-- Какой сын ослицы и шакала додумался привести сюда этих безмозглых
людей?! Кто позволил шелудивым песчаным крысам заваливать отбросами
святое место?! Я, шаман Куш-тэнгри, приказываю вам немедленно удалиться за
линию холмов -- или Безликий проклянет вас, и гнев Желтого Мо падет на
ваши пустые головы, и превратитесь вы в стадо нечистых свиней!..
-- О тупое и ржавое железо, недостойное имени Блистающих!вторила ему
Чыда.-- Что за варварский звон и безумный шум?! За что Небесный Молот
разгневался на меня, что обязана я проводить дни свои в столь отвратительном
обществе?!
Я еще обратил внимание на изысканность ругательств Чыды, а потом подумал,
что как бы Хан-Сегри ни относилась к своему новому Придатку, она,
безусловно, уже поняла, что шаман здесь весьма важная персона... а потому
особенно не церемонилась ни с шулмусами, ни с Дикими Лезвиями.
Не то слово -- не церемонилась... Движения шамана, размахивавшего Чыдой,
были еще неумелыми, но весьма и весьма грозными, и попадавшиеся по дороге
шулмусы в страхе разбегались в стороны, Дикие Лезвия с криками
уворачивались от тяжелой Чыды, а женщины -- те вообще падали ниц, закрыв
голову руками.
Вооруженный шаман был столь страшен, что даже Гвениль с Махайрой
попытались было ретироваться -- но не успели.
-- О великий Асмохат-та! -- возопил Неправильный Шаман, падая передо
Мной-Чэном на колени, и шум вокруг нас мгновенно стих.
("Не смею настаивать, Высший Дан Гьен, но не могли бы вы приказать этому
железному сброду удалиться отсда вместе с их Придатками? -- осведомилась
меж тем Чыда.-- А то уж больно противные...")
-- О воплощение Желтого Мо! Прости мне упущение мое, по которому
вторглись во владения Твои эти невежественные люди!Я-Чэн ни разу не
слышал, чтобы Куш-тэнгри выражался столь высокопарно.-- Будь милостив к
несчастным и не казни их всех -- а только тех, кто недостаточно быстро
покинет Круг священного водоема!..
Чэн благосклонно кивнул шаману и обернулся к застывшим в почтительном
молчании шулмусам.
Даже бараны, по-моему, перестали блеять.
Я выскользнул из ножен и нарочито гневно блеснул над головой Чэна,
упершись острием в хмурое шулмусское небо.
-- Я добр сегодня,-- сказал Чэн.-- Я прощаю этого глупого шамана. (Куш-
тэнгри незаметно скривился.) Более того, Я оставлю жизнь всем, кто до
полудня покинет Мои владения, остановившись...
-- За юго-западными холмами,-- тихо подсказал шаман.
-- ...За юго-западными холмами. Такова Моя воля.
-- Гоните их отсюда,-- вполсвиста повернулся я к Гвенилю и Махайре.-- После
поговорим.
И все завертелось в обратную сторону.
-- Вот это совсем другое дело,-- пробурчал Куш-тэнгри, поднимаясь с колен и
вращая вполне довольную Чыду.-- А то понаехали тут... с Блистающей
знакомиться мешают!..
-- Ты руки в локтях-то не выпрямляй, орел! -- беззлобно бросил Чэн-Я.--
Мешают ему, понимаешь ли... Люди поклониться мне пришли, а он орет!.. И
копьем размахивает... Вот отвадишь мне паломников -- век в будущее
заглядывать не захочешь!
* * *
7
Расселение новоявленных паломников на юго-западных холмах и за ними
заняло почти весь день. Мы с Чэном и Обломком этим, разумеется, на
занимались -- мы помогали обучать шамана, Беседовали с кабирцами (по
возможности так, чтоб это видели Дикие Лезвия), появляясь то там, то тут,
вызывая благоговейный трепет и ускоряя исчезновение шулмусов из Круга
священного водоема.
Потом к нам подошел Кос с Саем и Заррахидом; они долго на нас смотрели -- и
Обломок вдруг заявил, что хочет прогуляться с Косом и поболтать с эстоком и
Вилорогим. Чэн-Я не возражал (хотя мы вроде бы и так гуляли; или ему наше
общество надоело?) и Дзю живо перекочевал за пояс к Косу, после чего ан-
Танья удалился.
Уже ближе к вечеру Обломок вернулся и как-то уж очень официально
обратился ко мне, так что я сразу насторожился, однако никакого подвоха в
речи Дзю, как ни странно, не обнаружил.
-- Не соблаговолит ли Высший Дан Гьен попросить Высшего Чэна Анкора,
чтобы тот передал кабирским При... людям, чтобы те передали шулмусским
При... людям, чтобы оные шулмусские люди обращались со своими Дикими
Лезвиями, как подобает обращаться с Блистающими?! Я имею в виду чистку,
полировку, заточку... А если они совсем дикие, и не знают, как это делается, то
пусть обратятся к Коблану или к любому из наших кабирцев -- те научат.
Я выслушал эту длинную и путанную речь, так непохожую на обычный стиль
Обломка, еще раз поискал в ней скрытый подвох, не нашел -- и согласно кивнул
кисточкой.
Чэн выслушал меня, тоже кивнул, подозвал Коса и изложил ему просьбу
Дзюттэ.
Кос тоже кивнул -- в этом мы не отличались разнообразием и куда-то убежал.
А вскоре к нам приблизились прямо-таки сияющая Чыда и чуть запыхавшийся,
но вполне довольный жизнью Куш-тэнгри.
-- Вы были совершенно правы, Высший Дан Гьен! -- тараторила Чыда.-- Это и
впрямь отличный Придаток! Я беру обратно свои необдуманные слова -- он
меня вполне устраивает! Он крайне быстро учится, а Ржавые Лезвия были
изгнаны им просто прекрасно! Я...
-- Пошли, Асмохат-та,-- коротко сказал Куш-тэнгри, Неправильный Шаман.--
Дальше учиться будем.
И мы пошли его учить.
...Только потом, позже, когда Чэн сидел у костра и ел, а я смирно лежал рядом,
Я-Чэн отметил для себя два странных обстоятельства: во-первых, во всем
сегодняшнем безобразии совершенно не участвовали Коблан и Шипастый
Молчун; более того, Чэн отметил, что кузнец уже второй день не берет в рот
ничего крепче воды, а сейчас... о Творец!.. сейчас Коблан и Куш-тэнгри сидят
рядышком и уплетают за обе щеки из одного котелка постное шаманово варево
(хотя любовь Железнолапого к мясным блюдам, причем в больших
количествах, была нам обоим хорошо известна).
А, во-вторых, куда-то пропала Хамиджа. Ну не то чтобы совсем пропала -- вон
сидит у дальнего костра и жует с отсутствующим выражением лица! -- но во
время утреннего нашествия она исчезла, и появилась лишь после того, как
территория священного водоема была вновь очищена.
Хотя давини -- она и есть давини...
Тут мысли мои были прерваны шумным появлением Гвениля Могучего и
Махайры Хитроумного -- и рядом с Чэном тяжело хлопнулись на кошму
Диомед с Беловолосым.
-- Ф-фу, наконец управились,-- глухо брякнул эспадон, вытягиваясь на коленях
у Фальгрима во весь свой двуручный рост и бесцеремонно тычась рукоятью в
бок Чэну.
-- Так вот, Асмохат-та,-- заговорил Диомед так, словно его только что
прервали.-- Вся Шулма, оказывается, волнуется, разговоры лишь о тебе, а самое
главное -- Джамуха из ставки своей уехал! Куда -- неизвестно, и добро бы один,
а то вместе с тысячей тургаудов-телохранителей! Ну, Тохтар с Кулаем
намекнули маалеям, что без божественного промысла тут не обошлось -- то ли
испугался гурхан, то ли видение ему было; ты, дескать, являлся в облике
ужасном и карами всякими грозил...
-- Погоди-ка,-- прервал Чэн Диомеда.-- Божественный промысел, говоришь... А
сами Кулай с Тохтаром где? Что-то я их здесь не видел...
-- Дела у них,-- беспечно вмешался Фальгрим.-- Уехали они. И двух своих людей
прихватили.
-- Как -- уехали? Куда? Зачем?!
-- Не знаю,-- хором отозвались Диомед с Фальгримом.-- Не сказали. Уехали -- и
уехали.
И стало ясно, что больше они нам не скажут ничего. Хоть являйся им в облике
ужасном и карами грози...
* * *
8
"Ничто не ново под луной," -- иронически подумал я, когда мы с Чэном и
Обломком сбежали после еды от суматохи и любопытных маалеев в знакомую
нам рощицу; и ровно через минуту покоя и отдохновения увидели
приближающуюся к нам Хамиджу-давини.
За руку она тянула светловолосого батинита, и юноша подчинялся ей с глупо-
счастливой улыбкой, не особенно даже понимая, куда он идет, зачем он идет, и
идет ли он вообще.
Подойдя, Хамиджа замедлила шаг (юноша-батинит виновато пожал плечами --
дескать, я ни при чем, это все она...); девушка остановилась в трех выпадах от
нас и долго смотрела на Чэна, потешно морща лоб.
Так, пожалуй, смотрят на незнакомую вещь, пытаясь понять ее назначение.
-- Ты что-то хочешь... от меня? -- ободряюще спросил Чэн.
Он хотел спросить: "Ты что-то хочешь сказать?" -- но вовремя вспомнил, что
Хамиджа не говорит.
Хамиджа раз-другой хлопнула своими неправдоподобно длинными ресницами,
не глядя, протянула руку (отпустив ладонь батинита) и вынула из ножен на
поясе юноши Такшаку.
Короткий меч чуть ли не заурчал, выходя из ножен, и довольно потерся плашмя
о бедро Хамиджи.
Дар у нее, что ли -- всех привораживать?..
-- Ты что, Такшака? -- холодно спросил я, не покидая ножен.Придатка сменить
решил? Так не могу сказать, что одобряю твой выбор...
"Ты злишься, Единорог? -- донеслось от Чэна.-- Почему?"
Что я мог ответить? Что у меня просто плохое настроение? Что мне не хочется
Беседовать с Такшакой, и тем более -- когда он в руках у Хамиджи?!
Злой я становлюсь... хуже Обломка.
-- Ладно, не обижайтесь,-- бросил я, обнажаясь и взмывая над головой Чэна.--
Пр-рошу!
Хамиджа прыгнула вперед, и Такшака ударил.
...А Беседа вышла довольно-таки серой. Со-Беседники из Хамиджи с Такшакой
получились не ахти (если мерять не шулмусскими, а кабирскими мерками, да
еще нашими с Чэном), что-то вроде Эмраха с Маскином Седьмым-
Тринадцатым, когда мы Беседовали с ними у пруда в моей мэйланьской
усадьбе, и я понимал, что надо попроще и помедленней, и Чэн это понимал, и
Такшака понимал, и Хамиджа -- хотя не знаю уж, что там она понимала, если
вообще понимала хоть что-то... Под конец мы с Чэном для разнообразия
поиграли в "пьяного предка Хэна", когда Чэн раз за разом уходил от Такшаки
в последний момент, внешне не обращая никакого внимания на его резкие
косые взмахи, а я пугал Хамиджу, так ни разу и не прикоснувшись ни к ней, ни
к клинку Такшаки, и делал вид, что сейчас выпаду из руки Чэна... а потом нам
и это надоело.
Пауза, вежливый поклон -- и я нырнул в ножны, отсалютовав перед тем, а Чэн
улыбнулся Хамидже и пошел прочь.
Отойдя на десяток-другой шагов, Чэн обернулся, и я тоже посмотрел назад.
Хамиджа стояла белая-белая, глаза ее словно остановились, руки плетьми
повисли вдоль тела, и вся ее поза выражала такую отчаянную безысходность,
что Чэн-Я сперва хотел было вернуться, а потом передумал и быстро-быстро
углубился в рощу.
-- Ну не знаю я, не знаю я, что мне с ней делать! -- бормотал по дороге Чэн-Я.--
Вот уж обуза на мою душу!.. Сама ведь напросилась -- а теперь обижается...
Обломок за поясом помалкивал и делал вид, что спит.
* * *
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
1
В эту ночь никто, к счастью, не шумел, не звенел, не ругался, так что мы спали
спокойно и проснулись только к самому Чэнову завтраку (ох уж эти люди -- и
впрямь все едят, да едят!).
После завтрака Дзю опять удрал гулять с Косом, Саем и Заррахидом. Это
становилось интересным; и хотелось выяснить, куда это они "гуляют" и чем
там занимаются. Нет, ни в чем недостойном мы их, понятное дело, не
подозревали -- но интересно же, в конце концов!
Однако интерес этот быстро забылся -- потому что мы с Чэном уяснили
наконец причину непонятного поведения Коблана.
Повитуха Коблан постился. И соблюдал все предписанные обычаем
ритуальные ограничения.
Он готовился к рождению нового Блистающего.
В семействе метательных ножей Бао-Гунь должен был родиться десятый,
недостающий клинок -- взамен погибшего в битве у песков Кулхан.
...У открытой походной кузни, которую успел соорудить за эти дни Коблан,
собрались практически все, кому было позволено остаться у священного
водоема, а также трое маалеев постарше со своими Дикими Лезвиями, которым
по такому случаю разрешили присутствовать.
Порывистый холодный ветер раздувал огонь в горне, заметно облегчая работу
молодому ориджиту, стоявшему у переносных мехов, которые Коблан, как
оказалось, всю дорогу таскал за собой.
И не только меха.
Пожилой шулмус с негнущейся ногой -- местный Повитуха, пошедший к
Железнолапому в ученики -- стоял у наковальни, готовый схватить клещами
зародыш будущего Блистающего. Ритуальные свечи Рождения на таком ветру
неминуемо погасли бы -- что сулило несчастье -- и вместо них горели четыре
факела.
Свежевымытый Коблан в фартуке мастера-устада с Небесным Молотом на
кармане и Гердан Шипастый Молчун, начищенный и серьезный, приблизились
к наковальне. Гердан коснулся ее края и опустился на землю рядом; Коблан
воскурил благовония, вознес молитву и взялся за молот.
Неподалеку стояла необычайно торжественная Ниру, опираясь на посох, а на
ее груди замерли, выставив рукояти, семеро ножей Бао-Гунь. Двое старших
ножей лежали у горна, на белой кошме ее по такому случаю вынесли из шатра -
- чтобы, согласно традиции, передать рождающемуся Блистающему частицу
своей души.
Здесь присутствовали все наши: и мудрый Чань-бо, Посох Сосредоточения, и
непривычно молчаливые Гвениль и Махайра, и очень серьезный Но-дачи, и
неизменно держащиеся в последнее время вместе Кунда Вонг и Маскин, Пояс
Пустыни; и Волчья Метла, Заррахид, Сай, и, понятное дело, я с успевшим уже
вернуться Обломком, и короткий Такшака, и Чыда в руках Куш-тэнгри,
который очень внимательно следил за происходящим -- а он умел быть
внимательным...
Тусклые и Батиниты (кроме Такшаки и светловолосого юноши) стояли чуть
дальше, а из-за их спин и рукоятей благоговейно наблюдали за таинством
Рождения Блистающего Дикие Лезвия и их, так сказать, шулмусы.
...Мерно вздымался молот, летели искры, лоснились от пота плечи и грудь
Коблана, эхом отзывался Шипатсый Молчун -- и тело рождающегося ножа
уплотнялось, форма становилась все более законченной, и я уже улавливал
медленно пробуждающееся в будущем Блистающем сознание...
...Солнце перевалило за полдень, но никто даже не вспомнил о еде или отдыхе --
таинство Рождения захватило всех...
...И наконец умолк отзвеневший молот, и поднялся с шипением пар над
купелью, дарующей Блистающему крепость тела и силу духа, и суконный
полировочный валик со специальной пастой многократно прошелся по
поверхности новорожденного ножа, и принесли заранее приготовленную
костяную рукоятку с медными кольцами -- а Повитуха Коблан, тщательно
проверив баланс, одним ловким движением насадил рукоять на хвостовик
новорожденного и закрепил ее двумя маленькими стерженьками красного
дерева;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69