к себе в комнату. И пока ты будешь сидеть там, будь любезна, пусть твоей физиономии хотя бы коснется вода и мыло.
– Я отведу ее наверх.
К всеобщему удивлению, это был голос Джейн Канингхэм. Встав, она протянула Констанце руку, на которую та не обратила внимания.
– В любом случае я иду в дом, – сказала Джейн. – Поднимается ветер. Простите, Гвен, но мне что-то зябко.
Его осадили – Шоукросс сразу же понял это: он получил щелчок по носу от этой невзрачной глупой наследницы. И, что хуже всего, преисполнившись гнева, он явно поглупел. Он не нашелся что ответить, и, прежде чем решился на спокойное замечание, Джейн уже оставила их. Она обняла Констанцу за плечи и полуотвела-полувтащила ее в дом.
Снова наступило молчание. Его нарушило замечание миссис Хьюард-Вест о непостоянстве весенней погоды; Фредди откашлялся; Мальчик, не отрываясь, смотрел в сторону леса; Дейзи, самка лабрадора, повалилась на спину, подставляя живот своему хозяину Дентону, чтобы он почесал его.
– Чай, Эдди?..
Гвен протянула руку за его чашкой. Теперь она заняла место Мод у чайника и возглавляла стол. Серебряный поднос, серебряный чайник, серебряная сахарница, серебряный молочник… В глаза Шоукроссу бил блеск начищенной посуды, и он прикинул, что несколько этих предметов, если продать их, могут обеспечить его капиталом на год, а то и на два. Не придется унижаться по мелочам; его гений получит свободу и пышно расцветет.
– Благодарю вас.
Шоукросс протянул ей чашку. Он бросил взгляд на Дентона, который откинулся на спинку стула, положив на колени крупные кисти рук, тронутые старческими пятнами. Шоукроссу пришло в голову – как ни странно, в первый раз, – что, если Дентон умрет, Гвен станет очень богатой женщиной.
– Нет. Без сахара, спасибо.
Очень богатой вдовой. Которая сможет вновь выйти замуж. Которая сможет выйти замуж за него – вряд ли ему доставит много трудностей убедить ее. Конечно, нельзя отрицать, что сама мысль о возможности второго брака вызывала у него тоску, потому что всегда напоминала бессрочное заключение.
Если бы Дентон Кавендиш умер… Шоукросс позволил себе допустить такую возможность, принимая от Гвен чашку чая. Их пальцы не соприкоснулись, но, возможно, Гвен прочитала его мысли или просто вспомнила, что было днем? Ее рука дрогнула. Это было легким движением, мгновенной слабостью, оплошностью; чашка звякнула о серебряную ложечку; тем не менее Эдди обратил на нее внимание. Как и Окленд… заметил он.
Шоукросс сделал поспешный глоток. Чай оказался слишком горячим и обжег губы. Он встретил холодный, враждебный, понимающий взгляд Окленда. Шоукросс почувствовал себя неудобно и заерзал на стуле.
– Шоукросс… – вежливо обратился к нему Окленд, наклонившись вперед. Юноша готовился задать вопрос, и у Шоукросса возникло тревожное предчувствие, что тот знает подлинный ответ. – Вы так и не рассказали нам. Хорошо ли вы провели день? Как вы развлекались? Теннис? Крокет? Может быть, прогуливались по лесу? Или посещали лебедей на озере? Просветите нас, Шоукросс. Ведь вы, конечно же, не могли читать весь день, не так ли?
3
Воспоминание о матери: аристократизм, изящество и непреклонная твердость – словно прозрачный китайский фарфор. Когда я целовал ее, она неизменно вытирала губы белоснежным носовым платком. Когда я был совсем маленьким, мне ужасно хотелось, чтобы однажды она позволила бы мне поцеловать ее, не вытирая губы платком. Я спросил, можно ли, но она ответила, что поцелуи передают микробы.
Воспоминание об отце: он был полон газов, из него исходили ядовитые испарения, словно внутри у него были гнойники. Вислые губы и большие руки; я видел, как он запускал их ей под платье. Мне было три года, когда я впервые обратил на них внимание; моя мать стала тяжело дышать.
Воспоминание о моей дочери: ей двенадцать месяцев. Джессика в соседней комнате уже начинает умирать: она кашляет день и ночь, мешая мне работать. Я на середине главы, а ребенок делает первые шаги, идиотка нянька притаскивает ее мне, чтобы показать. Пять заплетающихся шажков, а потом она цепляется мне за колени. Уродливое создание, эта Констанца, что я произвел на свет, оттрахав ее мать: желтоватая кожа, волосы как у азиатов, семитская горбинка носа, злобный взгляд. Мне хотелось пнуть ее.
Написать о ненависти – и как она очищает. Сегодня вечером – комета. Случайное сочетание элементов – как моя дочь. Горячая и газообразная – как мой отец.
Какие странные ассоциации возникают в мозгу. Я потерял мать. Она скончалась двенадцать лет назад, тем не менее я каждый день вспоминаю ее. Как она вытирала губы после каждого поцелуя. Она была чиста, холодна и далека, как луна.
* * *
– Жестянщики. Румыны. Цыгане. Сброд. Попомните мои слова. Вот кто за этим кроется! – Дентон сделал основательный глоток портвейна, покатал его во рту и, глотнув, оживился. С обедом было покончено, женщины удалились. По обе стороны от Дентона сидели его приятели; они испытывали к нему сочувствие, и он поделился снедающей его идеей.
– Я думаю, они уже ушли, – заметил сэр Ричард Пиль, старший среди его друзей, старый Дикки Пиль, глава магистрата, бесстрашный охотник, и нахмурился. Его владения примыкали к землям Дентона; если в этом месяце Дентон Кавендиш потеряет своих фазанов, то в следующем придет его черед.
– Ушли? Ушли? – Дентон чуть не поперхнулся. – Конечно, ушли. Но они вернутся. Они под железнодорожным мостом. Там куча каких-то гнусных развалюх. Сплошное воровство. Рассадник грязи и болезней. Мальчишка Хеннеси, Джек, рассказал моему Каттермолу, что на прошлой неделе видел, как они болтались около моего леса. Тебе тоже доведется с ними встретиться, Пиль.
– Под мостом общественная земля. Несколько трудновато… – задумчиво произнес сэр Ричард, но у Дентона побагровел нос, и он завелся:
– Значит, общественная земля? И что же это значит? То есть они могут делать все, что хотят, не так ли? Могут по ночам шнырять у меня в лесу и воровать моих птиц, если им захочется? Могут шляться по моей деревне со своими вшивыми псами – омерзительные животные, даже яда на них жалко. Один из этих шавок в прошлом году обрюхатил лучшую суку Каттермола. Оседлал ее как раз перед церковью; Каттермол ничего не мог сделать. Конечно, он утопил щенков, но с тех пор суку как подменили. Перестала быть настоящей собакой. Словно порчу на нее навели. А хорошей сучкой была когда-то. Одной из лучших. Нюх отличный, прикус. А теперь…
В силу какой-то причины печальная судьба собаки глубоко тронула Дентона: он опустил подбородок на грудь, глаза его заволокло слезами. И, когда его приятели пустились излагать подобные же истории о выходках этих румын, Дентон, казалось, не слышал их. Встряхнувшись, он что-то пробормотал про себя и, схватив за горлышко графин с портвейном, плеснул себе еще вина.
Третий стакан, заметил Шоукросс с дальнего конца стола. Алкоголик и филистер. Дентон, этот рогоносец, был уже пьян, когда пришло время садиться за стол; теперь он надрался так, что его хоть выжимай.
Шоукросс позволил себе маленький, присущий скорее женщине глоток портвейна, который действительно был превосходен, аккуратно вытер белоснежным платком маленький аккуратный рот и напомаженную бородку. Лицезрение накрахмаленной салфетки, которую держали ухоженные руки с отполированными ногтями, доставило ему удовольствие. Ноздри его шевельнулись, когда он уловил запах гвоздичного мыла и прекрасного одеколона, которым предпочитал пользоваться; к нему вернулась уверенность в себе. С легкой презрительной улыбкой он отвел глаза от Дентона, сидящего на другом конце стола, и присмотрелся к гостю рядом с собой. Слева от него располагались пожилой герцог, молчаливый епископ и Джарвис, который пытался уговорить кого-то из соседей Дентона купить коллекцию гравюр Лендсира. Тут рассчитывать не на что.
Справа от него сидел знаменитый финансист сэр Монтегю Штерн, занятый разговором с Джорджем Хьюард-Вестом: речь, без сомнения, идет о процентных выплатах. За ними – группа молодежи во главе с Гектором Арлингтоном, земли отца которого граничат с угодьями Канингхэма. Ходили слухи, что Арлингтон, серьезный ученый, молодой человек, был довольно известным любителем-ботаником. Шоукросс позволил себе слегка хмыкнуть. Ботаник! И тут ничего.
За спиной Арлингтона располагалась группа элегантных молодых выпускников Итона, бравирующих своим произношением, а за ними, затерявшись в скопище известных личностей, находились трое сыновей Гвен: Мальчик, который встревоженно, с покрасневшим лицом, озирался, Фредди, который делал вид, что слегка выпил, и Окленд, который большую часть вечера молчал. Шоукросс увидел, что Окленд подавил зевоту, и заметил, что тот пьет только воду. Он заметил также, что Окленд лишь делает вид, что слушает соседа; Окленд переводил взгляд с лица на лицо, и у Шоукросса создалось впечатление, что от этого взгляда ничего не может укрыться.
Отношение Окленда всегда беспокоило Шоукросса, и он отвернулся, избегая встречи с его глазами. У Шоукросса было ощущение – и за последние месяцы оно усилилось, – что Окленд не просто недолюбливает его. Окленд все знает. Он знает об их отношениях с Гвен; он знает или чувствует то презрение, которое Шоукросс испытывает к Гвен – презрение, которое, как Шоукросс был уверен, ему удается хорошо скрывать. Тот вопрос, который Окленд бросил ему через стол: «Как вы развлекались?», был задан с явным умыслом, специально продуман, чтобы смутить его. До чего же он ненавидит этого мальчишку!.. Шоукросс стал старательно раскуривать сигару, зная, что Окленд не спускает с него глаз. Он заерзал на стуле. Кроме всего прочего, Эдди был вне себя, что Окленд видит его таким, каков он и есть, – в общество не вписывается, с ним никто не разговаривает… Но еще не все потеряно. Откашлявшись, Шоукросс склонился к своему соседу справа, прервав болтовню о монетаристской политике.
Джордж Хьюард-Вест, запнувшись, удивленно воззрился на него. Финансист, сэр Монтегю Штерн, оказался более воспитан. Не возражая против вмешательства Шоукросса, он принял его в разговор, изменив тему, чтобы дать собеседнику возможность высказаться, и через несколько секунд они перешли от акций к опере. Шоукросс успокоился.
Монтегю Штерн был известен как знаменитый покровитель «Ковент-Гарден». Шоукросса опера не очень волновала, но, в конце концов, ее можно считать одним из видов искусства, пусть и не очень сложным. Эдди отпустил довольно удачную остроту – он это чувствовал – на тему о Вагнере и оценил великолепный жилет сэра Монтегю из шелка с шитьем. Шоукросс расслабился, и сэр Монтегю не поправил его, когда он спутал Россини и Доницетти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111