Я вот еще предлагаю: выслать вперед усиленные отряды, как на Проне было. Туда, в лес, - махнул рукой Бесстужев. - Закупорим две дороги, на это у нас возможностей хватит.
- Путаница получается, - сказал Горицвет. - То вы говорите, что надо концентрировать, не распыляться. А потом сами же предлагаете дробить силы.
- Да не дробить! На главных направлениях - в два эшелона. Устроить засаду. - Мальчишество это - засады, пробки…
Подполковник Захаров, до сих пор молча слушавший опор, предложил старшему лейтенанту сесть. Видел, что Бесстужев разгорячился. Идею свою он уже высказал, а Горицвета все равно не переубедишь. Для него идея плоха уже тем, что выдвинул ее именно Бесстужев. Был бы вместо Горицвета комиссар Коротилов - дело другое.
У дальнего конца стола сидел капитан Патлюк. Как и всегда, сияло на нем все, что можно было вычистить: и сапоги, и пуговицы, и пряжка; как и всегда, был он туго стянут ремнем. Но только этот внешний блеск и сохранился у него. Капитан сильно постарел. Чуб потерял всякую лихость, обвял; просто болтался над глазами клок волос, мешая смотреть. Патлюк сделался нервным и раздражительным, забыл-забросил он теперь поговорку: «Наше дело петушиное, прокукарекал, а там хоть и не рассветай». Война пришла в его дом. В двадцати километрах за Десной лежало его родное село. Там находилась только что родившая жена капитана. Она так ослабла, что везти ее дальше врач запретил. Да и куда ей ехать с кучей ребят? В селе, по крайней мере, все свои, а дальше - ни угла, ни пристанища.
Патлюк, обычно на серьезных совещаниях помалкивавший, чтобы не ляпнуть невпопад, на этот раз попросил разрешения высказаться. Встал, обвел сидящих тяжелым, будто с похмелья, взглядом, откинул со лба вялый чуб.
- Не согласен! С Бесстужевым не согласен. Хватит мозговать да прикидывать. Нечего выдумки выдумывать. Довыдумывалиеь - до дому дошли! - почти крикнул он. - Оборона у нас по уставу, ну и нечего примеривать, резать надо! Нечего эту самую разводить, как ее… демагогию. Встал, как гвоздь, и стой. За Десну чтобы не отступать.
- Поддерживаю, - сказал Горицвет. - Ориентируйте, товарищи, красноармейцев умереть на этом рубеже, но не пропустить врага. Разъясняйте, что мы должны без всякой пощады сражаться с немецко-фашистскими захватчиками, посягнувшими на нашу счастливую жизнь, на нашу…
Возле двери кто-то зевнул. Горицвет поперхнулся, глазами поискал - кто? Захаров воспользовался заминкой, спросил:
- У вас все? Давайте следующий…
Предложение Бесстужева поддержали главным образом молодые командиры. Кто постарше, не хотел ломать установленный привычный порядок. А были и такие, которые опасались перечить Горицвету, зная, как он злопамятен.
Захаров выгодность предложений Бесстужева оценил сразу. Но перегруппировываться сейчас, пожалуй, было рискованно, немцы могли появиться в любую минуту и неизвестно в каком месте. А главное, он был уверен, что две-три атаки полк отобьет. Подполковник приказал подразделениям остаться на занятых рубежах, но половину всей артиллерии стянуть в центр. Правофланговому и левофланговому батальонам выделить по два взвода в полковой резерв. Бесстужеву и Патлюку отправить в лес усиленную разведку и устроить на дорогах небольшие засады.
Все эти указания требовалось выполнить до рассвета. Командиры не очень спешили, зная, что с наступлением темноты немцы отдыхают.
Но в эту ночь противник, подстегиваемый приказами Гудериана, нарушил свое правило. Взвод, высланный Бесстужевым, встретился с походной заставой фашистов километрах в пяти от гряды холлов. Дороги, выходящие из леса, были уже в руках немцев. А к утру на окраине леса сосредоточились и изготовились к наступлению части двух вражеских дивизий - танковой и моторизованной.
Первые атаки помогли отразить артиллеристы. Пушки, врытые в землю, стояли в боевых порядках пехоты. Били по танкам прямой наводкой. Но к полудню в полку не осталось ни одного орудия, танки и бомбардировщики уничтожили их.
Никто уже не мог сказать, сколько раз немцы начинали все сначала. Минут пятнадцать-двадцать пикировали самолеты. Потом на выгоревшем пшеничном поле появлялись танки и пехота. Каждый раз пехоту отсекали огнем. Танки доползали до траншей и, встреченные гранатами и бутылками с горючей смесью, поворачивали назад, уступая место самолетам. В разных местах уже горело на поле и на холмах полтора десятка машин.
Танков не боялись. Люди, оглушенные грохотом, почти все раненые или контуженные, потеряли ощущение страха. Танки были не так страшны, как самолеты, безнаказанно кружившиеся над бойцами, выбиравшие цель.
Виктор понял, что живым отсюда никому не уйти. У него возникло спокойствие обреченного. Часом раньше, часом позже - все равно наступит смерть. Он укрывался, берег себя инстинктивно. И еще ему хотелось убить как можно больше бегущих по полю маленьких человечков. Он знал, что сегодня немцы в конце концов будут торжествовать. И это было обидно. Потому что победят не они, а громады-машины, ползущие по земле и ревущие в воздухе.
Как только начиналась очередная бомбежка, Виктор садился на дно своей глубокой и узкой ячейки, похожей на круглый колодец, трясущимися руками свертывал большую самокрутку. Земля шаталась. Сверху сыпались комья, осколки. Хлестали поверху тугие волны горячего воздуха. Дважды его подбрасывало близкими взрывами. У него болели уши. Из носа капала кровь.
Когда самолеты улетали, Виктор по пояс высовывался из окопа. Вокруг - бугры вывернутой земли. Прозрачный дымок висел над воронками. В окопах начиналось шевеление, показывались каски, пилотки. Но их становилось все меньше. Сосед слева, худой, длиннорукий красноармеец, был убит еще утром. Его положили у поворота траншеи. А потом туда попал снаряд, красноармейца разорвало на части. Силача-тяжеловеса Чушкина, товарища по Бресту, раздавил танк. Когда он крутился над окопом Чушкина, Виктор швырнул две бутылки с горючкой, но второпях забыл поджечь их. Они разбились о гусеницы и жидкость растеклась по земле. Кто-то бросил гранату, разлившаяся жидкость вспыхнула, и танк сразу ушел.
Ровно в 14 часов немцы устроили перерыв. Но ясно было, что ненадолго. Они готовились к новой атаке, из лесу выходили новые танки. Противник концентрировал силы на узком участке, в центре, в промежутке между двумя дорогами. Захаров бросил сюда свой последний резерв: две роты, снятые с неатакованных флангов. Подполковник сам привел их. Теперь ему нечего было делать в штабе. Исход боя решался тут, на километровом отрезке земли. Здесь важен был каждый живой человек, чтобы выполнить категорический приказ армии - задержать немцев до наступления темноты. Вместе с Захаровым в окопы пришли работники штаба, старшины Мухов и Черновод, капитан Патлюк.
Виктору веселей стало, когда прибыло это подкрепление. Со старыми знакомыми вроде и умирать легче. Он даже не пошел в свою ячейку, а остался в общей траншее, рядом с Бесстужевым и Патлюком.
После бомбежки началась очередная танковая атака. На этот раз больше двадцати машин одновременно, разбившись на две группы, поползло к траншеям. И опять пехоту удалось отсечь от них, прижать к земле пулеметным огнем, А танки подходили все ближе. Бесстужев, торопливыми затяжками докуривая самокрутку, говорил быстро:
- Мне бы живого офицера достать… Это же четвертая дивизия… А, Витя? Достанем?
Патлюк, весь грязный его сегодня дважды засыпало землей), со свалявшимися волосами, высовывался из траншеи и с хриплым смехом кричал:
- Ну иди, иди сюда, злыдень, иди, гадина, иди, вошь куриная!
Виктор силком стаскивал капитана вниз. У Патлюка по-сумасшедшему блестели на черном лице белки расширившихся глаз.
Танки все разом наползли на линию траншей, заполнив воздух скрежетом, металлическим лязгом и грохотом.
Виктор, держа наготове связку гранат, выглянул из траншеи и, отшатнувшись, упал на дно, увлекая за собой Бесстужева. Сверху надвинулось ревущее, черное, обдало удушливым запахом. Со стен траншеи хлынул песок. Рядом душераздирающе, по-звериному, закричал кто-то.
Танк прошел над ними. Пока Виктор и Бесстужев выбирались из-под песка, Патлюк вскочил, кинув вслед танку бутылку. Она цокнула по броне, вспыхнул огонек, и корму машины сразу закрыло широким пологом пламени.
- А-а-а! - закричал Патлюк. - Не нравится, гад! На, жри! На, жри! - одну за другой швырял он бутылки в машину. Ее уже не было видно, вся она превратилась в огромный, пылающий ярко костер.
Бесстужев, вскинув на бруствер ручной пулемет, стрелял по немецкой пехоте. Виктор руками откапывал человека на дне траншеи. Очистил лицо - старшина Мухов! Гусеница зацепила его голову.
- Бутылку! Бутылку! - кричал Патлюк.
Виктор выпрямился. Танк, прорвавшийся в тыл, теперь полным ходом мчался назад, пытаясь сбить метавшееся над башней пламя. В него кидали бутылки, но все мимо. Виктор - прыжком наверх. Размахнулся тяжелой связкой гранат, бросил, целясь в блестящую ленту гусеницы, и в ту же секунду, сбитый сильным толчком, опрокинулся навзничь. Упал на мягкую землю. Боли не чувствовал, но пошевелиться не мог. С удивлением смотрел в прозрачное небо. Над ним склонился Бесстужев, финкой распарывал гимнастерку. Горячая струя потекла по спине.
- Куда? - шепотом спросил Виктор.
- В бок, сквозное, кажется, - бормотал Бесстужев, зубами разрывая индивидуальный пакет. - Только кровь остановить бы…
Капитан Патлюк побежал по траншее влево. Бесстужев, перевязывая, смотрел ему вслед, бинт накладывал торопливо и неумело. Закончив перевязку, схватил автомат Дьяконского.
- Потерпи, Витя!
Выпрыгнул из траншеи и скрылся. Дьяконский, цепляясь за стенки окопа, встал на ноги. И перед траншеей и сзади нее горела жидкость из разбившихся на земле бутылок. Много их накидали впопыхах. Низко висел маслянистый коптящий дым, лицо обдал смрадный горячий воздух; отвратительно пахло тухлыми яйцами.
Виктор с трудом повернулся. Метрах в тридцати от него стоял танк, уткнувшись носом в окоп и задрав корму. Там сновали люди, но за дымом нельзя было разглядеть, что они делают. Языки пламени ползли по земле, подбираясь все ближе к траншее Дьяконского. Он подумал: сможет ли уйти, если огонь подберется вплотную? Сделал шаг - и сел, придавленный болью. Оперся руками о кучу земли, из которой виднелась запрокинутая голова Мухова с засыпанными песком глазами. И стало Виктору очень жалко себя, потому что бросили его тут без помощи. Что он будет делать, если вспыхнет горючая жидкость, разлитая на краю траншеи? Или, еще хуже, немцы придут сюда?
В карманах - ни одной гранаты. Стрелять из пулемета не хватит сил, автомат унес Бесстужев. Он, тихо выругавшись, вытянул поудобней ноги и тут вспомнил, что в сапоге у него - старая отцовская бритва. Взял ее дома, когда ездил в отпуск: отличная была сталь. Служила отцу с гражданской войны. И не сточилась.
Теперь Виктор был спокоен. В плен он не попадет, не будет нового позора ни ему, ни семье. У него хватит мужества полоснуть по горлу. Всего один раз.
Виктор дотронулся до лица Мухова. Знал, что старшина мертв. В черепе глубокая вмятина, в которую вдавились волосы, смешанные с землей. Но хотел убедиться окончательно. Лицо старшины было холодное, твердое. Поднес ладонь к губам - дыхания не почувствовал. Ну что же, значит, нету больше бравого помкомвзвода, знатока службы. А мечтал парень работать в газете, на досуге писал химическим карандашом куцые заметки. И если доводилось получать за них гонорар, накупал папирос, делил на весь взвод…
В траншею спрыгнул Бесстужев.
- Пришел? - обрадованно улыбнулся Виктор. - Отбили, да?
- Четвертая, точно! - булькающим злым смехом засмеялся Бесстужев. - Верно, Витя, четвертая танковая дивизия возле Столбцов проходила. Немец живой из машины вылез. Говорил с ним. Столбцы помнит. Мир помнит, а как женщину задавил - этого он не помнит! А может, не понял меня, ведь мы больше на пальцах…
- В штабе допросят.
- Весь штаб тут. Допрашивать некому… А немец, - Бесстужев нехорошо усмехнулся, на лбу дергалась кожа, - его уже на том свете допрашивают.
- Убили?
- А что, по-твоему, в безопасное место его отсюда уводить? Фашиста от фашистских бомб прятать? Конвоира ему выделять? Своих раненых в тыл вынести некому, понял? Тебя некому вынести. Патлюк за бутылками пошел, а я обязан тут быть… И тылы наши неизвестно где. Говорят, что за рекой уже. А на этом берегу только перевязочный пункт.
- Я останусь, - сказал Виктор. - Ты поднимешь меня, я из автомата стрелять буду.
- Ладно. Захаров тоже остался. В горло ранен. Давай-ка бинт закручу покрепче. - Бесстужев прислушался. - А, черт, опять бомбить будут. Опять летят.
- Ложись рядом. Цигарку сверни мне, - попросил Виктор. - Рефлекс у меня выработался, не могу без курева бомбежку переносить…
Капитан Патлюк, захватив с собой первого подвернувшегося бойца, бежал в это время вниз по склону холма, к складу боеприпасов. Когда появились самолеты - не остановился. Красноармеец хотел было лечь, но Патлюк так двинул его в бок кулаком, что боец вскрикнул и понесся еще быстрей. Вой бомбы оборвался раздирающим треском, Патлюка хлестнуло сзади воздушной волной. Он упал, проехал несколько метров на животе, ободрал нос и лоб. Сел, вытирая рукавом кровь. Красноармеец, свалившийся рядом, не двигался. Вытянутые вперед руки судорожно царапали землю, Патлюк перевернул его: лицо белое, глаза закрыты.
Побежал дальше один. Надо было обязательно принести бутылки до новой атаки. Если не успеет - танки прорвутся к реке, их никто не удержит. А завтра немцы будут уже в его селе…
Склад боеприпасов помещался в глубокой щели, прикрытой сверху настилом бревен. Рядом в воронке - человек десять раненых. Начальник склада перевязывал их вместе с санинструктором. Патлюк сбежал вниз по крутым ступеням. Бомбежка продолжалась. Даже тут сыпалась со стен земля. Капитан схватил ящик, с трудом поднял его. При тусклом свете, косо пробивавшемся через маленькое окошко в потолке, увидел в дальнем конце щели человека. Крикнул:
- Эй ты, помоги!
Человек сидел сгорбившись, спиной к Патлюку, и даже не шевельнулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114