Может, тебе нравится мысль, что он будет твоим ближайшим соседом?
– До чего забавное предположение! – отпрянула Констанца. – Как ты несправедлив к Окленду. Кроме того, соседом будет не он, а ты. А стоит тебе захотеть, и он не будет соседом. Ты можешь в любое время получить в свое распоряжение Винтеркомб. Потребуй возвращения долга, Монтегю.
– Прямо сейчас?
– Ну, может, не сразу. Во всяком случае, не когда он в таком состоянии. Это будет выглядеть несколько…
– Вульгарно?
– Жадно. – Констанца улыбнулась. Привстав на цыпочки, она поцеловала мужа в щеку. – Тебе свойственна жадность в такой же мере, как и мне. И мы оба это знаем. Но куда благоразумнее не демонстрировать ее. Лучше немного потерпеть. Теперь я научилась от тебя науке выжидания. В конце года обязательно потребуй возвращения долга. Да и кроме того, в своем сегодняшнем состоянии – и вряд ли оно изменится – Окленд так толком и не поймет, что происходит. Быть в Винтеркомбе или где-нибудь в приюте – ему все одно. Кстати, – она глянула на часики, – я дала Джейн честное слово, что посижу днем с Оклендом. Ты же знаешь, какая она зануда! Я почитаю ему одну из ее скучных книжек. Нам бы лучше вернуться.
– Конечно. Возьми меня под руку. Дорожка скользкая.
– Благодарю, Монтегю.
Констанца, которая надежно держалась на ногах, тем не менее повисла на руке мужа. Чувствуя, что к ней возвращается бодрость в связи с тем, что она вроде добилась своей цели, в приподнятом настроении она двинулась в обратный путь.
– А ты помнишь, Монтегю? – начала она, и ее захлестнул поток воспоминаний, история за историей краткого периода ее замужней жизни. Она оставляла в стороне все те случаи, когда им было трудно найти общий язык или они огорчали друг друга, а уделяла внимание только приятным и веселым воспоминаниям. Поцелуй у алтаря, их прогулки в снегах Шотландии.
– А помнишь тот вечер в Шотландии, когда ты рассказывал мне о своих владениях? Когда делился мечтой о сыне? Думаешь, я это забыла? Ты же знаешь, что нет. Эти слова стали незабываемы для меня. Твои святые слова – вот как я вспоминаю их. Именно тогда я по-настоящему почувствовала, что замужем. Не сомневаюсь, что, когда мы окончательно обоснуемся, если переберемся в дом Пиля, тогда это и случится. Твой сын. Наш ребенок.
Она прижала руку к сердцу. Штерн замедлил шаги.
– Ребенок? Что я говорю? – Констанца остановилась, как бы споткнувшись. – Почему мы должны ограничиваться одним ребенком? Я хочу, чтобы у нас была целая команда. Четверо мальчиков и столько же девочек. Как тебе это нравится, Монтегю? В доме Пиля найдется место для всех детей, и они будут отлично чувствовать себя в нем. Можно использовать все чердачные помещения и коридоры. А какой там огромный сад. Мы сможем… в чем дело, Монтегю? Ты делаешь мне больно.
Штерн остановился. Пока Констанца болтала, он забрал в руку ее кисть. И пока она продолжала говорить, он все сильнее сжимал ее. На мгновение Констанце показалось, что он сейчас сломает ей запястье. Она издала вскрик удивления и боли. Штерн выпустил ее руку. Он посмотрел ей в лицо.
– Нет, – с подчеркнутой силой вымолвил он. Затем, засунув руки в карманы и оставив Констанцу стоять на дорожке, он в одиночестве двинулся к дому.
Неожиданная жестокость реакции Штерна несколько обеспокоила Констанцу. Поднимаясь по лестнице в комнату Окленда, она обдумывала ее. Ревнует ли ее муж? В его голосе всегда звучали нотки ревности, когда речь заходила об Окленде. Мысль, что Монтегю способен на ревность, обрадовала Констанцу, которая почувствовала, что ее усилия вознаграждены. Поднявшись по лестнице, она приостановилась. Конечно, она была неискренна, но разве Штерн мог догадаться об этом? Нет, все дело в ревности, решила она, хотя эта мысль имела в виду и воздержание, которое огорчало ее. Как давно она не спала с мужем? Уже несколько недель. Как только пришло известие, что Окленд во Франции, ее потребность в муже стала сходить на нет.
Скорее всего было вопиющей неосторожностью дать ему это понять. Не попросить ли его остаться с ней этой ночью? Констанца задумалась. То, что ей предстояло сделать, должно стать предательством мужа. И, конечно, она не могла совершить такую ошибку, дав Штерну возможность выяснить, насколько далеко простирается ее неверность. С другой стороны, возможность провоцировать мужа, лишить его привычной сдержанности, побудить на вспышку гнева или ревности – все это возбуждало ее.
Так, думая о своем муже, Констанца вошла в покои Окленда. Она послала сиделку вниз с указанием прогуляться в парке с собакой не меньше часа. Когда та вышла, Констанца взяла книгу, которую только что читали бесстрастному Окленду: «Антиквар» Вальтера Скотта. Констанца всегда считала ее скучной. Она помяла обложку и отбросила книгу. Испытывая желание, чтобы ее муж был здесь и стал свидетелем ее неверности – и пусть попробует сохранить спокойствие! – Констанца открыла дверь непосредственно в комнату Окленда. Войдя, она остановилась и затем по размышлении заперла ее.
* * *
После возвращения в Винтеркомб Окленда разместили в большой комнате для гостей, ибо было признано, что его старая спальня на втором этаже слишком мала и отдалена. Эта комната выходила окнами на южную сторону, и из эркера окна были видны сад, озеро и парк.
Окленд, когда вошла Констанца, располагался в кресле на колесиках в нише этого эркера. Он был вымыт, выбрит и переодет – Джейн настаивала, чтобы он всегда был прибран. Тонкие кисти рук лежали на подлокотниках кресла. Худое строгое лицо было повернуто к окну. Свет падал под углом, и ореол волос лучился вокруг головы.
Констанца не поздоровалась с ним. Она взяла стул и села прямо напротив него, спиной к окну. Убедившись, что стул находится в поле его зрения и что глаза его, пусть и невидящие, открыты, она отдернула в сторону портьеру и выглянула из окна.
– Какая панорама, – начала она. – Открывается вид и на лес, и на озеро. Видна даже березовая роща. Там, как ты знаешь, Мальчик и покончил с собой. Это был не несчастный случай. Он вышиб себе мозги одним из своих «парди». Фредди и Стини сами все видели. Прежде чем он это сделал, Мальчик во всем признался Стини. Он рассказал ему, что убил моего отца. Я знала, что это неправда. Я думаю, хотя могу и ошибаться, что ты тоже это знаешь, Окленд.
Констанца села. Она присмотрелась к Окленду. Его лицо и руки оставались неподвижными; взгляд был устремлен в окно. Констанца была слегка разочарована.
– Ты меня слышишь, Окленд? Не сомневаюсь, что да. Почему ты стараешься спрятаться от меня? Почему закрываешься? У тебя ничего не получится. Мы слишком близки. Я знаю тебя, Окленд. Что бы ты ни делал, где бы ты ни был – я все видела. Я вижу тебя до глубины души. Я слышу твои мысли. Я смотрю твои сны. Ты не можешь спрятаться от меня, как и я от тебя. И если ты сделал что-то плохое или видел что-то плохое, я тоже! Я знаю, каково это – хотеть умереть. Пожалуйста, расскажи мне, Окленд, что случилось с тобой на войне? Или это произошло гораздо раньше и тебя снедает чувство вины? Я думаю, вина может так сказываться. Ох, Окленд, прошу, расскажи. Я так жду этого…
Констанца прервалась. Она ждала, перебарывая дрожь в руках. Тишина в комнате сгущалась. Окленд продолжал оставаться неподвижным.
– Неужели ты хоть раз не можешь посмотреть на меня? Я знаю, ты хочешь на меня глянуть, – сказала Констанца и, поскольку Окленд не пошевелился, вздохнула. Поднявшись, она стала вынимать заколки из волос. – Очень хорошо, – понизив голос, сказала она. – Ну и пусть. Я не собираюсь сдаваться. Смотри, Окленд, и слушай. Я покажу тебе себя. Я хочу убедиться, в самом ли деле ты мертв.
Она встряхнула головой, и волна волос хлынула ей на плечи. Затем медленно и аккуратно, словно была одна в комнате, она стала расстегивать пуговички платья. Распятие, один из подарков Штерна, которое в силу какой-то прихоти нерелигиозный муж преподнес своей нерелигиозной жене, скользнуло ей в ложбинку груди. Констанца прижала его ладонью к голой коже. Она слегка поежилась.
– Теперь я совсем одна. Никто меня не видит. Никто на меня не смотрит. Терпеть не могу, когда на меня смотрят. Так хорошо быть в тишине и секретничать сама с собой. Ты знаешь, порой мне грустно врать и вести себя так, словно на меня смотрит весь мир. Но когда приходится, я так и поступаю, вот что я делаю. Я вхожу сюда. Вхожу в этот маленький круг. А, вот я его и вижу! Вот он.
Вытянув носок, она провела им по полу небольшую дугу.
– Понимаешь, Окленд? Невидимый круг. Но ты-то его видишь. И я. А больше никто. Круг со стенами из стекла. Они очень прочные. Никто не может проникнуть к нам сюда, а когда мы за ними, то можем делать все, что угодно. Показать тебе, что мы будем делать? Мы прогоним тьму.
Теперь Констанца была уверена, что Окленд видит: она почти физически ощущала, как его взгляд касается ее кожи.
– Слушай, – сказала она, – я хочу рассказать тебе историю о Констанце и о ее любовнике. Его имя было Окленд. Он был единственным, которого она когда-либо любила и когда-либо хотела. Вот он был каков: он был ее врагом и ее другом, ее братом и ее доверенным. Какую из историй ты хочешь услышать? Их так много, есть, из чего выбирать. Он являлся к ней в самых разных обликах. Когда она была ребенком, он прилетал к ней огромной белой птицей! Он поднимал ее на своих крыльях, и они вместе облетали весь мир. Это одна история – я могу ее рассказать. Или я могу рассказать, как он приходил к ней человеком – и очень часто. Ночь за ночью. Он ласкал ее: сначала волосы – он так любил их; потом шею, затем грудь и потом бедра. Однажды они лежали вместе в снегу, и он заставил ее тело истекать слезами. Как-то они оказались в лесу, а в другой раз опустились на ступеньки лестницы, часто они скрывались вместе в большом шкафу, прижимаясь в темноте друг к другу среди одежды, и его руки были грубы и жестоки. В тот раз, когда она ласкала его, он был тверд, как металлический стержень, а когда она попробовала его на вкус, это был вкус бога. Вот как это было. Вот как это есть.
Констанца остановилась. Она издала слабый стон. Она плотно обхватила себя руками.
– И так продолжалось и продолжалось, год за годом, целое столетие. Расстаться было невыносимо, ибо казалось, что умираешь. Но не так давно случилось нечто ужасное. Как-то ночью он пришел к ней в комнату. Он взял ее на руки и сказал, что вернулся из мертвых. Он рассказал ей, что значит пересечь эту границу. Это было такой тайной! Он раскрыл рубашку и показал ей рану, которую получил прямо под сердце. Затем он сделал колечко из своих волос, своих светлых волос, и надел его на палец с обручальным кольцом. Она стала его суженой и его же вдовой. Понимаешь, она знала, что ему придется покинуть ее. И он в самом деле ушел. Он оставался с ней всю эту долгую ночь и затем ушел… когда настало утро. Это ты ушел.
Констанца вскинула голову. Она открыла глаза и в упор уставилась на Окленда.
– Ты ушел. Ты оставил меня. Я думала, что ты никогда не вернешься. Я думала, что это конец, моя кара и мой приговор: всегда быть одной. – Она помолчала. – И если так, мне придется искать свой путь, чтобы выжить. Я не умерла – не в прямом смысле слова, но должна была обрести уверенность – навсегда ли ты ушел или еще вернешься. Ты так и будешь сидеть? Я хочу коснуться тебя.
Окончив свой рассказ, Констанца встала. Ноги у нее подкашивались, комната перед ней вращалась. Она сделала шаг вперед, еще один. Склонившись к нему, она вгляделась Окленду в глаза. Она расстегнула воротник его рубашки, и ее ручка скользнула туда. Она уже была знакома с этим шрамом; она прижала к нему ладонь.
* * *
«Вот чего я хотела: стать волшебницей, – написала она. – Я хотела стать для Окленда его Цирцеей. Поэтому я и рассказала ему историю нашей любви и предстала перед ним обнаженной. Если его не тронут мои слова, то он увидит мое тело. Мужчины таковы. Думаю, им нравится моя кожа и мои рассказы.
Мои губы были так близки к его, что почти касались их. Окленд не был так уж мертв – это я увидела. Я могла коснуться его, чтобы убедиться в этом, – и мне этого слишком хотелось, но я сдержалась. Я решила, что он должен подать мне какой-то знак, и в конце концов он это сделал.
Он поднял руку. Я подумала, что он хочет коснуться моей груди. Но он прикоснулся к крестику, который подарил мне Монтегю. Его ладонь прошлась по моей коже. Он плотно сжал крестик в руке. Думаю, он чувствовал, как бьется мое сердце.
Я ждала. Из всех углов комнаты доносились шепоты, и воздух колыхался вокруг нас, а затем я решилась. Этого было достаточно. Я была едва ли не рада, что он не коснулся меня! Я не хотела, чтобы у нас все было, как полагается. Я перешла к следующему действию. Осталось совсем мало времени, и я должна была спешить. Я должна действовать практично и деловито.
Я доверху застегнула платье и вновь устроилась на своем стуле. Затем, удостоверившись, что он смотрит на меня, а не сквозь меня, я стала выкладывать ему факты, один за другим, как карты на стол: Мальчик, Дженна, Дженна и ребенок. (Я рассказала ему, как заботилась о его ребенке.) Я все объяснила относительно денег, которые его отец должен Монтегю. Я объяснила, как хочет Монтегю прибрать Винтеркомб. Я остановилась всего на мгновение. У Окленда было мертвенно-бледное лицо.
Я подумала: может, он испытывает чувство вины. Может, он чувствует себя виноватым перед Дженной и ребенком – он мог. Думаю, я понимаю принципы, из-за которых приходит чувство вины, но сомневаюсь, могу ли их чувствовать. Я не могла, даже когда погиб Мальчик. Что-то во мне противилось. Но Окленд был совсем другим – я-то знала. Поэтому я попыталась объяснить: вина – это бесполезная эмоция. Он не в силах изменить прошлое, сказала я, но в его силах определить будущее.
Встав, я подошла к окну. Я показала ему на сад, озеро и лес. Я сказала, что сомневаюсь, имеет ли все это для него значение, или он просто обязан беречь все, но в таком случае, если он стремится сохранить этот мир для себя, или для своих братьев, или для каких-то детей, которые еще могут у него появиться, все может принадлежать ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111