Я вообще могу не упоминать о Монтегю.
– Вот и отлично, – как всегда, внося всеобщее успокоение, сказал Фредди. – Это было сто лет назад. Мод в великолепной форме.
– Мой дорогой, я никогда не сомневался, что Мод представляет собой воплощение достоинства. И не Мод меня беспокоит, а Констанца. Она обожает сцены и может отколоть что-то совершенно несообразное. Возможно, поэтому она и здесь… – заметил Стини, и его голос потерял беззаботность.
– Она здесь, чтобы стать крестной матерью Виктории. Она настаивала, и я согласился. Долго она тут не останется. Два дня, три, самое большое. И ты, как обычно, преувеличиваешь, Стини. Констанца много раз тут останавливалась. Она приезжала каждый год, и не было никаких сцен.
– Да, но тогда она приезжала со Штерном. Он держал ее в узде. А сейчас Штерн не приехал.
– Ее муж – не единственный человек, который способен укротить Констанцу. – Окленд начал выходить из себя. – В случае необходимости и я смогу справиться. И Фредди поможет, не так ли, Фредди?
– Думаю, что да, – смутился Фредди. – Попытаюсь. Но я уже несколько лет не видел ее. Не уверен даже, что помню, как она выглядит.
Стини воздержался от комментариев. Он загадочно улыбнулся, хотя и испытывал раздражение. Он оперся на руку Фредди, когда они стали спускаться вниз. Фредди пыхтел от стараний успевать за Оклендом.
Когда они достигли подножия холма, стало смеркаться. Они пересекли речку, двинувшись по дороге, которая вела мимо коттеджа, стоявшего на околице поселка.
Сад у дома был запущен, сорняки, от которых оставались сейчас лишь сухие стебли, заплели дорожку и подступали к стенам дома. Крыша у него просела. За окнами без занавесок стояла темнота.
– Жуткая сырость, – сказал Стини, когда они благополучно миновали это место. – Окленд, подожди нас. Хеннеси еще живет здесь?
– Да. Ему тут нравится. – Окленд оглянулся. Он пожал плечами.
– Вернувшись с войны, он попросил, чтобы ему разрешили обосноваться здесь. Похоже, это его устраивало. Вы же знаете, что он не совсем нормален. В нем есть что-то от затворника.
– А как насчет Дженны? Это правда, что он бил ее? Хеннеси, который бьет жену! Ну, я не удивляюсь. Он всегда создавал у меня такое впечатление.
– Он бил ее каждую неделю. Но не думаю, чтобы это было привычно для него. Он начинает бушевать, только когда выпьет. Как бы там ни было, Джейн поговорила с ним. И теперь Дженна будет жить в доме: она станет присматривать за Викторией. Все обговорено. Двинулись… – Окленд прибавил шагу.
– Тебе надо что-то делать с этим местом, – сказал Стини, рыся рядом с ним. – В один прекрасный день все рухнет Хеннеси на голову. Да и все эти домишки тоже. – Они остановились, достигнув посадок у деревни. Стини уставился на них. Он тяжело вздохнул. – Все смешалось, Окленд. Может, я тут давно не был, но выглядит все это ужасно. Кажется, что половина домов опустела.
– Половина из них в самом деле опустела. – Окленд расстроенно махнул рукой. – И хочешь знать, почему, Стини? Потому, что я не могу обеспечить их такой зарплатой, которая позволила бы им существовать. И никто не хочет покупать дома, как ты знаешь…
– Кто-то, может, и захочет их приобрести, без сомнения. Писатели… художники… поэты – такого рода публика. Керамисты! Они обожают такие места. Ты сможешь сбыть дома, приведя их в порядок. Я помню, как они выглядели. Просто очаровательно, в них было что-то средневековое. И овощи тут росли. Ряды посадок гороха, штамовые розы…
– Боже небесный, Стини…
– Как хорошо здесь было, Окленд! Просто замечательно. Это правда. И какое запустение тут воцарилось.
– Стини. Была война. – Окленд с трудом перевел дыхание. – Ты хоть понимаешь это? Порой я сомневаюсь. Постарайся пошевелить мозгами, ладно? Все эти люди, которые высаживали горох и ухаживали за штамбовыми розами – ты хоть знаешь, сколькие из них вернулись обратно? Конечно же, ты не имеешь представления! Ты слишком занят тем, чтобы бить баклуши. – Он отвернулся. – В церкви есть мемориал. Сосчитай имена тех, кто не вернулся. И почему бы тебе не задуматься над этим?
– Ох, война, все война! – повысил голос Стини. – Меня уж тошнит от этой отвратной войны. Ты только о ней и талдычишь. И Джейн только о ней и говорит. Даже Векстон вечно ее вспоминает. Ради Бога! Прошло уже двадцать лет!..
– Ты думаешь, что война закончилась? – Окленд развернулся к нему. Он схватил Стини за руку и резко развернул брата в сторону упадка и разрушения. – Так посмотри, Стини. И подумай. Война не кончилась в 1918 году. Это было только началом. Посмотри на нашу деревню, Стини. Давай же, присмотрись как следует. Ты понимаешь, что она собой представляет? Маленькую военную зону, вся она в самом сердце Винтеркомба. Ты понимаешь, что позволяло существовать этим местам? Доходы от вложений. Низкие налоги. Дешевая прислуга. Смешные, неуместные взаимоотношения, построенные на феодальной верности. И все это изменилось. Я даже рад этим переменам. И все же я не могу позволить, чтобы все так и шло. Я пытаюсь оживить тут все, чтобы заработало, как раньше. Моя жена вкладывает деньги, а я пытаюсь вкладывать энергию. И с каждым годом все обходится дороже и все тяжелее. Да и ты обходишься все дороже. И тебе стоило бы это помнить, Стини.
– Это нечестно! – завопил Стини. – Терпеть не могу, когда ты так говоришь. Ты такой мрачный, когда говоришь: я пытаюсь! я экономлю! я стараюсь! Если бы папа лучше вел дела, все было бы в порядке. Хотел бы знать, куда девалась половина денег? Мама всегда говорила… – У Стини на высокой ноте прервался голос. У него перехватило горло. Из глаз неожиданно хлынули слезы. Они избороздили его напудренные щеки. – Посмотри, что ты наделал! Ты заставил меня расплакаться. О, черт…
– Ты вообще очень легко плачешь, Стини. Как всегда.
– Я сам знаю. И ничего не могу сделать. – Стини высморкался. Он вытер глаза. И с достоинством посмотрел на Окленда и Фредди. – Таково свойство моей натуры – плакать. Когда люди ко мне плохо относятся, я плачу. Это не имеет ничего общего с моим старанием держаться, как подобает, я плачу из-за роз и той идиллии, которая никогда уже…
– И по себе, Стини, – не забывай этого.
– Ну ладно, пусть и по себе. Я знаю, что мне свойственны слабости, о, далеко не сладко жить на деньги, которые тебе отправляют как подаяние…
– Стини, ты просто невозможен. – У Окленда смягчился голос. Он слегка повел плечами, как бы сбрасывая последние остатки гнева. Он отвернулся. – Нам лучше возвращаться. Нет смысла спорить. И еще: через минуту окончательно стемнеет.
– Ты сказал, что я все забываю, – заторопившись за ним, Стини ухватил Окленда за руку. – Продолжай же. Скажи, что я идиот, порхаю, словно бесполезная светская бабочка, что я эгоистичен и вообще невозможен, – но и что ты прощаешь меня.
– Ты как прыщ на заднице.
– И к тому же твой брат…
– Ох, да ладно, – вздохнул Окленд. – Ты и прыщ, ты и мой брат. И я прощаю тебя. Почему бы и нет?
– Скажи еще что-нибудь приятное. – Стини обнял Окленда. – Скажи… ну, я не знаю. Скажи, что тебе нравятся мои перчатки.
– Стини, я не умею врать. Твои перчатки просто ужасны.
– Вот так-то лучше, – чирикнул Стини. – Теперь я развеселился. Давай ты, Фредди. Глянь, как мы втроем шагаем в ногу! Три брата! Разве это не прекрасно? – Повернувшись, он насмешливо посмотрел на них. – Как вы думаете, чем мы будем заниматься? Вернемся домой к чаю – или поговорим о Москве?
Театральные вкусы Фредди не простирались дальше Чехова. Он не собирался вдаваться в их подробности, но, поняв, что ссора сошла на нет и все наладилось, начал улыбаться и насвистывать. Ссор он не любил, его куда больше занимал вопрос о чаепитии.
– Пройдем через лес? – предложил он, когда они вышли на развилку дорожек. – Так быстрее – мимо поляны. Пошли? Я проголодался.
И тут, к его удивлению, и Стини, и Окленд замялись.
– Быстрее тут ненамного… – начал Окленд.
– Еще как. Минут на десять сократим. В чем дело? – Фредди не мог понять, что происходит.
– Ничего. – Окленд продолжал медлить. – Ничего особенного. Просто я не привык ходить этим путем…
– Из-за мстительного призрака Шоукросса! – Стини как-то нервно хихикнул. – Я ненавижу этот путь. И никогда не буду им пользоваться. Я жуткий трус – особенно когда темно. А эта часть леса какая-то страшная.
– Не смешите. – Фредди двинулся по тропке. Он уже предвкушал вкус сдобных пышек. Жар камина. Чай. Может, торт. – Ради Бога, что с вами делается? Я не верю ни в какие призраки, как и вы сами. Давайте поспешим.
Он пошел по тропке в сторону поляны. Окленд неохотно последовал за ним. Стини издал еще один вопль, который заставил Фредди подпрыгнуть.
– Подождите меня! – крикнул Стини. – Подождите меня!
Когда они добрались до полянки, на которой Шоукросс попал в капкан, все они – не сговариваясь – замедлили шаги. В середине поляны они остановились.
– Понимаете, что я имел в виду? – Стини не отрывал взгляда от кустов. – Там жуть какая-то. У меня мурашки по коже бегут.
Он вытащил из кармана серебряную, изогнутую по форме бедра фляжку. И сделал из нее основательный глоток. Потом предложил ее Окленду, который отказался, помотав головой, а потом Фредди, который тоже сделал глоток.
Бренди согрел им желудок, и по телу разлилось приятное тепло. Фредди вернул фляжку. Он осмотрелся вокруг.
Как ни смешно, но Фредди понял, что Стини был прав. В сумерках деревья и кусты, казалось, сгрудились воедино. На фоне темнеющего неба вырисовывались скрюченные очертания веток. Палая листва сухо и мрачно шуршала под ногами, а кусты угрожающе топорщились им навстречу. Фредди вгляделся в них. Он попытался прикинуть, где на самом деле был установлен тот самый капкан.
Наверно, вон там, подумал он, вон в том подлеске. Он поежился. Когда Стини опять протянул ему фляжку, он решительно сделал второй глоток и взглянул на братьев. Окленд неотрывно смотрел в сторону подлеска. Его лицо выглядело словно высеченным из камня.
– Это было вон там.
Окленд так неожиданно подал голос, что Фредди чуть не подпрыгнул. Он показал на сплетение веток.
– Именно там.
– Ты уверен? – посмотрел в ту же сторону и Стини.
– Да. Как раз справа от тропы.
– Откуда ты это знаешь?
У Стини был резкий голос. Окленд, пожав плечами, отвернулся.
– Эту штуку должны были убрать – потом.
– Я думал, что это сделал Каттермол.
– Я пришел вместе с ним. И с другими. – У Окленда был хриплый, напряженный голос. – Я забыл, с кем. Кто-то из братьев Хеннеси, кажется.
– Хм… Какой ужас! – Стини поежился. Он не отрываясь смотрел на то место, на которое показал Окленд.
– Да, вот тут и было. Лужа крови. Одежда вся изодрана. Прогулка ему досталась не из приятных.
Окленд отошел на несколько шагов. Он стоял спиной к братьям. Снова наступило молчание. Когда они оказались на этом месте, Фредди почувствовал, что оно обладает какой-то властью над ними. Никто из них не собирался останавливаться, но, остановившись, они не могли сдвинуться с места. Фредди стал убеждать сам себя, что в яркий солнечный день это место отнюдь не кажется таким ужасным. Оно наводит ужас в сгущающихся сумерках. Он сказал, но в голосе у него просквозила предательская слабость:
– Давайте возвращаться.
– Ты помнишь, что сказала мама – когда она умирала?
Вопрос задал Стини. Казалось, он даже не услышал предложения Фредди. Он смотрел лишь на Окленда.
– Да. Помню, – коротко ответил Окленд.
– Что помнишь? – спросил Фредди.
Он был тогда в Южной Америке, летал, развозя почту. Гвен болела недолго. Фредди, который слишком поздно получил сообщение, прибыл в Винтеркомб на следующий день после ее кончины. Это была его неизбывная боль, которая продолжала жить в нем: Стини и Окленд были с Гвен; Джейн была рядом; только он оставил ее.
Фредди переводил взгляд с брата на брата; он жалобно, ничего не понимая, смотрел на окружающие заросли. В его собственных отношениях с матерью была незаживающая рана, которая спустя много лет и поспособствовала ее смерти. Она так и не зажила. Он так бы хотел сказать матери, умиравшей на своем ложе, как он любит ее. Да, он бы сказал ей эти слова.
– Что мама сказала? – снова потребовал он ответа.
Окленд не ответил. Стини лишь вздохнул.
– Ну, в самом конце… – Он замялся. – Она говорила о Шоукроссе. Это было просто ужасно. Она много говорила о нем.
– О Господи. – Фредди склонил голову.
– Она не была расстроена, Фредди, – сказал Стини, беря его за руку. – Честно. Она была совершенно спокойна. Но я думаю… я думаю, ей казалось, что Шоукросс стоит тут же в комнате. А ты, Окленд?.. Похоже, и тебе так казалось. Она разговаривала с ним.
– Ты сказал мне, что все было легко и спокойно! – взорвался Фредди. – Вы оба уверяли меня в этом. Вы сказали, что все закончилось легко; вы говорили, что она просто… ушла.
– Так и было. – Стини нахмурился, как бы вспоминая. – Казалось, она была рада наконец уйти. Она не сопротивлялась. Но тогда она уже почти ничего не понимала. То она что-то говорила, спорила, а потом замолкала. О Господи. Хотел бы я, чтобы нас тут не было. Как нас сюда занесло?
– Я хочу знать, Окленд… – Фредди схватил его за руку. – Что она сказала?
– Ничего. – Окленд движением плеча освободился от его руки. – Она говорила о Шоукроссе, вот и все. Как Стини и сказал. От лекарств, которые ей прописали, у нее все мутилось. Она сама не понимала, о чем ведет речь…
– Нет, она все понимала… – Стини повернулся. – Она рассказала, что, когда Шоукросс оказался здесь в ночь кометы, то услышал, как она зовет его. Он сам рассказал ей перед смертью. И это были его последние слова, обращенные к ней. И вот, умирая, она их вспомнила. Это было очень странно…
– Странно? В каком смысле странно?
– Она начала страшно волноваться – так, Окленд? Я думаю, она понимала, что мы рядом. Словно бы она хотела что-то нам сказать и не могла. Как будто она чего-то боялась.
– Она была очень больна, – отрывисто сказал Окленд. – И нет смысла ворошить прошлое, Стини. Она была не в себе… – Он помедлил. – Затем она уснула. И в самом конце к ней пришло успокоение. Она была такой… усталой. Я думаю, она была рада, что все подходит к концу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111