Из-
под обугленных развалин кое-где выглядывали присыпанные пеплом кости и
черепа.
Я все чаще просил Чэна убирать руку аль-Мутанабби с моей рукояти, чтоб не
чувствовать за двоих тошнотворный смрад застарелой гари и паленого,
разлагающегося мяса.
Он убирал руку -- но это помогало мало. Совсем это не помогало.
Мы заставляли себя смотреть. Мы заставляли себя запоминать. И не
отворачиваться. То, что было с нами до этой минуты, выглядело сейчас детской
забавой. Чэну-Мне особенно врезалась в память яркая тряпичная кукла,
которую огонь и ветер по неясной прихоти пощадили, и сжимавшая ее детская
рука. Просто рука, без тела. Кукла, рука и ветер, играющий с горелым песком.
До сих пор у любого из нас была возможность выбора. Выбора пути, выбора
между жизнью и смертью -- другое дело, какой ценой! -- выбора того или иного
поступка. А какой выбор был у этого ребенка?!
Эту деревню -- такой, какой она была сейчас -- стоило сохранить. И возить
сюда Блистающих, желающих научиться убивать.
Они научились бы.
И таких деревень стало бы много.
"Вот она -- безысходность истины Батин," -- подумал Я-Чэн.
Но вслух мы ничего не сказали.
... Ни одного Блистающего мы не нашли. Те, кого шулмусы и Дикие Лезвия не
забрали с собой, были убиты и сброшены в колодец.
Прообраз священного водоема Желтого бога Мо.
Мы молча постояли над этой могилой, обнажившись -- и двинулись прочь.
Вокруг нас сочилась пылью и страхом Шулма.
Отныне -- Шулма.
5
-- Куда они могли направиться?
Ножи Бао-Гунь не ответили. Взгляд знахарки Ниру не выражал ничего, губы
плотно сжаты.
-- Куда они могли направиться?!
Не сразу, но смысл вопроса дошел до них.
-- Туда,-- острие одного из ножей и правая рука Ниру указали на северо-запад,
к невидимой отсюда границе песков Кулхан.-- Если не задержались, осматривая
окрестности.
-- Почему именно туда?
Я уже понимал, что это еще не нашествие; а просто передовой отряд, который
не двинется вглубь страны до подхода основных сил.
-- В это время года в Кулхан можно войти и выйти только там. Левее --
зыбучка. Справа -- черный песок, кони собьют копыта.
-- Даже подкованные?
-- Подкованные -- на день позже.
-- Тогда -- едем!
Кони с облегчением рванулись вперед -- и вскоре бывшая деревня Сунь-Цзя
скрылась за пологими холмами, поросшими редким клочковатым кустарником.
Ехали до самого заката.
Когда начало темнеть -- разбили лагерь. Ни шуток, ни разговоров, ни Бесед.
Люди молча поужинали и, выставив дозор, забрались в шатры.
Я лежал рядом с Чэном. Его правая рука покоилась на мне.
Мыслей не было. Только гулкая звенящая пустота -- одна на двоих.
Сон долго не шел.
Потом пришел.
Тот самый сон.
А потом мы проснулись.
6
... Заррахида с Саем, равно как и Коса, в шатре не было -- мы с Чэном отыскали
их снаружи, где они предавались обычному занятию: оба Блистающих( Сай уже
понемногу начал перенимать замашки эстока ) и деятельный ан-Танья всячески
распоряжались.
Причем распоряжались сразу всем: приглтовлением завтрака для Придатков,
свертыванием лагеря, седланием лошадей, и так далее, и тому подобное, не
считая множества разных мелочей. Распоряжения шли, разумеется, от имени
Высшего Дан Гьена и Высшего Чэна Анкора. Мы с Чэном их всемерно
одобрили ( про себя! ) и принялись наблюдать за всей этой суматохой,
изображая снисходительное удовлетворение расторопностью своих дворецких.
Благодаря тому, что мы молчали и ни во что не вмешивались, отряду весьма
быстро удалось продолжить путь.
Нас по-прежнему вела семья Метательных ножей; Чэн скакал бок-о-бок с их
Придатком, знахаркой Ниру. Слева, сразу за узкой полоской полей, по краю
которой мы ехали, возвышались скалы, справа -- подступала изрытая
оврагами, иссохшаяся и покореженная земля.
Еще не Кулхан, но уже -- почти.
Почти.
Это только в Беседе почти не считается...
Проехать, как я понял, можно было только здесь -- и я старался не думать о
том, что будет,если дичь давно ушла от преследования.
Поля вскоре закончились, начались унылые солончаки, безрадостно-
одинаковые, а за ними просматривалась гряда песчаных барханов.
Мохнатая неказистая кобылка, на которой ехала Ниру с ножами Бао-Гунь,
остановилась.
-- Вон граница песков Кулхан,-- неторопливо звякнул верхний нож.
Я выскользнул из ножен и взмыл над головой Чэна.
Вскоре наш растянувшийся отряд собрался вокруг нас.
-- Они должны были выйти именно сюда? -- осведомился Чэн у Ниру.
-- Да,-- коротко отозвалась та.-- И пришли тоже отсюда.
-- Тогда снимаем поклажу и осматриваем окрестности. Глядишь, отыщутся
какие-нибудь следы...
Пока коней освобождали от тяжести свернутых шатров, провизии и бурдюков с
водой, мы с Чэном подъехали к Асахиро и Но-дачи.
Кстати, только сейчас я сообразил, что Обломок за всю дорогу так и не
произнес ни единого слова.
-- Как ты думаешь, Но, где их искать? -- негромко поинтересовался я.
И увидел, как Дзю глядит куда-то в сторону, высовываясь у Чэна из-под локтя.
-- Не надо их искать! -- громко и отчетливо заявил Дзю.
И уже тише добавил:
-- Вон они... сами нашлись.
Это и были первые слова шута за истекшие двое суток дороги.
7
... Облако глухо ворчащей пыли неслось на нас. Нет, не неслось -- расстояние
было довольно-таки большим, и поэтому казалось, что облако просто
разрастается, вытягиваясь поперек собственного пути, выгибаясь краями
навстречу нам, словно буро-ржавый Чань-бо устремлял вперед свой
полумесяц...
-- Ориджиты,-- бросил Асахиро.
-- Кто? -- не оборачиваясь, спросил Я-Чэн.
-- Дети Ориджа. Племя такое...
-- Откуда знаешь?
-- Вижу...
И он замолчал.
Не знаю, что там видел Асахиро -- ни я, ни Чэн ничего толком разобрать не
могли. Напряжение, копившееся во мне с недавних ( или давних? ) пор,
заставляло меня звенеть, подобно струне чанга в ожидании прикосновения
умелых пальцев чангира, и я лишь недоуменвал -- почему мы медлим, почему
ждем, почему?!.
И запоздалое понимание обожгло меня пламенем невидимого горна.
Все они -- Тусклые, Блистающие, Заррахид, Но-дачи, Кунда Вонг, Сай, Пояс
Пустыни, Мудрый Чань-бо, восьмерка метательных ножей из сожженной
деревни...
Все они -- люди истины Батин, Кос, Асахиро Ли, Фариза, Эмрах ит-Башшар,
Матушка Ци, выгоревшая изнутри знахарка Ниру...
Все они ждали моего приказа.
Их судьбы, помыслы и желания, их пути -- всех и каждого в отдельности -- как
полосы стали в общем клинке сошлись к единому острию, и острием этим по
воле случая был я, Мэйланьский Единорог!
Не самый старший, не самый опытный, не самый мудрый -- но возможности
выбирать или сомневаться мне не оставили.
-- Живой, я живые тела крушу; стальной, ты крушишь металл,
И, значит, против своей родни каждый из нас восстал!..
Я вылетел из ножен, дети Ориджа сразу стали ближе; и земля вокруг нас
задрожала.
8
Примерно в сотне выпадов от места нашей стоянки и в двух сотнях от холма, с
которого мчались шулмусы, лежал огромный валун -- глыба выглаженного
солнцем камня в человеческий рост.
Вот у него-то мы и встретились.
Сейчас, когда я вспоминаю) об этом, когда лава, кипевшая во мне, подернулась
пеплом и коркой времени, я понимаю: судьба еще до начала боя, до первого
звона и первой раны, рассмеялась своей удачной шутке и выгнулась от
удовольствия.
Мы, дети Кабира, Мэйланя, Харзы, искушенные в бескровном искусстве Бесед,
мы собирались убивать без пощады и сожаления; и в то же время
надвигающаяся Шулма собиралась взять нас живыми!
Воистину: не хочешь жертвовать собою -- не рвись Беседовать с судьбою...
Не рвись еще и потому, что после, спустя один день или по прошествии многих
лет, в памяти не остается связной картины случившегося, как если бы кусок
твоей жизни был небрежно скомкан, изорван и пущен по ветру. Любую из Бесед
своей жизни я, если сильно захочу, могу вспомнить, вспомнить подробно и
обстоятельно, а вот бой с детьми Ориджа у песков Кулхан -- не могу.
Так, обрывки, осколки, отголоски... эхо, пыль, лязг, крики, прыгающая земля,
срежет...
Вот -- навстречу летят какие-то веревки с петлями на конце, и огромный
изогнутый клинок Но-дачи чертит воздух косыми взмахами, рассекая витой
волос.
Вот -- короткая литая булава с глухим уханьем выбивает Фаризу из седла, и
над упавшей девушкой пляшет буланая кобыла, на спине которой пляшет
оскаленный Эмрах ит-Башшар, в чьих руках пляшут Пояс Пустыни и
подхваченная на лету Кунда Вонг; и пляска этого взбесившегося смерча
подобна... не помню я, чему она подобна, а придумывать не хочу.
Вот -- спешенная Матушка Ци прижалась спиной к валуну, и лопата
забывшего о мудрости и невозмутимости Чань-бо безостановочно подсекает
нлги отчаянно ржущих лошадей, шарахающихся в стороны от звона бубенцов
и мелькания лент.
Вот еще -- знахарка Ниру прямо с коня прыгает на валун, и шесть метательных
ножей, один за другим, с пронзительным воплем летят в гущу схватки, и вокруг
меня на миг становится просторно,-- но лишь на миг, а Ниру с оставшимися
двумя ножами соскакивает с валуна, становясь рядом с задыхающейся
Матушкой Ци...
Земля качается, мир пьян и безумен, я чувствую, как хмель сражения
захлестывет Чэна с головой, делая взгляд веселым и диким, а тело в приросшей
броне -- послушно-невесомым; "Аракчи! -- вопят шулмусы.-- Мо-о аракчи!.. Мо-
о-о-о..."
Про себя я помню только то, что мне было жарко.
Жарко и мокро.
И еще -- Заррахид, мой спутник, мой дворецкий, мой тиран и надсмотрщик,
мой эсток заррахид, ьень моя... везде, где не успевал я, успевал он.
А когда однажды не успели ни он, ни я -- успел Сай Второй, звенящей
вспышкой вырвавшись из пальцев Коса и вонзившись до половины в чье-то
искаженное лицо. Обломок в левой руке Чэна метнулся вперед, неистово
лязгнув, зацепился за ус Сая, рванул -- и через мгновение Сай уже летел
обратно к ан-Танье под напутственную ругань Дзю...
Я-Чэн не знал тогда, что наш и без того небольшой отряд успел уменьшиться
чуть ли не вполовину; не видел Чэн-Я и ужаса в глазах рыжеусого воина, со
стороны наблюдавшего за побоищем и оставившего при себе всего одного
шулмуса-телохранителя, потому что остальные были брошены в бой, как
последние дрова в пылающую печь; просто Демон У в очередной раз, храпя,
взвился на дыбы, вознеся нас высоко над горнилом схватки -- и поверх
макушки валуна Я-Чэн увидел завершение "Джира о Чэне Анкоре Вэйском".
От знакомого холма, разъяренно визжа и терзая обезумевшую лошадь, к нам
неслась Мать всех алмасты, Шестиносая Аала-Крох, а за ней, за бешеной
ведьмой с разметавшимся знаменем смоляных волос, по пятам следовали
беловолосый гигант Амбариша, вознесший к небу огненный меч, и голый по
пояс исполин Андхака, покрытый черной шерстью, чья двуручная палица-
гердан грозила привести к концу этот и без того бренный мир.
Последним скакал очень хороший человек, платящий кабирскими динарами
слепым сказителям Мэйланя, а сейчас размахивающий кривым мечом-
махайрой.
-- Чин! -- из последних сил закричал Чэн-Я.-- Чи-и-и-ин!.. Гвениль! Жнец!..
Кобла-а-а-ан!..
-- Я т-тебе женюсь, мерзавец! -- рявкнула благородная госпожа Ак-Нинчи,
вихрем проносясь мимо меня.-- Я т-тебе...
Волчья Метла только презрительно смахнула с коня зазевавшегося шулмуса, не
удостоив меня даже словом.
"Они же... они же не умеют убивать!" -- смятенно подумал я, и тут же один-
единственный удар Гвениля убедил меня в обратном.
Меня, да еще того несчастного щулмуса, что подвернулся под этот удар.
Видимо, судьба продолжала смеяться; видимо, сегодня был тот день, когда
всему учатся сразу и навсегда, или не учатся вовсе.
Только сейчас я почувствовал, как ноет мой избитый клинок.

Глава двадцатая
1
-- Уходит! -- услышал я отчаянный звон Пояса Пустыни.-- Уходит! Ах ты...
врешь, достану!..
Шипастый Молчун в руках наскакавшего Коблана поднялся совсем недалеко
от меня, опустился, снова поднялся... и я оказался вне боя.
В пяти выпадах от грохочущего Гердана из свалки вылетела буланая кобыла
ит-Башшара и мгновенно распласатлась в стремительном галопе, удаляясь по
направлению к Кулхану. К спине кобылы прилип харзиец Эмрах, потомок
кочевников-хургов, и его талию крепко обнимал неудачливый Тусклый,
Маскин Тринадцатый, Пояс Пустыни.
Я лишь успел заметить, что Кунды Вонг с ними нет и что правая, раненная еще
в Мэйлане рука Эмраха болтается в такт скачке. За кем они гнались -- этого я
тогда еще не знал, но, повинуясь неясному порыву, описал короткую дугу и
плашмя ожег ударом круп Демона У, донельзя возмущенного таким
обращением.
И тогда я понял, какого коня подарила нам Юнъэр Мэйланьская. Увидев
впереди себя буланую кобылу, Демон У забыл обо всем -- о сражении, обиде,
усталости -- и ринулся в погоню с громовым ржанием. Я молил Небесные
Молоты только о том, чтобы железные пальцы аль-Мутанабби не выпустили
мою рукоять ( Обломка Чэн все-таки успел сунуть за пояс, и сейчас Дзю стучал
о панцирь, проклиная все на свете ), а пространство вокруг нас билось в
падучей, пока вороной Демон несся по иссохшей земле со всех своих четырех,
восьми, шестнадцати или сколько там у него было ног.
Пыль налипла на мой влажный клинок, и когда мы поравнялись с Поясом
Пустыни, то я с трудом разобрал, что он хочет сказать мне.
-- Вон! -- звенел Маскин.-- Вон они!.. вон-н-н...
Некоторое время мы шли вровень, и казалось, что Демон и буланая Эмраха
вообще стоят на месте, а две косматые низкорослые лошадки впереди нас,
упираясь и толкая землю копытами, подтягиваются к нам на невидимом
канате, и их седоки-шулмусы все чаще оборачивают назад блестящие от пота и
напряжения лица.
В последнюю секунду, когда до беглецов было клинком подать, Эмрах бросил
поводья, вскочил обеими ногами на спину своей буланой и, так и не расстегнув
ПОяса Пустыни, обрушился всем весом на ближайшего всадника, злобно
топорщившего рыжие жесткие усы.
Их тела, падая наземь, тесно переплелись, второй шулмус резко осадил коня,
разрывая ему рот -- и на несчастное животное налетел наш Демон, тут же
вцепившись зубами ему в холку, а я навершием рукояти ударил откинувшегося
шулмуса в лицо, так и не дав ему обнажить кривую легкую саблю с клювастой
рукоятью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69