а слуги-Придатки -- Коса.
Не прошло и десяти минут, как выяснилось, что Чэна и Коса (Высшего Чэна и
господина ан-Танью, и никак иначе!) ждет стол в трапезной на первом этаже, и
сам стол давным-давно накрыт, и не просто накрыт, а прямо-таки ломится от
явств кухонь кабирской, мэйланьской, верхневэйской, и какой-то еще...
Чэн пожалел бедный стол, махнул ан-Танье -- и они пошли спасать стол от
непосильной ноши; а я влез в ножны, прицепившись кольцами к Чэновому
поясу, и отправился с Чэном в трапезную.
Лестница.
Коридор.
А вот и трапезная.
Обед прошел в молчании. Люди жевали, я -- единственный Блистающий в
трапезной, поскольку даже слуги были одной расы с Чэном и Косом, а
Блистающие оставались за порогом -- лежал, как обычно, у Чэна на коленях,
прикрытый краем скатерти, лежал и обдумывал все, услышанное наверху.
Прав был Дзю, уж очень все, произошедшее в Мэйлане за сто лет моего
отсутствия, смахивало на заранее продуманные самоубийства. Самоубийства
Блистающих. И не просто Блистающих, а старейшин, входящих (входивших!) в
тот самый Совет Высших, который изгнал некогда знатную молодежь из
Мэйланя и не объяснил причины.
Старейшины, главы родов, и почти точно раз в десять лет... была, была
причина нашего изгнания, не могла не быть!..
... В дверях возник слуга-человек и со значением откашлялся.
Кос с неестественно раздутыми щеками, отчего его худое лицо выглядело
невообразимо странно, повернулся к дверям.
-- У?! -- спросил ан-Танья.-- У угу-у у-у-у?!
-- Осмелюсь доложить: спрашивают Высшего Чэна Анкора.
-- У гууу-у? -- поднял бровь Кос.
-- Старуха одна,-- слуга оказался на редкость понятливым.-- Назвалась
Матушкой Ци.
Правая рука Чэна с момента появления слуги лежала на мне, так что разговор
людей я слышал прекрасно -- вот только сказанное Косом понимал плохо, в
отличие от того же слуги.
Кадык на Косовой шее задвигался вверх-вниз.
-- Ага! -- радостно и уже членораздельно сообщил ан-Танья.-- На ловца и зверь
бежит!
-- Зверь-то, может, и бежит,-- осадил его Чэн-Я.-- Не суетись, Кос... бабка,
небось, за пергаментом своим пришла. Ну и что ты ей скажешь? В том
пергаменте всего-то и примечательного, что запись насчет родича Ляна и
Скользящего Перста. С которыми должно непонятно что случиться через
девять лет. Интересно все-таки, что ты скажешь старухе по этому поводу?
-- А что, этого мало?! -- разволновался Кос.
-- Не просто мало, а, почитай, вообще ничего. Бабка тебе в глаза рассмеется, и
на этом все закончится. Не пытать же нам ее! Тут тоньше надо... чтоб сама
проговорилась и не заметила. А дальше -- по обстоятельствам.
-- Пожалуй, Высший Чэн, вы правы,-- после долгого раздумья произнес ан-
Танья, выразительно указывая взглядом на слугу, ожидавшего решения.-- Эй,
ты -- поди скажи Матушка Ци, что Высший Чэн ждет ее.
Слуга кивнул и вышел.
2.
Матушка Ци со времени нашей последней встречи ничуть не изменилась -- что
было неудивительно в ее возрасте.
-- Приятной вам трапезы, молодые господа,-- затараторила она с порога,--
приятной трапезы, и доброго здоровья, и радости в ваш дом, и мудрости в вашу
голову, а особенно -- в вашу драгоценную голову. Высший Чэн, ибо слышала я,
что, возможно, вскорости многострадальный Мэйлань обретет в вашем лице
достойного правителя!.. ах да, поговаривают, что у вас еще и свадьба скоро --
так что мудрости в вашу голову, и счастья с молодой женой, и силы в ваши
чресла, и деток побольше, и...
Старуха на этот раз явилась без Чань-бо, так что я полностью перешел на
восприятие Чэна и теперь волей-неволей должен был выслушивать
нескончаемую болтовню говорливой Матушки Ци.
-- Здравствуйте, Матушка,-- вставил наконец Чэн-Я, когда старуха на
мгновенье умолкла, переводя дух и готовясь к очередному словоизвержению.
-- Прошу присаживаться за стол,-- поспешил добавить Кос, явно пытаясь
заткнуть рот Матушки Ци изрядной порцией еды.
Дважды упрашивать старуху не пришлось. Поминутно рассыпаясь в
благодарностях, она тут же уселась напротив Чэна-Меня, пододвинула к себе
сразу три чашки гречневой лапши, пиалу с соевым соусом по-вэйски, блюдо с
полосками тушеного мяса, четыре блюда с грибами, маринованной морковью,
рисом и бобами -- и действительно ненадолго умолкла.
Пока старуха лихо расправлялась с угощением, Кос сбегал наверх и принес
утерянный ею список.
Чэн-Я даже не сомневался, что ан-Танья успел сделать со свитка копию.
-- Вы ведь за этим пришли, Матушка? -- спросил Кос, демонстративно
выкладывая свиток на стол.
К счастью, вне пределов досягаемости цепких лапок Матушки Ци -- а то Я-Чэн
почему-то стал опасаться, что старуха сейчас схватит свой пергамент и вылетит
в окно.
-- Ой, спасибо вам, молодые господа! -- немедленно засуетилась старуха,
поспешно дожевывая последнюю полоску мяса.-- Вот спасибо так спасибо,
прямо всем спасибам спасибо, уж я и не знаю, что бы я без вас делала! Видать,
обронила во время Беседы, растеряха старая, а сразу и не заметила -- уже потом
спохватилась, да поздно... я и в плач, я и в вой, а там думаю -- господа
молодые, глазастые, небось найдут непременно и вернут непременно,-- а и не
застанут старушку, так с собой заберут, не выкинут, нет, не выбросят зазря, и
будет свиточек мой у благородных молодых господ в полной сохранности, аж
до самого Мэйланя, и как только глупая Матушка Ци объявится...
Кос ловко пододвинул Матушке второе блюдо с солеными колобками: старуха
машинально сунула один из них в рот -- и Чэн-Я успел вклиниться в случайно
образовавшуюся паузу.
-- Вы уж простите нас, любопытных молодых господ, Матушка, но только мы
осмелились заглянуть в ваш свиток... думали, разузнаем, где вы проживаете -- а
там и не удержались! Простите великодушно...
Старуха перестала жевать и настороженно покосилась в нашу сторону.
-- Очень, очень интересные записи! -- как ни в чем не бывало продолжал Чэн-Я.-
- Особенно там, где про Антару... я как-то беседовал с Друдлом, и он тогда еще
пел мне "Касыду о взятии Кабира" самого аль-Мутанабби -- мы потом с
Друдлом долго спорили...
"О чем мы могли с Друдлом спорить?!" -- воззвал ко мне Чэн.
"Понятия не имею!" -- откликнулся я.
Ах, жаль, Обломок наверху остался...
-- Спорили... о многом,-- уклончиво закончил Чэн-Я.
При упоминании о Друдле взгляд старухи заметно смягчился.
-- Да, Друдл...-- задумчиво поджала губы она.-- В наших кругах его звали
Пересмешником. А вы были его другом? Или, осмелюсь спросить -- учеником?
Простите за дерзость, но иначе вам вряд ли довелось слышать от Друдла
"Касыду о взятии Кабира" да еще потом спорить с Пересмешником... о многом.
"Сказать ей?" -- спросил Чэн.
"Скажи..." -- шевельнулся я.
-- Вы, наверное, слышали, что я убил в Кабире человека? -- напрямик спросил
Чэн-Я.
-- Ну...-- замялась Матушка Ци.-- Вроде этого... Только кто ж в такую ложь
поверит -- чтобы такой молодой да благородный господин...
-- Это не ложь. Это правда. Я убил убийцу Друдла. И Пересмешник успел
увидеть его смерть.
То, что произошло потом, потрясло Чэна-Меня. Матушка Ци встала из-за
стола, подошла к нам и, откинув скатерть, опустилась на колени и поцеловала
Чэну руку.
Правую.
Руку аль-Мутанабби.
И приложилась лбом к моему клинку, слегка сдвинув ножны.
После этого старуха вернулась обратно и стала вертеть в пальцах палочки для
еды, как если бы ничего не случилось.
-- Друдл... хитрый умница, любивший звать себя дураком в присутствии
подлинных дураков,-- она говорила тихо и внятно.-- Помню, мы редко
встречались, но часто хвастались в письмах друг перед другом новыми
открытиями, а при встречах наскоро переписывали и заучивали найденные
тексты -- хотя каждый, конечно же, хотел иметь оригинал... Впрочем, меня
всегда интересовало начало становления Кабирского эмирата, а Пересмешник
больше увлекался эпохой уль-Кайса Старшего. Но...
-- Меня тоже больше интересовало начало становления эмирата,-- немедленно
перебил ее Чэн-Я.-- Взятие Кабира, походы аль-Мутанабби... э-э-э...
установление границ... Не могли бы вы, Матушка Ци, хоть вкратце...
-- Это хорошо,-- кивнула старуха.-- Обычно в прошлое смотрят старики... но
когда молодежь умеет оборачиваться -- это говорит о зарождающейся
мудрости. Да, у Мэйланя скоро будет достойный правитель. Ну что ж,
слушайте...
И мы слушали.
3.
-- Помню: в узких переулках отдавался эхом гулким
Грохот медного тарана войска левого крыла...
Во имя Творца, Единого, Безначального, да пребудет его милость над нами! И
пал Кабир белостенный, и воссел на завоеванный престол вождь племен с
предгорий Сафед-Кух, неистовый и мятежный Абу-т-Тайиб Абу-Салим аль-
Мутанабби, чей чанг в редкие часы мира звенел, подобно мечу, а меч в годину
битв пел громко и радостно, слагая песню смерти.
В ту ночь и был простерт окровавленный ятаган аль-Мутанабби над
дымящимся городом, и получил гордый клинок прозвище иль-Рахш, что значит
"Крыло бури"...
("Ты звал руку аль-Мутанабби, старый Фархад,-- думал Я-Чэн,-- ты звал руку,
которая держала тебя в дни твоей молодости, ятаган Фархад иль-Рахш фарр-
ла-Кабир... ты помнишь теплый, как еще не успевший остыть труп человека,
город Кабир? О да, ты его помнишь, старый мудрый ятаган, не любящий
украшений...")
Но не долго наслаждался Абу-т-Тайиб аль-Мутанабби, первый эмир
Кабирский из рода Абу-Салимов, покоем и счастьем, недолго носил венец
победы, сменив его снова на походный шлем. И разделил он войско на четыре
части, указав каждой свою дорогу. Западные полки, во главе которых стоял
седой вождь, лев пустынь Антара Абу-ль-Фаварис, чья кривая альфанга не
первое десятилетие вздымалась над полем брани, заслужив прозвание аз-Зами,
что значит "Горе сильных" -- западные полки двинулись вдоль левого рукава
Сузы на хинское ханство и вольный город Оразм, мечтая дойти до Дубанских
равнин.
Южные же полки, состоявшие из неукротимых в бою воинов, рожденных в
угрюмых ущельях близ перевалов Рок и ан-Рок, а также отряды горцев Озека,
шли под предводительством юного Худайбега Ширвана, чье копье Рудаба, что
значит "Сестра тарана", пронзило первого врага, когда яростному Худайбегу
не исполнилось и девяти лет. Их целью была богатая Харза, на чьи стены
никогда еще не поднимался недруг, и шатры белобаранных кочевников-хургов,
неуловимых и вероломных.
Северные полки вел на Кимену и Фес лучший друг и названный брат аль-
Мутанабби, вечно смеющийся Утба Абу-Язан. Любил Утба смеяться за
пиршественным столом, любил улыбаться в покоях красавиц, но страшен был
хохот безумного Утбы в горниле сражений, и алел от крови полумесяц его
двуручной секиры ар-Рафаль, "Улыбки вечности".
Во главе же восточных полков, двинувшихся по дороге Барра на древний
Мэйлань, стоял сам Абу-т-Тайиб Абу-Салим аль-Мутанабби, и воины пели
песни эмира-поэта, кидаясь в бой хмельными от ярости и слов аль-Мутанабби.
-- Помню, как стоял с мечом он, словно в пурпур облаченный,
А со стен потоком черным на бойцов лилась смола...
Через восемь лет многие властители земель и городов, гордые обладатели
неисчислимых стад и несметных сокровищ, склонились перед мощью
Кабирского меча.
А еще спустя два года владыку Абу-т-Тайиба хотели провозгласить шахом -- но
он отказался. Тогда его хотели провозгласить шахин-шахом, но он снова
отказался. Ибо царским званием был титул шаха, шахин-шахом же звали царя
царей, но эмиром в самом первом значении этого слова на языке племен Белых
гор Сафед-Кух -- эмиром звали военного вождя, полководца, первого среди
воинов.
И воинский титул был дороже для аль-Мутанабби диадемы царя царей.
С тех пор мир воцарился на земле от барханов Верхнего Вэя до озер и
масличных рощ Кимены, и иные вольные земли добровольно присоединялись к
могущественному соседу, а иные заключали с Кабиром союзные договора,
налаживая торговые связи -- и мирно почивал в ножнах ятаган иль-Рахш, что
значит "Крыло бури", забыла вкус крови "Улыбка вечности", двуручная секира
ар-Раффаль, успокоилась "Сестра Тарана", копье Рудаба, и альфанга Антары
Абу-ль-Фавариса не несла больше горя сильным, за что некогда была прозвана
аз-Зами...
4.
-- ... Будь проклят день, когда оружию стали давать имена,-- задумчиво
пробормотал Чэн-Я.
-- Что? -- встрепенулась замолчавшая было старуха. Что вы сказали?
-- Да так... у вас -- записи, у меня -- сны. Каждому -- свое. Был, понимаете ли,
один такой странный сон...
"Рассказать?" -- молча спросил у меня Чэн.
"Расскажи",-- согласился я.
И Чэн пересказал Матушке Ци тот сон, что видели мы в доме Коблана в ту
роковую ночь.
Старуха довольно долго не открывала рта, что было на нее совсем непохоже.
-- Любопытно,-- наконец проговорила она.-- И даже весьма... Некоторые
имена, названные вами, я знаю, но большинство мне совершенно неизвестно.
Вы не возражаете, если попозже я запишу это?
С такой Матушкой Ци беседовать было одно удовольствие.
-- Не возражаю,-- улыбнулся Чэн-Я.-- В обмен на ваш дальнейший рассказ.
-- О чем же мне продолжить? -- охотно откликнулась Матушка Ци.
-- О дне. О том дне, который проклинал Антара Абу-ль-Фаварис. О дне, когда
оружию стали давать имена. Любому оружию.
Старуха хитро сощурилась.
-- Этот день, молодые господа, растянулся на десятилетия. Если не на века.
Впрочем, мы никуда не торопимся...
5.
... Годы мира не ослабили Кабирский эмират. Хотя, впрочем, никто и не
осмеливался испытывать прочность его границ.
Всякий приезжий купец или лазутчик (что нередко совмещалось) непременно
обращал внимание в первую очередь на то, что практически все жители
эмирата и дружественных земель чуть ли не помешаны на умении владеть
оружием, отдавая этому большую часть свободного времени. Не только в
столице или других крупных городах -- повсеместно пять-шесть раз в год
обязательно проводились крупные турниры, каждый месяц происходило какое-
нибудь воинское празднество, и даже подростки из крестьянских семей
ежедневно упражнялись во владении копьем, ножом или боевым серпом под
строгим надзором седобородого патриарха.
Надо быть не правителем, а самоубийцей, чтобы рискнуть напасть на
обширную и могущественную державу, все население которой -- включая
стариков, женщин и детей -- состоит из профессиональных воинов!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69