.. он должен был навсегда остаться в Кулхане!
Добровольно!
Меня поразила горячность шута. Предложение Но-дачи затронуло, вне всяких
сомнений, какие-то сугубо личные чувства Обломка -- вот только какие?
И опять же -- сколько ему лет?
-- Договаривай, Наставник,-- тоном ниже буркнул Дзюттэ.-- Все, не лезу
больше...
-- Чего уж там договаривать,-- отозвался Детский Учитель.-- Ушли они. Надо
быть полными болванами, чтоб не понять -- не дадим мы с Дзю юных
Придатков портить. И сами не будем, и другим закажем. А они, беглецы из
Шулмы, не глупее нас были. Маленький Шото -- тот чуть не с середины
разговора зверем на меня косился, а братья-Саи в дверях задержались и
говорят: "Видишь, Но, мы же тебя предупреждали... Чистенькие они все тут, а
мы теперь грязненькие -- не станут нас в Кабире слушать. Придет Шулма,
научит чистеньких пачкаться -- да поздно будет. Станут пьяные шулмусы
Блистающими владеть, а сами Блистающие Придатками станут. Нет уж, не
дадим мы чистеньким вот так, от чистоты душевной, подохнуть! Наша грязь
дешевле да проще -- сами, сами обучитесь, чему надо... хотите или не хотите".
Не понял я сперва, о чем это Саи, а как первое убийство в Хаффе свершилось,
так сообразил -- только поздно.
-- Почему поздно? -- спросил я.
-- Ты уже почти научился убивать,-- тихо ответил Детский Учитель.-- Маскин
Седьмой из Харзы -- учится. Это только из числа тех, кого я знаю. И о ком я
знаю. Кто следующий? Шешез? Лунный Кван? Гвениль? -- а я именно его
подозревал в содействии Саям и Но-дачи! Волчья Метла? Кто?! Может быть --
я?!.
-- Или Обломок,-- не подумав, предположил я.
Дзюттэ промолчал -- что само по себе было удивительно -- но промолчал он
так, что вот мне-то и стало не по себе. Было в его молчании что-то общее с
молчанием Фархада иль-Рахша, грозящим прорваться бешеным звоном: "Во
имя клинков Мунира зову руку аль-Мутанабби!"
Ну почему, почему я даже после всего случившегося так ужасающе
легкомыслен? Говорю, не подумав; лезу, куда не следует; смеюсь, когда стоит
быть серьезным, и наоборот...
Впервые я подумал, что с точки зрения многих кабирцев я могу оказаться в чем-
то похожим на Дзюттэ Обломка. Вот она какая, личина шута...
-- А почему ты не рассказал обо всем Шешезу? -- поинтересовался я, адресуя
этот вопрос Детскому Учителю.-- Рассказал бы, и Шешез наверняка принял бы
какие-то меры...
-- А он и принял,-- горько усмехнулся маленький ятаган.-- Просто поверить в
Шулму и угрозу Но-дачи для Шешеза было ничуть не легче, чем поверить,
например, в тех же Тусклых. Вот он и поверил... во все сразу. Поговорил с
тобой о Тусклых, провел опрос о целесообразности турнира, поручил нам
приглядывать за происходящим, доверил харзийцу Маскину Седьмому поиск
Тусклых, или хоть кого-нибудь; прислушался к предложению Дзю изготовить
для твоего Придатка новую руку... Опять же не лез куда не надо. Каких еще мер
ты ждал от Шешеза фарр-ла-Кабир, Единорог?
-- Ну... других,-- промямлил я.
-- Других... Для других мер нужно уметь то, чему нас учат беглецы из Шулмы!
Вот так-то...
Слабый шорох -- и в дверном проеме возник силуэт Придатка. Я узнал его --
теперь мне все легче было различать и Придатков, и те мелкие детали, которые
обнаруживали смену их настроения. В дверях стоял Друдл. Придаток Обломка
и Детского Учителя.
Нет, кроме Чэна, я никого больше из них не мог пока называть иначе, как
Придатками. Ну и ладно... не все сразу.
-- Заболтались мы совсем,-- как ни в чем не бывало заявил Дзюттэ.-- А спать по-
прежнему не хочется. Пошли, Наставник, прогуляемся по холодку, остынем...
Спи, Единорог, и не сердись, что разбудил. Чувствуешь, какой я вежливый
стал? А все твое облагораживающее влияние...
Придаток Друдл неслышно приблизился, Дзюттэ и Детский Учитель
устроились у него за поясом -- и через мгновение я был единственным
бодрствующим в комнате.
А спустя некоторое время я задремал.
И увидел сон.
4.
Я висел в черной бархатной бесконечности, сверкая обнаженным клинком.
Ледяная мгла слабо мерцала многочисленными искорками, и я догадывался,
что каждый дрожащий огонек -- это Блистающий, невероятно удаленный от
меня и оттого такой же одинокий и беззащитный перед молчащим и
равнодушным мраком.
Слабый звон донесся до меня откуда-то снизу -- если здесь были верх и низ. Я
вгляделся -- и увидел крохотный зеленоватый шарик. Как тогда, на улице Сом-
Рукха, когда сколотый с гарды убитого Шамшера бронзовый шарик откатился
к глиняному дувалу...
Едва эта мысль посетила меня -- я ощутил собственный вес и гигантской
молнией понесся навстречу растущему шарику, пронзая пустоту, рассекая
облака, расплескивая плоть земную и с каждым мгновением становясь все
тяжелее.
Потом некоторое время не было ничего.
Совсем ничего.
... До половины уйдя в рыхлый холм, огромным крестом возвышался я над
сумрачной равниной, и тучи неслись по мглистому небу, цепляясь за мою
рукоять.
А по равнине двигалась странная процессия.
Блистающие и Придатки.
И как только кто-то из них проходил мимо моего холма -- я слышал Имена,
незнакомые мне, еле различимые в раскатах хриплого грома.
Придаток Артур Пендрагон и Блистающий меч Эскалибур, Придаток Тетра,
король фоморов, и Блистающий меч Орна, одноглазый Придаток Один и копье
Хунгнир; божественный Придаток Луг, искусный в ремеслах, и копье Ассал;
чернокожий лев Антара Абу-ль-Фаварис и меч аз-Зами, Сусаноо-но-Микото,
неистовый бог-Придаток ветра и морских стихий, и его Блистающий меч
Десять дланей...
Они шли и шли, и я уже не понимал, кто из них Блистающий, а кто --
Придаток; они шли, и гремел гром, и этому не было, не могло быть конца.
Этому не было даже начала.
Зигфрид и его меч Грам, Фрейр и меч Хундингсбана, Тор и боевой молот
Мьелльнир; Келтхайр, сын Утидира, и копье Луйн, Роланд и его меч
Дюрандаль, Магомет, пророк Божий, и его мичи -- Джуль Факар, что значит
"Пронзатель", Медхам, что значит "Острый", аль-Баттар, или "Рассекающий",
Хатей, или "Смертоносный", и еще два копья -- аль-Монсари и аль-Монсави...
И я проснулся, когда гром превратился в голос -- усталый, хриплый, слегка
севший, словно после долгого крика.
-- Будь проклят день, когда оружию стали давать имена! -- сказал тот голос.
5.
Проснувшись, я не помнил почти ничего, кроме голоса и его последних слов.
-- Приснится же такое...-- еле слышно лязгнул я, и в этот миг железная рука
коснулась моей рукояти. Рядом стоял Чэн, мотая отяжелевшей спросонья
головой и часто-часто моргая.
-- Приснится же такое...-- прошептал Чэн, становясь Чэном-Мной, и я еще раз
увидел глазами его памяти равнину, процессию; и услышал голос.
Чэну снился тот же сон. Только запомнил он больше.
-- Так, гулять... гулять...-- бормотал Чэн-Я, укрепляя ножны на поясе и
пробираясь к двери.-- На свежий воздух, в холодок...
Я-Чэн даже не сразу заметил, что почти дословно цитирую Обломка, а когда
заметил -- мы уже находились на улице и с удовольствием впитывали ночную
прохладу.
Некоторое время мы прогуливались возле главного входа, думая каждый о
своем. Я говорю -- "мы", потому что в первую же секунду
взаимопроникновения стало понятно -- Придаток Друдл рассказал Чэну почти
то же самое, что Детский Учитель поведал мне; и нам с Чэном совершенно
необязательно обмениваться узнанным для полноты картины.
Так что отошли друг от друга на шаг -- этот шаг был невидим никому, кроме
нас -- и вспоминали подробности ночного разговора.
Каждый сам по себе -- и в то же время вместе. Оказывается, "мы" ничуть не
хуже, чем "я" или даже "Я-Чэн"...
Неподалеку начинался чей-то сад, совершенно не огороженный, и там
оглушительно стрекотали цикады, заставляя вибрировать воздух. Я подумал,
что в моей воле бросить все и завтра же покинуть Кабир. Эмират велик, да и
дружественных земель немало -- и везде меня примут с радостью. Обзаведусь
новыми друзьями, ничем не буду интересоваться, никого не буду разыскивать,
никому не стану мстить, начну Беседовать вполсилы, чтоб не привлекать
лишнего внимания, а по ночам буду отводить душу с Заррахидом...
И никаких тебе забот -- ни личных, ни государственных! Уйдут видения
горящего Кабира, оборвет свой бег гнедой жеребец, и аль-Мутанабби, первый
Придаток на кабирском престоле, снова станет всего лишь именем на одной из
пластин латной перчатки. И все вокруг будут думать, что там, в перчатке есть
живая рука -- ну а что им останется думать?!
Ночь пахла персиками и рейханом, я счастливо улыбался и перемигивался со
звездами, прекрасно понимая, что никуда я не уеду, и, в конце концов, все в
этой жизни будет идти своим путем -- хочу я этого или не хочу.
Своим путем.
Путем Меча.
Только теперь до меня дошел смысл старинной поговорки: "Не мы идем по
пути, но Путь проходит через нас". Ведь если так -- можем ли мы уклониться,
отказаться, свернуть?
Вот я и свернул -- за угол, обходя Кобланов дом.
Через пару минут я и Чэн оказались на той самой глухой улочке, которую не
раз обозревали во время нашего невольного заточения. Ага, вот на этом самом
месте находился Гвениль, когда я из зарешеченного окошка кричал ему, чтобы
он срочно сообщил Шешезу о пленении несчастного Единорога; а потом Гвен
удалился в переулок...
-- А ведь мы предупреждали тебя, Наставник,-- донеслось из переулка.--
Упрямец ты, однако... был.
Это, наверное, Обломок опять что-то втолковывает Детскому Учителю.
Чуть ли не впервые реакция Чэна оказалась быстрее моей. Я еще только
понимал, что резкий скрипучий голос никак не может принадлежать Обломку,
а Чэн уже метнулся к угловому забору и, прикрываясь его тенью, мигом
оказался у поворота.
И тут, как по заказу, некая одинокая и взбалмошная тучка решила немного
поерзать по небу -- и клинок лунного света наискось полоснул по Кабиру,
высвечивая ближнюю к нам часть переулка.
И то, что происходило там.
... Прижавшись спиной к задней глухой стене чужого дома, стоял Придаток
Друдл, держа руку на эфесе Детского Учителя. Рядом с Наставником огибала
кушак Друдла гарда-лепесток Обломка. И я еще некстати подумал, что
плотный и приземистый Друдл сейчас напоминает тростниковую жабу,
ждущую очередного комара.
Все мое проклятое легкомыслие... не о том думаю, не о том!..
Напротив переминались с ноги на ногу двое Придатков. Первого из них я
узнал бы и в полной темноте, даже несмотря на троицу кинжалов-трезубцев за
его поясом. Усы-гарда кинжалов по форме изгиба ужасно напоминала
одностороннюю гарду Обломка, хотя в остроте тонких, хищно блестевших
лезвий сомневаться не приходилось.
Братья-Саи, приемные дети Шулмы; и их обманчиво нескладный угловатый
Придаток в темной, заправленной в холщовые штаны рубахе с широкими
развевающимися рукавами.
Я слегка задержал взгляд на Саях, с врожденным уменьем Блистающего
оценивая из внешний вид -- семь граней клинка, цельнокованного вместе с
двурогой изогнутой крестовиной, рукоять плотно обкручена грубой
веревочной спиралью и завершается простой круглой головкой.
Ни украшений, ни излишеств... ни ножен. Простота во всем. И баланс, должно
быть, отличный...
Раньше я подумал бы, что Саи попросту вышли из небогатого рода -- но это
раньше.
... Второй Придаток был невысок и гибок, вроде моего Чэна, и в нем
угадывалась кошачья грация и ловкость, которыми он, пожалуй, с успехом мог
бы восполнять недостаток веса или силы. Ножны, висевшие за его плечом,
пустовали -- а обнаженный Блистающий в правой руке и впрямь напоминал
сильно уменьшенного Но-дачи.
"Шото,-- догадался я.-- Маленький Шото. А где же остальные? Хотя... если Но-
дачи уехал в Мэйлань, то и остальные, скорей всего, разъехались по разным
городам, чтобы терроризировать эмират одновременно в нескольких местах. А
эти -- остались. Шешез говорил, что в Кабире в последнее время тихо...
странно! Эти остались -- и тихо?!"
-- Но велел нам тебя не трогать, Наставник,-- тягуче пропел Шото, и "Но"
получилось у него, как "Ноо".-- Впрочем, он уехал, а мы непослушные, знаешь
ли... Можно, мы тебя потрогаем, Наставник? Можно, я -- я сам! -- тебя слегка
потрогаю? Ты щекотки не боишься?..
К Обломку Шото не обращался, подчеркнуто игнорируя шута.
Братья-Саи хихикнули и отвели своего Придатка шагов на десять назад.
-- Это моя Беседа, Дзю,-- тихо и властно сказал Детский Учитель.-- Моя. Не
вмешивайся.
Он произнес это таким тоном, одновременно покидая ножны, что даже я, как
невидимый соглядатай, почувствовал -- это ЕГО Беседа.
Во всяком случае -- пока.
Шото коротко присвистнул и кинулся вперед.
6.
Они сошлись почти вплотную -- ни я, ни тем более Гвениль никогда не смогли
бы долго работать на такой дистанции -- и даже мне было сложно успевать
делить Беседу на отдельные фразы и оценивать смысл каждой.
Впрочем, "сложно" не значит "невозможно". И если бы я был не снаружи
Беседы, а внутри нее, то это происходило бы гораздо проще.
На первый взгляд Шото и Детский Учитель Беседовали очень похоже, в
основном полагаясь на короткие рубящие удары почти без замаха и ни разу не
ударяя дважды на одном и том же уровне. Только маленький ятаган бил
гораздо сильнее за счет центра тяжести, смещенного ближе к концу клинка (как
у любого Блистающего из рода ятаганов), а Шото с его серединным балансом
на два пальца от плоскости квадратной гарды не был столь подвержен инерции
удара.
Отчего и тратил значительно меньше сил на возвращение после промаха.
Фраза. Еще одна. Две фразы подряд, разрыв дистанции и пауза. Вопрос. Ответ.
Вопрос...
Постепенно я поймал нужный ритм, и следить за Беседой стало легче.
Вот тогда-то я и увидел главное.
Суть Беседы в глухом переулке спящего Кабира крылась не в том, что
Придаток Шото держал своего Блистающего двумя руками, а Друдл -- одной, и
впрямь став похожим на скачущую жабу с мелькающим языком-ятаганом
(взгляните на жабу с точки зрения комара, и вы поймете, что я хочу сказать!). И
не в том, что более легкий Шото не мог принять на себя всю мощь рубящего
ятагана, и его Придатку чаще приходилось уворачиваться, тогда как Друдл
упрямо лез вперед и Детский Учитель всякий раз оказывался на пути
визжащего Шото, заставляя того искать все новые лазейки в обороне
Наставника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69