Проиграв состязание в неподвижности и памятуя о разрезанных
ремешках сандалий, он не позволит себе ничего спорного, ничего лишнего,
ничего...
Ну что ж, я был рад за него. За него и за себя.
Значит, приходило время для того, что было фамильным умением прямых мечей
Дан Гьенов моей семьи. Время для того, за что я и отличал род Анкоров
Вэйских, предпочитая его любым другим Придаткам.
Придаток Но-дачи стремительно прыгнул вперед, сам Но-дачи взметнулся над
его правым плечом -- и на миг остановился, не понимая, что происходит.
Придаток Чэн смеялся.
Он смеялся, радостно и искренне, а потом протянул пустую левую руку перед
собой и принялся шарить в воздухе, словно пытаясь нащупать что-то,
невидимое никому, кроме него.
И нащупал.
... Но-дачи не двигался с места, и кончик его клинка подрагивал в опасливом
нетерпении.
Пальцы Придатка Чэна побарабанили по опять же невидимой полке и
сомкнулись, образовывая разорванное кольцо -- как если бы в них оказалась
круглобокая чашка.
... Босые ноги Придатка Но-дачи нетерпеливо переступили на месте, подминая
хрусткую траву, но сам Но-дачи не изменил своего положения.
Я опустился до земли, приняв самое безвольное положение, чуть ли не упираясь
острием в невесть откуда взявшийся камешек.
... и Но-дачи, не выдержав, ударил.
Он ударил неотвратимо, как атакующая кобра, он был уверен в успехе и,
демонстрируя высочайшее для двуручника Мастерство Контроля, остановился
точно вплотную к голове все еще смеющегося Придатка Чэна.
Вернее, вплотную к тому месту, где только что была голова Придатка Чэна.
Потому что Придаток Чэн одновременно с ударом поднес бесплотную чашку к
губам и отклонился назад, вливая в себя ее содержимое. Так что голова его
отодвинулась ровно на четверть длины клинка Но-дачи, и этого вполне
хватило.
В то же время Придаток Чэн неловко взмахнул правой рукой, удерживая
равновесие -- а в этой правой руке совершенно случайно был я.
И мой клинок легко уперся в подмышечную впадину Придатка Но-дачи.
В Беседах Блистающих, особенно в финале турниров, судьи не нужны. Поэтому
Но-дачи понял все, что должен был понять. Понял -- и ударил на полную длину
клинка, сокращая дистанцию до безысходной и держась по-прежнему на уровне
головы моего Придатка. И мне даже показалось, что на этот раз Но-дачи мог
бы и не успеть остановиться -- хотя, конечно, такое могло только
примерещиться.
Но содержимое невидимой чашки ударило в голову Придатка Чэна быстрее,
чем разозленный неудачей двуручный меч.
И Придаток Чэн упал на колени. Пьяные Придатки плохо держатся на ногах --
вот он и не удержался. А я небрежно пощекотал живот Придатка Но-дачи,
после чего устало лег на плечо Придатка Чэна.
Обалдевший Но-дачи повел своего Придатка назад, пытаясь разобраться в
происходящем, но Придаток Чэн хрипло заорал, протестуя -- и кувыркнулся
вслед, собираясь продолжить.
Вновь ударила с неба в землю слабо изогнутая молния Но-дачи -- и вновь заря.
Придаток Чэн не сумел довести кувырок до конца, неуклюже завалившись на
землю еще в середине переката, и Но-дачи вонзился в землю на полклинка
левее.
Я по дороге зацепил босую пятку Придатка Но-дачи -- и вдруг остановился,
пораженный неожиданной догадкой.
Но-дачи вонзился в землю. Но он не мог этого сделать!
Не мог!
Он же предполагал, что в этом месте окажется Придаток Чэн... И, значит,
должен был остановиться выше земли, над телом, а не в нем!..
Нельзя думать во время Бесед. Нельзя...
-- Извини,-- свистнул Но-дачи, резко опускаясь почти вплотную к навершию
моей рукояти.-- Мне действительно жаль...
И я ощутил, что сжимавшие меня пальцы умирают.
Нет.
Уже мертвы.
А рядом упирался в багровую траву обрубком правой руки Придаток Чэн, и
немой вопрос бился в его трезвых глазах.
-- Ты же... ты же не Тусклый?! -- это было все, что мог прошептать я, теряя
сознание от мертвой хватки коченеющих пальцев.
-- Извини...
-- Скорее. Но! Не медли!..-- прозвучал совсем рядом странно знакомый
скрипучий голос, и я еще успел увидеть троицу совершенно одинаковых
Блистающих, коротких и похожих на трезубец без древка; и все трое
размещались за поясом тощего нескладного Придатка... они звали Но-дачи,
торопя его, не давая мне договорить, узнать, понять -- почему?!
А потом я перестал их видеть -- и двуручного Но-дачи, и кинжалы-трезубцы с
одинаковыми голосами, и солнце, тусклое и горячее, как...
Потому что пришла темнота.
ПОСТСКРИПТУМ
... А трибуны поначалу ничего не поняли.
Когда веселый Чэн Анкор, наследный ван Мэйланя, начинает по обыкновению
притворяться пьяным, и легкий прямой меч в его руке снует проворней иглы в
пальцах лучшей вышивальщицы Кабира -- зрители на трибунах замирают от
восторга, и кто способен уследить за непредсказуемостью движений
улыбчивого Чэна, понять истинную причину, поверить в небывалое?!
А те, кто способен был уследить, кто сумел понять, кто готов был поверить --
увы, не оказалось их в первых рядах толпы, в конце концов ринувшейся на
поле... захлестнуло их рокочущей волной, смяло и разметало в разные стороны.
Тем и страшна толпа, что тонешь в ней, расстворяешься, и не прорваться тебе,
не успеть, даже если и видишь ты больше прочих, и жгучий гнев клокочет в
твоей груди, подобно разъяренному огню в кузнечном горне!..
Где-то в самой гуще людского водоворота оглушающе свистел над головами
гигантский эспадон в мощной руке Фальгрима Беловолосого, лорда
Лоулезского, и зычный рев северянина едва не перекрывал многоголосье толпы:
-- Пустите! Пустите меня к нему! Да пустите же!..
И не было понятно, к кому именно рвется неистовый Фальгрим -- к невольной
жертве или вслед за бежавшим палачом.
Несся от восточных площадок незаседланный каурый трехлеток, на котором,
подобно безусому мальчишке-пастуху, пригнулся к конской шее сам эмир
Кабира Дауд Абу-Салим, и кривой ятаган на его боку безжалостно бил
животное по крупу, торопя, подстегивая, гоня...
Ужом проскальзывала между сдавленными телами белая туника Диомеда из
Кимены, и серповидный клинок-махайра неотступно следил за смуглым и
гибким Диомедом, вписываясь в еле заметные просветы, раздвигая
толкающихся людей, помогая кименцу протиснуться хоть на шаг... хоть на
полшага...
И стояла на самом верху западных трибун у центрального входа ничего не
понимающая девушка в черном костюме для верховой езды. А рядом с ней, чуть
наклонясь в сторону кипящего турнирного поля, напоминающего сверху кратер
разбуженного вулкана, стояла высокая пика с множеством зазубренных веточек
на древке.
Благородная госпожа Ак-Нинчи из рода Чибетей и Волчья Метла успели
вернуться с горных плато Нижнего Хакаса к самому концу турнира -- и мало
что говорило им увиденное столпотворение.
Но первыми к Чэну Анкору, истекавшему кровью рядом с наследственным
мечом и куском собственной плоти, успели двое. Суровый и строгий дворецкий
Анкоров по имени Кос ан-Танья, на перевязи которого взволнованно
раскачивался узкий эсток с витой гардой; и один из приближенных эмира
Дауда -- не то шут, не то советник, не то и первое и второе сразу -- которого все
знали, как Друдла Мудрого.
Дворецкий Кос ан-Танья спешно перетягивал искалеченную руку Чэна у самого
локтя шнуром от чьих-то ножен, а приземистый шут-советник Друдл все глядел
сквозь беснующуюся толпу, пока не опустил в бессильном отчаянии маленький
бритвенно-острый ятаган и граненый тупой клинок с одиноким лепестком
толстой гарды.
И на этот раз никому и в голову не пришло засмеяться.
А когда безумный океан толпы стал постепенно дробиться на капли отдельных
личностей, все поняли, приходя в себя и оглядываясь по сторонам -- поздно.
Поздно оправдываться, поздно искать виноватых и карать злоумышленников,
потому что все виноваты и некого карать.
Опоздали кабирцы.
-- Пустите... пустите меня к нему,-- тихо прошептал Фальгрим Беловолосый, и
скорбно поник гигант-эспадон в его руке.
Никогда не простит себе Гвениль сегодняшнего проигрыша в рубке...
Часть вторая
ЧЕЛОВЕК МЕЧА
---------------
... Воздух умеющий рассечь,
Красным пламенем горящий меч,
В грозные дни напряженных сеч
Удлиняющийся меч.
Для закалки того меча --
Так была его сталь горяча --
Не хватило холодных ручьев,
Множество пересохло ручьев!
Бывший во чреве дракона меч,
Гору способный с размаху рассечь,
Такой, что кинь в траву его --
Он траву сумеет зажечь...
Манас
Глава четвертая
1.
Боль.
Боль ползет от локтя вниз по предплечью, давящим жаром стекает в кисть и
изливается огненным потоком из кончиков онемевших пальцев. Потом боль
медленно уходил, посмеиваясь -- потому что болеть уже нечему. Нет пальцев,
нет кисти, нет части правого предплечья.
Ничего этого больше нет.
Все осталось там, на турнирной площадке -- и до сих пор у меня в глазах
мерцает тот радужный полукруг, которым на мгновение стало лезвие
изогнутого двуручного меча. Тогда я еще не успел понять, что произошло --
только ощутил, что моя правая рука стала непривычно короткой и
непослушной.
И небо, небо над головой моего соперника... оно слепо качнулось, метнув
солнечный диск куда-то в сторону, и я попробовал найти точку опоры...
И не смог.
Боли еще не было -- она придет скоро, но не сразу -- и вот я с недоумением
смотрю то на быстро удаляющегося человека с большим мечом на плече, то на
чью-то кисть правой руки, которая почему-то сжимает рукоять моего -- моего! -
- Единорога, валяющегося рядом. Почему мой меч лежит в траве? Почему эти
пальцы, вцепившиеся в чужой для них меч, подобно пауку в трепещущую
добычу -- почему они тоже лежат на траве?
Почему зеленая трава так быстро становится алой?!.
А потом наконец приходит боль и у меня темнеет в глазах...
... сколько же времени прошло с того дня? Неделя? Месяц? Год? Столетие?.. Не
помню. Время остановилось, жизнь рассечена мерцающим полукругом, и все
скрыто туманной пеленой забытья и безразличия.
И боль.
Боль в руке, которой нет.
Как мне жить дальше?
И стоит ли -- жить?
Взгляд мой невольно устремляется в тот угол, где на резной лакированной
подставке, привезенной еще моим прадедом из Мэйланя, покоится
наследственный нож-кусунгобу. Его я удержу и в левой руке. Его я удержу и в
зубах. Потому что кусунгобу -- не для турниров и парадных входов в свет. Это
пропуск Анкоров Вэйских на ту сторону. Одно короткое движение, слева
направо или снизу вверх...
Я встал с постели. Покачнулся.
Устоял.
И долго смотрел на нож, разглядывая потемневшее от времени, но все еще
острое, как бритва, лезвие. Потом медленно протянул руку.
Левую.
Рукоять, покрытая костяными пластинками, удобно легла в ладонь. Слишком
удобно. Я подбросил кусунгобу и поймал его клинком к себе. Солнечный луч
скользнул по стали, и нож словно улыбнулся, подмигивая и дразня меня.
"Ну что, парень, решился? Тогда ты будешь первым из Анкоров. Я уж
заждался..."
Я задумчиво покачал нож на ладони.
-- Придется тебе еще обождать, приятель,-- невесело усмехнулся я в ответ,
аккуратно кладя кусунгобу на прежнее место.
Нож разочарованно звякнул.
И ободряющим эхом отозвался с противоположной стены мой Единорог.
Сквозняк, что ли?..
Повинуясь какому-то смутному порыву, я пересек зал и снял меч со стены.
Прямой меч Дан Гьен. Фамильный клинок. Часть меня самого.
Держать меч в левой руке было несколько непривычно. А ну-ка, попробуем...
тем более что тело меня слушается плохо, но все же слушается...
Для первого раза я замедлился и начал с самого простого. "Радуга,
пронзающая тучи" у меня получилась довольно сносно, на "Синем драконе,
покидающем пещеру" я два раза запнулся и остановился на середине танца,
тяжело дыша. Конечно, усиленные занятия многое исправят, заново
отшлифовав движения, но...
Мне и так было достаточно скверно, чтобы пытаться обманывать самого себя.
Постороннему зрителю мои движения могли показаться почти прежними, но
что-то было не так. Что-то неуловимое, настолько тонкое, что его невозможно
было передать словами. И я чувствовал, что ЭТО, скорее всего, не удастся
вернуть никакими самоистязаниями.
Хотя, может быть, дело в моем подавленном настроении?
Я хватался за соломинку.
Я еще раз исполнил "Радугу...", потом сразу перешел к очень сложным "Иглам
дикобраза", скомкал все переходы между круговыми взмахами, до боли в
деснах сжал зубы и рывком перешел на двойной выпад "Взлетающий хвост" с
одновременным падением...
В дверях беззвучно возник мой дворецкий Кос ан-Танья, застыв на пороге и
явно не желая меня прерывать.
Однако, я прервался сам. И сделал это с болезненной поспешностью. Я не
хотел, чтобы Кос видел мой убогий "Взлетающий хвост", разваливающийся на
составляющие его "иглы"...
Вот он и не увидел. Или увидел, но не подал виду. Ну что, Чэн Анкор,
наследный ван Мэйланя, тебе от этого легче?
Нет. Мне от этого -- тяжелее. Хотя, казалось бы, дальше некуда.
-- К вам гость, Высший Чэн.
-- Кто?
До гостей ли мне?!
-- Благородная госпожа Ак-Нинчи, хыс-чахсы рода Чибетей.
По-моему, только Кос ан-Танья с его уважением к любимым традициям мог
научиться без запинки выговаривать полное имя той, кого я давно звал
детским коротким именем Чин. Кос, да еще сородичи и земляки Чин из
поросших лесом предгорий Хакаса. Ну, им-то сам бог велел, хотя бога их зовут
так, что даже Кос себе язык свернет...
Нет, мне не стало веселей от прихода Чэна. Чэн и Чин -- так любили шутить
близко знакомые с нами кабирцы. Ну что, Чэн-калека, улыбнись и отвечай
бодро и спокойно, как приличествует воспитанному человеку!..
-- Пригласи благородную госпожу войти.
Кос отошел в сторону, и почти сразу в дверях появилась Чин -- слегка
напряженная и взволнованная. А я на миг забыл о себе и просто стоял, любуясь
ею, как любуются портретом работы великого мастера -- только вместо резной
рамы был дверной проем.
Черный облегающий костюм для верховой езды с серебряным шитьем на груди
и рукавах лишь подчеркивал гибкость ее фигуры (многие в Кабире сочли бы ее
излишне мальчишеской;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69