Потому что трое шаманов остались у водоема,
а остальные равнодушно погнали лошадей вверх по склону. К тургаудам они
даже не стали приближаться, а сразу повернули левее и правее -- и
растворились в гуще людей.
Что-то должно было произойти -- сейчас или никогда.
И гурхан решил -- сейчас.
Передний край тургаудского строя начал быстро выравниваться -- куда
быстрее, чем в прошлые разы -- и я понял, что время вышло.
Совсем.
Сейчас конная лавина, визжа и размахивая Дикими Лезвиями, ринется вниз, и
все возможные доводы и миролюбивые размышления исчезнут в звоне, грохоте
и потоках крови.
Никакие шаманы не смогут остановить озверевших бойцов.
Не смогут.
Не успеют.
Или -- не захотят.
Перевернутые повозки остались у нас за спиной -- святые воды не будут
осквернены -- но вокруг них трупов и сломанных клинков будет более чем
достаточно.
И Я-Чэн шагнул вперед.
Мы шли между расступающимися воинами и Дикими Лезвиями, как меч идет
свозь расступающуюся под его напором плоть; мы шли молча, приближаясь к
северным холмам, не торопясь, и было слышно, как под ногами Чэна
похрустывает песок и сухая трава.
Когда мы отошли от линии защитников священного водоема на полтора
копейных броска -- Чэн остановился.
Молча.
И это был вызов.
Стало еще тише -- что всего миг назад казалось невозможным. Тишина
сыпалась, как песок, тишина налипала на замерших людей, тишина висла на
Диких Лезвиях, тишина давила, сгущалась...
А потом перед строем тургаудов возникла одинокая серая фигура и начала
спускаться вниз.
* * *
3
...Они медленно спускались по склону холма, приближаясь к нам -- Джамуха
Восьмирукий, изгой-батинит, и Чинкуэда, Змея Шэн, висевшая у него на поясе;
асассин и Тусклая. Глядя на них, я подумал, что не Шулма первой пришла в
Кабир -- нет, это Кабир явился в Шулму, и потом -- снова, и вот Кабир идет
навстречу Кабиру, а Шулма взирает на это, затаив дыхание.
Ближе... еще ближе...
Не было ни страха, ни волнения; не было ничего, словно Мне-Чэну предстояла
обычная Беседа, каких было множество, и будет множество; ближе, еще ближе,
еще...
Все.
Остановились.
В двух выпадах от Чэна-Меня.
Короткая Чинкуэда, неестественно широкая у гарды и резко сужающаяся к
острию, чья рукоять была оплетена вытертыми шнурами, а деревянные ножны
украшали простые серебряные бляхи; и Джамуха Восьмирукий, невысокий,
узкоплечий, в кожаном доспехе с массивными оплечьями и в странном шлеме с
гребнем и защитными боковыми пластинами, закрывавшими почти все лицо.
Я даже глаз его не видел -- под налобник шлема была заправлена серая вуаль-
сетка.
И когда они заговорили -- их первые слова поразили Меня-Чэна резче и
неожиданней внезапного удара.
-- Я знаю, что ты сильнее,-- одновременно сказали Джамуха Восьмирукий и
Чинкуэда, Змея Шэн.
Я-Чэн молчал.
Что можно было ответить на это?
Ответить -- ничего. А подумать -- многое. Но Я-Чэн не думал об этом многом,
потому что цена за него еще была не уплачена. Жаль только, что Джамуха и
Чинкуэда не знают, кто они на самом деле, не слышат друг друга, не понимают
до конца -- и, возможно, так и не поймут...
-- Мне жаль вас,-- ответил Я-Чэн, изо всех сил не желая произносить этих слов,
и не сумев поступить иначе.
Зря.
Они не были созданы для жалости; тем более -- для нашей.
-- Ты из рода Дан Гьенов,-- сказала Чинкуэда.-- Значит, ты родич Скользящего
Перста? Или ты предпочитаешь, чтобы я звала тебя Пресветлым Мечом?
-- Такие мечи, как у тебя, в Мэйлане предпочитают носить Анкоры,-- сказал
Джамуха Восьмирукий.-- Ты из Анкоров Вэйских или из Анкор-Кунов? Если,
конечно, ты не собираешься убеждать меня, что ты -- Асмохат-та...
Голос Джамухи звучал глухо и невыразительно из-за сдвинутых пластин
шлема, и таким же невыразительно-глухим был голос Чинкуэды, Змеи Шэн; и
Я-Чэн сперва слушал эти голоса, остро ощущая свою цельность перед лицом
раздвоенности, разобщенности тех, кому на роду было написано быть вместе, и
в то же время отдельно... ах, какими одинокими чувствовали они себя в Шулме,
что даже со Мной-Чэном говорили чуть ли не с радостью, изголодавшись по
общению с равными!.. Пора было отвечать, а Я-Чэн молчал и думал, что в
осанке Джамухи и в его манере держаться есть что-то неуловимо знакомое -- а
память услужливо подбрасывала нам сцену из будущего, уже виденную Мной-
Чэном, когда Джамуха стоял перед нами, и вот он снова стоит, будущее стало
настоящим, и прошлым... и, наверное, пора было что-то отвечать.
-- Я -- Чэн Анкор из Анкоров Вэйских и прямой Дан Гьен по прозвищу
Мэйланьский Единорог,-- произнес Я-Чэн и добавил: -- Родич Фаня Анкор-
Куна и Скользящего Перста, старейшин-клятвопреступников.
-- Это хорошо,-- удовлетворенно отозвались Джамуха и Чинкуэда.
-- Почему это хорошо?
-- Так мне будет легче убить тебя.
Об Обломке речь не шла -- словно его и вовсе не было.
-- Мы можем договориться? -- спросил Я-Чэн.
-- Нет,-- ответили они.
И Джамуха, повернувшись к своим тургаудам, подал им знак рукой.
...С холма спускался Куш-тэнгри. Глаза его были закрыты плотной темной
повязкой, и Неправильный Шаман шел осторожно, рассчитывая каждый шаг --
и все равно часто оступаясь. Руки его не были связаны, но он и не пытался
снять повязку. Шею Куштэнгри захлестывали сразу две волосяные петли, и в
пяти-шести выпадах позади незрячего шамана вразвалочку шли двое воинов,
намотав на запястья противоположные концы арканов, и ведя Неправильного
Шамана, словно зверя на поводке.
"Неужели они его ослепили?!" -- мелькнула страшная мысль.
На расстоянии хорошего копейного броска от Меня-Чэна воины крепче
натянули арканы -- и Куш-тэнгри остановился, прижимая подбородок к груди.
-- Сейчас они убьют его,-- равнодушно сказали Чинкуэда и Джамуха; и Я-Чэн
ни на миг не усомнился, кто "они", и кого "его",-- как шамана-отступника. А
потом придет твоя очередь. Смотри, это будет интересно...
Я-Чэн не обратил внимания на последние слова. Слова ничего не значили,
жизнь ничего не значила, честь и позор, доблесть и трусость не значили ничего,
и единственное, что имело значение в этом проклятом мире, что стоило дороже
пыли под ногами -- расстояние от Чэна-Меня до шамана, расстояние -- и то,
что Чэн-Я не успею преодолеть его прежде, чем воины отправят в Верхнюю
Степь или в Восьмой ад Хракуташа седого ребенка, Неправильного Шамана,
настоящего хозяина Шулмы, встретившего нас, как гостей...
-- Чэн! -- словно сами холмы позади нас разверзлись неистовым рыком, и эхо
захлебнулось в ужасе.-- Держи!!!
Чыда была уже в воздухе. Тяжелая, яростно визжащая Чыда Хан-Сегри -- и
лишь единственная рука могла вот так вогнать массивное копье в осеннее небо
Шулмы, с треском разрывая грязноголубое полотнище, единственная рука
могла дотянуться раз яренной Чыдой из Малого Хакаса, теряющей
новообретенного Придатка, дотянуться через полтора копейных броска до
Кабира, до меня, до Чэна-Меня!
Он не был прирожденным копейщиком, повитуха Блистающих, кузнец-устад,
Коблан Железнолапый, но он вложил в этот бросок всю свою бешено-
огромную душу, не оставив ничего про черный день -- ибо черный день настал!
-- Держи! -- ревел Коблан, и ему вторила летящая Чыда, а Шулма окаменела на
несколько долгих-долгих мгновений, и я видел, что Чыда вонзится в землю,
выпадов на пятнадцать перелетев через нас -- и тогда Чэн сорвался с места, на
ходу вбрасывая меня в ножны, забыв о Джамухе и Чинкуэде -- и вскоре я
ощутил, как пальцы аль-Мутанабби смыкаются на древке Чыды... ощутил
острее, чем если бы они сомкнулись вместо копейного древка на моей рукояти.
Чэн замахнулся, Чыда птицей вырвалась из об ятий латной перчатки --
железная рука, детище Железнолапого, память восьмивековой давности,
ожившая в недоброе время сталь! -- и устремилась к недвижному Куш-тэнгри.
-- Куш! -- надрывалась Чыда изо всех сил.-- Куш, я здесь! Я здесь, Куш-ш-ш!..
И изумленные воины с арканами замешкались, упустив то мгновение, когда
незрячий шаман сделал шаг в сторону и взял Чыду из воздуха.
Легко и уверенно, как брал летящие камешки; и Чыда со счастливым криком
легла в протянутые ладони.
Арканы натянулись, но Куш, не дожидаясь, пока его собьют с ног, сам
отпрыгнул назад, разворачиваясь к воинам слепым лицом; удар, мелькание рук
и древка -- и лезвие наконечника Чыды рассекает один аркан, а второй
обматывается вокруг ее крестовины, и не выдержавший рывка воин падает на
бок, силясь левой рукой выдернуть из ножен саблю, и выдергивает, перерубая
Диким Лезвием веревку, пленником которой внезапно стал...
Первый воин, кинувшийся к освободившемуся шаману, горлом налетел на
древко Чыды, мигом растерявшей все кабирские повадки -- и вот Куш-тэнгри
уже стоит рядом с лежащими воинами, повязка сорвана с лица шамана, гневные
черные глаза впиваются в поверженных шулмусов ("Хвала Творцу! -- шепчу Я-
Чэн.-- Они не посмели...") -- и тургауды Джамухи даже и не пытаются встать,
когда Неправильный Шаман поворачивается к ним спиной и машет нам
сияющей Чыдой.
-- Что он делает?! -- шепчет Обломок.
-- Кто? -- спрашиваю я, потому что Чэн ничего не видит и не слышит, он машет
шаману в ответ и что-то кричит...
-- Джамуха!
Не покидая ножен, я оборачиваюсь и еще успеваю увидеть, как раскручивается
кожаный ремень в руке Джамухи-батинита, из петли превращаясь в полосу, а
потом увесистый камень гремит о шлем Чэна, и земля оказывается совсем
рядом, а Чэн не откликается, когда я зову его, и я остаюсь один, один, один...
Один против неба.
* * *
4
Время сошло с ума: оно рванулось с места и действительно понеслось назад,
мелькая днями, неделями, месяцами; пространство свилось кольцами
гигантской змеи, ползущей хвостом вперед: Шулма, Кулхан, Мэйлань, Кабир,
памятный переулок, дом Коблана, комната-темница...
И холодный блеск маленького клинка над лежащим Чэном Анкором.
-- Руку! -- вне себя кричу я, забыв обо всем.-- Руку, Чэн!..
И рука отозвалась.
Словно паук, отливающий металлическим блеском, словно чешуйчатое
пятиногое насекомое, латная перчатка аль-Мутанабби поползла по правому
бедру лежащего на боку Чэна, сместилась на живот, коснусь моей рукояти
твердыми пальцами -- и мы, я и она, упрямо двинулись вперед, вытаскивая меня
из ножен и волоча за собой плохо слушавшиеся локоть и плечо бесчувственного
Чэна Анкора Вэйского.
Только тогда небо, из которого падала короткая молния Чинкуэды, Змеи Шэн,
смогло понять, что я уже не один против него.
Лезвие Чинкуэды наспех полоснуло по запястью, промахнувшись и с
бессильным визгом скользнув по наручу, а я бросился вперед, над самой землей,
болезненно ощущая груз неподвижного тела Чэна, ограничивавший меня в
выпаде.
Мне удалось лишь слабо оцарапать ногу Джамухи чуть повыше щиколотки, но
и Джамухе пришлось отпрыгнуть назад и остановиться, тяжело дыша и
опустив Чинкуэду.
Придавленный Чэном, что-то кричал Обломок, но мне было не до него.
Удар.
Еще один.
Скрежет панциря под клинком, неприятный вкус кожи доспеха, слабый стон
Чэна -- и боль в его плече, которую я ощутил как свою, когда пробовал резко
взлететь вверх...
И теплые пальцы железной руки.
Джамуха пошел по кругу, держа на отлете готовую напасть Змею Шэн, и я
сначала следил за ними, а потом не смог, и тогда латная перчатка вцепилась в
меня, чуть ли не кроша рукоять, и мощно пошла вверх и назад, переворачивая
вновь застонавшего Чэна на спину.
Удар.
Еще один.
Врешь, не достанешь... врешь!..
Достала.
И кровь проступила на бедре Чэна Анкора, кровь из неглубокого пореза, но
Чинкуэда уже устремлялась ко мне, а я не успевал, не успевал я!.. И нога
Джамухи с лета ударила по руке альМутанабби, отшвыривая нас в сторону...
-- Стой, дрянь!..
Изворачиваясь по совершенно немыслимой дуге, я сперва не сразу понял, что
немыслимой дуга эта была лишь в том случае, если бы Чэн продолжал лежать
на спине, мертвой тяжестью повиснув сзади меня,-- и блеск моего клинка
отразился в глазах Чэна, стоящего на одном колене, а в левой руке Чэна гневно
звенел Обломок, шут, Кабирский Палач, дорвавшийся до Чинкуэды, Змеи Шэн!
Когда Змея Шэн с проклятьями вылетела из пальцев Джамухи, Я-Чэн (ах, как
же это прекрасно -- свобода по имени Я-Чэн!..) наискось пронесся у лица
Восьмирукого, подцепив на острие вуаль, закрывавшую глаза гурхана, и
вырвал ее из шлема.
Я-Чэн хотел посмотреть ему в глаза.
И посмотрел.
Это были глаза Хамиджи-давини.
И их застилали слезы.
* * *
5
У нас было время понять, и принять, и остановиться у двери выбора, у двери, за
которой лежало будущее, побывавшее в шкуре прошлого; и только прощать у
нас не было времени, потому что на нас смотрели те, кто еще не научился --
прощать.
Но если когда-то живой человек дрался мертвым оружием за свою жизнь, то
сегодня я, Блистающий, дрался полумертвым человеком за нашу общую жизнь.
И не только нашу.
Будущее ждало, возбужденно скалясь и рыча.
Чэн наступил ногой на безмолвную Чинкуэду, Змею Шэн; Обломок вернулся за
пояс, я -- в ножны, и мы неторопливо огляделись вокруг.
...Шулма на холмах сдвинулась на шаг вперед.
Всего на один шаг; Я-Чэн тогда еще не знал, что одновременно с падением
Чыды в руки Неправильного Шамана возле каждого нойона племени
незаметно оказался человек в смешном халате с побрякушками -- отчего десять
нойонов, заглянув в неестественно черные глаза слуг Ур-калахая, промолчали,
а без их приказа воинов хватило не более, чем на один шаг.
...Телохранители-тургауды Джамухи сдвинулись на два шага.
И ровно на те же два шага сместились к северным холмам пятнадцать кабирцев
во главе с невозмутимо-опасным ан-Таньей; а две дюжины Блистающих грозно
сверкнули на солнце, выглянувшем из дыры распоротого Чыдой неба.
Мужество почтило мужество, сила -- силу, тысяча -- немногих, и лавина
замерла, так и не скатившись с северных холмов.
...Ни единого шага не сделал Куш-тэнгри, стоя, где стоял, с двумя воинами у
ног своих и с Чыдой на плече; он стоял, а осенний ветер играл с серебром волос
Неправильного Шамана.
Все ждали нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69