точно такими же, как и у всех остальных братьев Бао-Гунь.
Потом двое старших ножей по очереди прикоснулись к младенцу, приветствуя
его и создавая у нового ножа первое нужное впечатление, прообраз будущих
Бесед. Я прямо-таки чувствовал, как бурлит от потока ощущений еще не до
конца оформившееся сознание юного клинка, как он силится что-то сказать -- и
не может. Рано ему еще говорить, этому учатся быстро, но не сразу...
-- Я приветствую тебя, брат наш,-- заговорил самый старший нож Бао-Гунь.--
Будь счастлив в этой жизни, юный Блистающий, рожденный в чужой ветренной
степи, в пламени и звоне, и будь достоин того, чье место ты займешь. Он... он...
Голос ножа прервался, и лезвие его слегка запотело.
-- А теперь,-- подхватил второй нож,-- мы должны представить тебе человека.
Нашего общего человека. Запомни ее и знай -- мы равны, хоть и различны
между собой; мы, Блистающие -- и люди...
Нож говорил что-то еще, но я уже не слушал.
"Да,-- думал я,-- наверное, так и надо. С рождения. Не Придаток -- но человек.
Не оружие -- но Блистающий. Не такой, как ты -- но равный. Часть тебя, как и
ты -- часть его. С рождения. Это -- выход. Это -- Путь."
"Да,-- думал Чэн-Я,-- это так. И только так!"
* * *
2
На следующее утро можно было видеть шулмусов, усердно чистящих и
полирующих свои блестящие от удовольствия клинки. Несколько человек
толпились вокруг Коблана -- с утра наевшегося мясной шурпы до отвала -- и
кузнец, ругая на чем свет стоит косоруких шулмусских Повитух и пустоголовых
ориджитов, правил заточку, выравнивал из яны ковки, давал советы -- и к
концу дня многие Дикие Лезвия выглядели уже не столь дикими, хвастались
друг перед другом новообретенной полировкой и со свистом рубили что
попало, проверяя заточку.
Некоторые, как я заметил, даже пытались Беседовать -- именно Беседовать -- а
не опасно и бестолково звенеть друг о друга! Разумеется, у них еще мало что
получалось, но главное было не это -- они х о т е л и Беседовать! Они с т р е м и
л и с ь к этому!
Начало было положено.
Да и шулмусы стали смотреть на свои клинки по-новому.
Молодец Дзю!
Кстати, о Дзю. Пора бы выяснить, куда это он все время исчезает вместе с ан-
Таньей?
И мы с Чэном отправились выяснять.
Потом, когда все стало на свои места, я подумал, что зря мы совали острие куда
не следует.
Есть случаи, когда полезнее оставаться в неведении.
...Когда Кос, как обычно, опять явился за Обломком, мы с Чэном, тоже как
обычно, ничего не сказали -- но, подождав, пока они скроются за шатрами,
поспешно двинулись следом.
Сухощавая фигура ан-Таньи, ощетинившаяся тремя Блистающими, несколько
раз мелькнула впереди -- и мы сообразили, что наши дворецкие и Сай с Дзюттэ
направляются за пределы Круга, к дальним юго-западным холмам, на которых
и за которыми раскинулось шумное ориджитско-маалейское стойбище.
Ну и что им там понадобилось?
Дорога заняла около получаса, и нам пришлось поотстать не то чтобы мы
особо скрывались, но и не желали, чтобы Кос с Блистающими заметили нас
раньше времени.
И, кажется, преуспели в этом.
Впрочем, по той же причине мы пропустили начало представления. Когда мы,
наконец, перевалили через холмы и прошли между какими-то коновязями, то
оказались неподалеку от довольно-таки обширной и ровной площадки,
местами поросшей пучками жухлой травы, подобно физиономии хитрого
Тохтара -- и выяснили, что действо уже в самом разгаре.
На площадке рядами сидела, одинаково подобрав под себя ноги, добрая сотня
шулмусов: впереди -- наши ориджиты и молодые маалеи, за ними -- старики
обоих племен, дальше -- подростки вперемешку с женщинами.
И каждый держал тот или иной блестящий клинок, неподвижно устремленный
острием вверх.
А перед ними Кос, Заррахид и Обломок (Сай находился за поясом ан-Таньи)
исполняли начальный танец Пятой стихии. Очень медленно и очень плавно,
тщательно подчеркивая все переходы чтобы шулмусы могли уследить за
каждым движением. Это было крайне поучительное зрелище. Причем
поучительное в самом прямом смысле слова -- потому что наш Обломок не
только выписывал в воздухе вензеля Пятой стихии, как заправский Детский
Учитель.
Он при этом еще и проповедовал.
Вслух.
А Дикие Лезвия с благоговением слушали (явно не понимая половины и посему
проникаясь к проповеди еще большим почтением), что вещает им
новоявленный пророк.
-- ...ибо все вы видели Его и могли убедиться, что для рожденного в этом мире
невозможно достичь Его совершенства -- но пытаться приблизиться к нему есть
первый долг и первая заповедь; и тогда тела наши станут крепче, и очистятся
души наши, и помыслы станут ясными, а мастерство возрастет многократно --
но лишь у следующих Пути, указанному Пресветлым Мечом, а указал он:
оставь сомнения и слушай Меня...
-- Оставь сомнения и слушай Его,-- нестройно повторили Дикие Лезвия.
-- Не повреди Придатка своего, а тем паче -- чужого, ибо хорошего Придатка
вырастить трудно, а испортить легко...
-- Не повреди Придатка...
-- Не разрушай собрата своего -- ибо все вы -- Блистающие, подобия Мои...
-- Не разрушай...
-- Живи Беседой и радостью ее, ибо в этом смысл жизни Блистающего...
-- Живи Беседой...
-- И те из вас, кто внемлет Слову Моему, изреченному пророком Моим, Дзюттэ
Ковырягой (мы с Чэном едва сдержали смешок) и Ближними Моими, станут
подобны Мне и войдут в рай, имя которому -- Кабир!
Тут Я-Чэн обнаружил, что слишком уж высунулся из-за крайней коновязи -- а
оказываться на виду, особенно сейчас, Мне-Чэну никак не хотелось, и мы
поспешили спрятаться обратно, так что конца проповеди пророка Ковыряги
мы не услышали.
Еще некоторое время мы наблюдали за происходящим из укрытия. Дзю в конце
концов умолк и вместе с Саем и Заррахидом занялся более стоящим, с нашей
точки зрения, делом: принялся наставлять Дикие Лезвия в мастерстве Беседы. В
чем ему помогали неизвестно откуда взявшиеся и непонятно где до того
скрывавшиеся Волчья Метла, Чань-бо, Но-дачи и двое Тусклых.
Дальше Я-Чэн смотреть не стал и вернулся к священному водоему.
По дороге я размышлял о Пресветлом Мече, указавшем единственно верный
Путь непросвещенным Диким Лезвиям, и о Ближних Его; а в особенности -- о
пророке Дзюттэ Ковыряге и о рае по имени Кабир.
Небось, Кос вещал шулмусам (и не первый день!) нечто в этом же роде --
великий Асмохат-та и Ближние Его... Ну, удружили! Вернутся эти пророки -- я
их так на Путь наставлю!..
Ковыряга!.. Кто ж это слово такое выдумал?! Уж, небось, не сам Обломок...
хотя с него станется!..
* * *
3
До обеда Мои пророки и Ближние не появлялись -- видимо, заняты были; но
обед их святость, которая была (особенно у Коса) весьма своеобразной, явно
пропускать не собиралась -- вот тут-то все четверо и были отловлены Мной,
вернувшимся с обучения Куштэнгри.
-- Ковыряга, значит... пророк! -- язвительно начал я, щекоча острием немного
растерявшегося Обломка.-- Пресветлый Меч и пророк Его, а также Путь Меча
из Шулмы в Кабир, он же -- рай! Вот, значит, почему от меня все Дикие Лезвия
прячутся! А по-нормальному им об яснить нельзя было?! Без пророков с
Ближними?!.
-- Нельзя! -- неожиданно отрезал оправившийся Дзюттэ.-- Понормальному --
нельзя. Не доросли они еще -- по-нормальному! Не проливать крови -- почему?
Всегда проливали -- и ничего, а теперь вдруг нельзя?! Ритуалы -- вещь красивая,
но зачем? Ради чего?! Жили без ритуалов -- глядишь, и сейчас проживем! Ты об
этом подумал, Единорог?!
Я промолчал.
-- А так -- никаких "почему"! -- продолжал между тем Обломок.Есть
Пресветлый Меч -- и пусть кто-нибудь усомнится! Они, в общем, и не
сомневаются... И есть Ближние Его -- видите, как блестят? Видите, что умеют?
Видите, как с ними обращаются?! Хотите стать такими же? Еще бы -- конечно,
хотят! А если хотите -- внимайте слову Его, изреченному посредством
пророка...
-- Ковыряги! -- не выдержал я.
Злиться на Обломка и моих друзей я уже не мог -- тем более, что, похоже, они
были правы.
-- Да, Ковыряги! -- гордо заявил Дзюттэ, и мне послышалась в его голосе даже
некоторая обидчивость, чего раньше за Дзю не водилось.-- Меня так местные
прозвали. И означает это: "Тот, кто видит суть вещей". Вот так, Пресветлый!
-- Тот, кто доковырялся до сути,-- ехидно уточнил Сай, но Дзю оставил его
реплику без внимания.
Вот что значит -- пророк... прежде он Саю не спустил бы!
-- Терпи,-- коротко прозвенел молчавший до этого эсток.Следующее поколение
будет усваивать эти истины с рождения -- и сочтет их естественными и само
собой разумеющимися. Они станут Блистающими -- и им уже не понадобится
Пресветлый Меч! А пока терпи!..
-- Ладно,-- задумчиво покачал кисточкой я.-- И знаешь что, Дзю -- раз ты
теперь Мой пророк, то слушай Слово Пресветлого!
-- Слушаю и повинуюсь, Ваша Однорогость! -- гнусаво зашуршал Обломок, и
мне сразу стало легче -- это был прежний зловредный шут, для которого я до
конца дней своих останусь мишенью для мудрых советов и язвительных
насмешек.
-- ...Внимай воле Моей: пусть те Дикие Лезвия, которые окажутся самыми
рьяными в служении Мне,-- пусть они получат в награду собственные имена! И
придумаешь их -- ты!
Большего наказания для своих последователей я сочинить не мог.
* * *
4
...Следующие дни были заняты до предела. Мы учили шамана и учились сами.
Куш-тэнгри уже немного отошел от первого потрясения и занимался спокойно
и сосредоточенно, не забывая учить нас.
Учить смотреть -- и видеть. Видеть -- и запоминать. Запоминать -- и
сопоставлять. Сопоставлять -- и делать выводы. И на основе этого погружаться
в некое странное состояние, когда мысль охватывает все окружающее целиком -
- и прорывается в еще не наступившее время.
Это было трудно. Когда я был отдельно от Чэна -- у нас вообще ничего не
получалось, хотя шаман делал это один. Но когда смотрели, запоминали и
сосредоточивались не Мэйланьский Единорог и Чэн Анкор, а Я-Чэн... это было
сродни состоянию Беседы. И тогда нам удавалось поймать это неуловимое и
неосязаемое чувство без названия; тогда мы начинали видеть.
Видеть всего на несколько мгновений вперед -- но это было будущее!
Один раз, находясь в трансе, мы увидели Асахиро и Но-дачи, входящих в наш
шатер -- и едва мы вынырнули на поверхность реальности, как полог шатра
откинулся, и показались Но с Асахиро!
Шаман, в свою очередь, был неутомим, и Чыда не могла на него нарадоваться.
Потихоньку мы даже пробовали Беседовать медленно, осторожно, но это уже
была Беседа, а мы были -- со-Беседники!..
И все это как-то отодвинуло в тень слухи о волнениях в Шулме и исчезнувших
из ставки Джамухе с Чинкуэдой и тысячей тургаудов-телохранителей; даже о
Кулае Чэн почти не вспоминал...
Коблан с Шипастым Молчуном ругали тех нерадивых шулмусов и Дикие
Лезвия, что сохраняли до сих пор первозданно-отвратительный вид; Дзю
проповедовал; время от времени к водоему наезжали гонцы из каких-то племен,
где уже были наслышаны об Асмохатта и Пресветлом Мече -- с гонцами
обычно разговаривали Кос и Асахиро, а нас с Чэном показывали издалека.
Гонцы смотрели, ахали, до вечера крутились вокруг водоема и наконец
исчезали.
День шел за днем...
* * *
5
Это случилось совершенно неожиданно.
Я неторопливо Беседовал с Чыдой Хан-Сегри, в пятый раз подставляя Чэна под
прямой выпад копья и терпеливо дожидаясь, пока шаман выполнит то, что от
него требовалось -- и старался не обращать внимания на то, что с каждым
разом глаза Куш-тэнгри вспыхивают все ярче и напряженней.
Почему-то я никак не мог избавиться от ощущения, что касаюсь не древка или
наконечника Чыды, а непосредственно дотрагиваюсь клинком до рук шамана,
как при прорицании -- и тогда мне на миг мерещится то призрачно-сизый дым
за спиной Куш-тэнгри, то зыбкие силуэты всадников на холмах, то сами холмы
превращаются в подобие домов...
"Устал,-- подумал я, начиная все заново,-- пора заканчивать..."
Додумать я не успел. Шаман отошел назад, Чыда крутнулась колесом, и я еще
почувствовал, что Чэн пристально смотрит в глаза Куш-тэнгри -- а потом
передо мной словно распахнулись ворота...
---------------------------------------------
...Ворота Чжунду распахнулись, и в богатейший город Поднебесной, неистово
визжа и размахивая оружием, хлынули степняки.
Ли Куй, известный в Чжунду, как Носатый Ли, бродяга без роду и племени,
пришедший в город невесть откуда перед самым нашествием,-- щуплый и вз
ерошенный Ли Куй, прихрамывая, бежал по переулкам западной окраины,
надеясь на везение.
Если великая Гуаньинь поможет ему уйти целым и невредимым, он станет
бритоголовым монахом-хэшаном в шафрановой рясе, живущим милостыней и
безразличным к мирской суете -- и пусть другие дураки дают рискованные
советы скудоумному Сыну Неба, императору-тупице, и пусть несчастную
Поднебесную насилуют и грабят все, кому не лень, хоть алчные сановники,
хоть грязные монголы, хоть...
Еще не успев понять, что Гуаньинь сегодня смотрит в другую сторону, Носатый
Ли резко остановился, зашипев от боли в поврежденном колене, и вскинул к
груди короткий, локтя в три, посох.
В конце переулка радостно скалился рослый монгол в кожаном доспехе,
поигрывая длинным копьем с перекладиной под трубкой наконечника.
Опальный полководец Ли Куй, которого в Чжунду звали Носатым Ли, а в
столице -- Синим Тигром Хоу, глубоко вздохнул и медленно пошел к
ухмыляющемуся степняку, усилием воли заставив себя перестать хромать.
Монгол подождал, пока хилый оборванец приблизится, и лениво ткнул перед
собой копьем.
Через мгновение оружие едва не вырвалось у него из рук, а когда изумленному
воину все же удалось отпрыгнуть назад, прижимая к себе копье жалом вверх -- в
лицо ему полетел выдолбленный изнутри посох, в котором, как шелкопряд в
коконе, скрывался от досужих глаз прямой меч-цзянь Синего Тигра Хоу.
Город уже горел. Горький дым стелился по улицам Чжунду, опережая
увлекшихся грабежом воинов неукротимого Темуджина Чингис-хана; дым
спешил, раньше захватчиков пробираясь на западную окраину, от едкой гари
першило в горле, и невыносимо болела нога Ли Куя, а монгол бил умело и
свирепо, то наконечником, то обратной стороной древка, и поэтому
приходилось много двигаться, пока Гуаньинь не соизволила обратить свой
благосклонный взор на Чжунду и на заброшенный переулок, в котором
Носатый Ли дважды сумел достать клинком запястья монгола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69