Мастер придержал меч второй рукой, и моя собственная ладонь легла сверху,
смыкая искусственные пальцы на рукояти меча.
Капли масла срывались вниз и тяжело шлепались на ожидавшую своей очереди
перчатку.
Было тихо, только гудело пламя в горне. Подмастерья встали за нашими
спинами, касаясь узловатых веревок; подмастерья были такие же молчаливо-
торжественные и серьезные, как и мы.
И раздался голос Коблана Железнолапого, странного кузнеца -- словно еще
одно пламя гудело в новом горне...
-- Клянусь я днем начала мира, клянусь я днем его конца,
Клянусь я памятью Мунира, божественного кузнеца,
Клянусь землей и синим небом, клянусь водой и теплым хлебом,
Клянусь я непроизнесенным, последним именем Творца,
Клянусь...
... Коблан еще говорил, но я плохо разбирал -- что именно, а когда эхо его
голоса затихало под сводами кузницы, я с трудом разжал металлические
пальцы и вернул меч на его крюк. Затем мы с Кобланом одновременно
коснулись кольчатой перчатки, слегка продлив касание, и кузнец бережно
извлек перчатку из четырехугольника свечей -- погасив по дороге плошку.
Начиналась последняя стадия. Я уже знал, что мало натянуть перчатку, как
кожу на скелет,-- пальцы и кожа должны стать неразделимым целым.
И снова стучал молот, горел горн, плевался красными искрами раскаленный
металл, шипело масло, горели свечи -- на этот раз уже вокруг наковальни. Я
видел, что Коблану неудобно работать, все время опасаясь задеть и сбить свечу;
но я понимал -- надо...
Наконец моя будущая рука -- окончательно готовая, отполированная и
соединенная с крепежными ремешками и застежками -- снова легла на рукоять
Единорога.
Теперь ритуальные свечи были длинными, толстыми и белыми -- их должно
было хватить на всю ночь. Мой узкий и прямой меч лежал на алтаре-
наковальне в объятиях стальных пальцев, а над ним -- точнее, над сжимавшей
рукоять искусственной рукой -- висел на цепи шипастый гердан Коблана.
Так было надо.
И еще надо было, чтоб мы тихо вышли, плотно закрыв за собой дверь...
9.
... Кузнец подтянул последний ремешок, застегнул пряжку -- и я поднял к глазам
свою новую руку.
Она была очень похожа на настоящую, только одетую в железную перчатку. И
ее тяжесть непривычно оттягивала мне предплечье. Новая рука сидела прочно,
удобно, не соскальзывала и не жала.
И вот тут мне захотелось немедленно вернуться домой, взять наследственный
нож-кусунгобу и сделать то, на что я не решился в самом начале.
Я отчетливо представил себе, как выйду в толчею дневного Кабира, от которой
я отвык, найду маленькую Чин и скажу ей:
-- Здравствуй, Чин! Смотри, какая у меня есть новая замечательная рука!
Хочешь такую же?..
Я даже не пытался сжать пальцы. Это были не мои пальцы. Это были вообще
не пальцы.
Мертвый металл.
Мертвый.
Железная рука бессмысленным грузом висела на моей культе.
Во имя восьмого ада Хракуташа, на что я надеялся?!
На чудо?..
Здравствуй, Чин... хочешь новую руку? Я теперь мастер, я вам всем могу
сделать новые руки -- и тебе, и Фальгриму, и эмиру Дауду, и милому
проказнику Друдлу...
Хотите?!
-- Обедать пошли,-- как ни в чем не бывало буркнул кузнец, и мне захотелось
изо всех сил ударить его по лицу.
Мертвой рукой.
Желание было острым и обжигающим, как только что закипевшая похлебка-
пити.
-- Пошли, пошли,-- равнодушно повторил Коблан и уже от дверей добавил: --
Домой чтоб и не думал возвращаться... Пошлешь за новой одеждой и вином. И
вот что... почаще клади ЕЕ на рукоять меча. Понял?
Я уронил руку и услышал долгий и чистый звон.
Оказывается, я задел наковальню.
Глава шестая
1.
... Где я? Зачем? Что это?!
Нет!!! Нет...
Я проснулся в холодном поту и сел на кровати. Я еще не вполне отличал
кошмар от яви, и потому поспешно зажег свечу и уставился на проклятую
железную руку. Она была на месте, и пальцы ее, как обычно, были холодны и
неподвижны -- как и полагается металлическим штырям, закрепленным в
хорошо смазанных шарнирах и обтянутым кольчужной перчаткой...
Стоп! Ведь вчера вечером я, кажется, снял ненавистную руку... Точно, снял. А
теперь она снова на мне. Как присосавшийся к живой плоти огромный паук.
Как же так? Я ведь помню...
Или не помню?
С вечера я опять сильно напился... да, напился, поскольку теперь мне это
удается без труда. Я хочу напиться -- я пью -- я напиваюсь. Вот так-то. Только
вина мне для этого нужно все больше и больше... Даже Коблановой отравы.
Итак, я напился, и меня до сих пор покачивает, и голова гудит, и язык во рту
сухой и шершавый, как наждак, и хочется пить... пить... ох, как пить хочется!..
На столе -- кувшин. Что в нем? Не знаю. Не помню.
Я с трудом встаю с кровати, на негнущихся ногах делаю два-три шага к столу и
тяжело наваливаюсь на него всем телом. Стол -- крепкий. Он выдержит.
Выдержу ли я?
Стою так некоторое время. Голова по-прежнему кружится. Мне плохо. Мне
очень плохо.
Очень плохо мне!
И не только от вина...
Пробую моргать. Получается, но как-то не так, как раньше.
Пробую поднять кувшин. Получается, но с трудом.
Пробую содержимое кувшина. Не упасть бы...
Только бы не вино!
Вода!..
Холодная и чистая.
Я пью, пью, пью -- я очень долго пью -- а потом выливаю часть благословенной
влаги себе на голову. И стою мокрый, выяснив, что заснул, не раздеваясь...
Оставляю немного воды про запас -- скоро я обязательно снова захочу пить.
Полегчало.
Немного.
Я отталкиваюсь от стола и валюсь на кровать не промахнувшись. Подушку --
повыше. Вот так. Голове должно быть удобно кружиться -- иначе она
обижается и начинает куда-то падать...
Итак, на чем мы остановились?
Вчера я напился. В очередной раз. Все заволокло хмельным туманом, и в какой-
то миг мне показалось, что я смогу наконец сжать пальцы своей железной руки
-- и, как последний идиот, я принялся колотить этой рукой в стену, пытаясь
заставить упрямые пальцы сжаться в кулак.
Боль от ударов тупо отдавалась в культе, а я все уговаривал себя, что это болят
костяшки несуществующих пальцев... нет, это болят мои железные пальцы,
безвольно врезаясь в стену и выбивая из нее куски штукатурки...
Я чуть было действительно не поверил в свой пьяный бред. Протрезвев на
мгновенье, я со страхом и надеждой взглянул на...
Увы, меня ждало горькое разочарование. Просто от ударов о стену пальцы
немного согнулись -- и в этом не было ничего удивительного.
А я-то вообразил...
"Кажется, я начинаю сходить с ума",-- подумал я тогда. И это была не первая
мысль подобного рода.
А потом хмель обрушился на меня с новой силой, и ярость вернулась вместе с
ним -- но не та, чуть ли не веселая ярость, когда я повторял про себя -- могу,
могу!.. нет, другая, злая и черная ярость овладела мной -- и я сорвал проклятую
железку, бросил на пол и долго, с остервенением, пинал ногами, больно ушибая
пальцы босых ног -- и после лежал и плакал, плакал навзрыд, как ребенок, у
которого отняли любимую игрушку...
И сам не заметил, как уснул.
Меня мучили кошмары. В них стальная рука оживала и начинала тянуться к
моему горлу; я боролся с ней, но силы были неравны -- перепуганный калека
против взбесившейся стали, одержимой манией убийства -- и холодные пальцы
сжимались у меня на шее, разрывая кожу кольчужными кольцами, все глубже
погружаясь в тело, прерывая дыхание...
Я проснулся, когда дышать стало уже совсем нечем, и понял, что умираю.
И проснулся еще раз.
... Что это было? Пляска винных духов? Но тогда почему рука снова на месте?
Вот из-за чего мне снились кошмары -- это она мстила мне, на мою ненависть
она отвечала своей, нечеловеческой! Она сама вернулась ко мне... сама...
Это бред. Это действительно бред -- только теперь похмельный. Так и впрямь
недолго свихнуться... Это же просто кусок металла! Как он может ненавидеть и
мстить, как он может вернуться?! Все гораздо проще -- пока я спал, зашел
Коблан или кто-то из его подмастерьев и пристегнул валявшуюся руку на
место.
Скоты! Жалкие, возомнившие о себе скоты! -- и громила-кузнец с его
недоумками-учениками, и придурок-шут, всласть поиздевавшийся надо мной --
он, видите ли, в свите великого эмира и ему поэтому все дозволено!
Чертов дурак! Заманил в ловушку...
А я, я сам, поверивший шуту -- я не дурак? Дурак. Дурак и есть. Ду-рак, ду-рак,
ду-рак...
Нет уж, отныне я поумнел. Пусть Друдл Коблану свои сказки рассказывает.
Голова раскалывалась, но уже почти не кружилась. Я понял, что заснуть мне не
удастся. Встал с кровати. Подошел к столу и опустился на весьма кстати
подвернувшийся стул. Сделал пару глотков из кувшина. Опять полегчало, но
ненадолго.
Я тупо обвел взглядом комнату, мельком отметив штукатурку на полу;
завершив осмотр, остановил взгляд на столе и обнаружил на нем Единорога без
ножен.
Только ты, дружище, у меня и остался... Все остальные предали однорукого
Чэна -- и задира Фальгрим, и эмир Дауд, и злой шутник Друдл Муздрый, и
угрюмый Коблан, и Чин Черный Лебедь, и даже мой дворецкий Кос ан-Танья --
который, как я думал раньше, в принципе не способен на предательство... как и
Чин, как и Фальгрим, как и угрюмый кузнец Коблан...
Железная перчатка помимо моей воли легла на рукоять Единорога. Приучили
все-таки, гады!
Ну и ладно. Пусть...
И все же я не понимаю -- зачем?
Зачем им это нужно?..
2.
... Вначале все шло более или менее нормально. Насколько нормальной может
быть жизнь однорукого калеки с мертвой железкой на культе; жизнь в чужом
доме; жизнь, которую и жизнью-то назвать трудно.
Так -- существование.
Но тем не менее, ничем особенным мое существование в доме Коблана
поначалу отмечено не было.
Мне было все равно. Я равнодушно клал ладонь железной руки на рукоять
Единорога, ничего при этом не ощущая, кроме смутного раздражения. Иногда
я забывал это делать -- и тогда мне вежливо напоминали. Я согласно кивал,
вновь неловко пристраивал мертвые пальцы на рукояти меча и шел дальше.
Или продолжал стоять. Или сидеть. Или лежать.
Чаще -- лежать.
Я лежал, и мыслей не было, и чувств тоже почти не было -- но что-то все же во
мне оставалось, потому что все чаще я думал об оставшемся дома ноже для
одного-единственного ритуала.
О пропуске на ту сторону.
"Кусунгобу лежит на пороге двери, ведущей в рай".
Где это я слышал? Или читал?
Не помню.
Мне было плохо. Может быть, в раю будет лучше?..
3.
В тот день я, наконец, решился. Не с самого утра -- уже ближе к вечеру.
Я нашел Коблана в кузнице, деликатно тронул его за плечо левой рукой, и,
когда кузнец обернулся, без всякого выражения сказал:
-- Мне пора, Коблан. Я возвращаюсь домой.
И пошел к выходу.
Кузнец неожиданно оказался передо мной, загораживая путь. Он был вежлив,
но настойчив. И почему-то старался не смотреть мне в глаза.
Потом я понял -- почему. Но потом было поздно.
А тогда было еще не поздно. Но я этого не знал. Я согласился, что на улице уже
в самом деле темно, и дом мой неблизко, и лошади у меня под рукой нет, и...
Я согласился, что и впрямь могу подождать до утра, проведя еще одну ночь в
доме Коблана.
Это ничего не меняло -- я ведь уже РЕШИЛ.
Спал я спокойно -- как человек, сделавший свой выбор.
С рассветом я встал, кое-как облачился в свою привычную одежду -- сидела она
не так, как следовало, но это не имело никакого значения -- прицепил к поясу
ножны с Единорогом и направился к двери.
К двери моей комнаты.
А дверь оказалась заперта.
Еще не понимая, что происходит, я начал стучать -- сначала здоровой рукой, а
потом -- железным придатком. Долго никто не появлялся. Наконец за дверью
послышались неторопливые грузные шаги хозяина дома. Шаги остановились
перед дверью, но открывать Коблан явно не торопился.
-- И чего тебе не спится в такую рань? -- сонно пробормотал он.
-- Это мое дело. Мне пора домой,-- потребовал я.-- Открывай!
Некоторое время Коблан молчал.
-- Не-а, не открою,-- сообщил он после долгого раздумья.-- А то ты и впрямь
домой пойдешь.
-- Вот именно! Открой немедленно! -- во мне постепенно начинало закипать
раздражение.-- Я должен вернуться домой!
-- Ничего ты не должен,-- зевая, возразил из-за двери кузнец.-- А если и должен -
- то мне. Во-первых, должен у меня в доме жить -- это раз. Во-вторых, за руку
твою железную да за работу мою тяжкую -- это два будет. Так что сиди тихо и
не буди меня.
-- Сколько я тебе должен? -- как можно более ядовито поинтересовался я.-- За
руку бесполезную? Сколько, кузнец? Устад! -- в последнее слово я вложил уже
откровенное презрение.
Но Коблан не обиделся и не открыл дверь, как я расчитывал.
-- Вот когда польза от руки появится -- тогда и поговорим, сколько кто и кому
должен,-- отозвался он по-прежнему равнодушно.-- А дома у тебя черта с два от
руки польза будет. И тогда мне моих денежек не видать. Так что кончай орать
и иди упражняйся. Вот как сожмешь железные пальцы -- выпущу и плату
соглашусь взять. А до того -- сиди. Кормить буду, поить буду. Отхожее место
сам знаешь где -- и не мешает, и под боком, и не сбежишь...
Действительно, оное место находилось в глухом дворике, куда был выход прямо
из моей комнаты. Сам дворик был обнесен глинобитным глухим дувалом в три
моих роста, и сбежать оттуда можно было лишь через... в общем, никак.
-- Так что чем быстрее меч в новую руку возьмешь -- тем быстрее домой
вернешься,-- философски закончил Коблан, и его шаги удалились с прежней
неторопливой весомостью.
Поначалу я не поверил собственным ушам. Меня, Высшего Чэна Анкора,
одного из наиболее известных и знатных граждан Кабира да и вообще эмирата
-- МЕНЯ запер у себя в доме свихнувшийся кузнец?!
... Впрочем, в этот факт вскоре пришлось поверить. Через час двое
подмастерьев принесли мне завтрак. Едва заслышав звук отодвигаемого
внешнего засова, я поспешно поднялся со своей кровати, на которой пребывал
в полном унынии -- но подмастерья спешно опустили на пол у порога поднос с
едой и успели скрыться за дверью, прежде чем я пересек комнату. Лязгнул засов,
я от злости пнул ногой безвинный поднос и в бессильном возмущении
замолотил в дверь руками.
После железной руки на двери оставались уродливые царапины -- но не более.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69