Теперь Геринг заново создал военно-воздушные силы, и в этом его заслуга перед Германией. Ну, а если человек красит щеки, строит замки, собирает картины и носит средневековые ботфорты со шпорами, это в конце концов его личное дело - у каждого могут быть свои чудачества.
Гитлер теперь уже не произносил, а почти выкрикивал слова, и Гудериан понял, что речь фюрера близится к концу. Скоро прозвучит та фраза, которой он обычно завершает все свои выступления.
- Я не пойду на уступки и никогда не капитулирую! - выкрикнул фюрер и повалился в кресло.
Лицо у него было красное, глаза блестели. Он поправлял сбившийся галстук, и Гудериан заметил, как вздрагивают его руки.
Доклад Гитлера не обсуждался. Генералы покинули зал. Они торопились, в их распоряжении были только одни сутки. Завтра все должны находиться на своих местах. Надо было завершить дела здесь, в Берлине.
В тот же день состоялась вторая встреча с фюрером. На этот раз командующие докладывали о готовности своих войск. Гудериан и Гот опять стояли рядом, слушая сообщения командующих группами армий. Гитлер сидел, закрыв ладонями лидо, погрузился, казалось, в свои мысли. Виден был только его лоб да слипшиеся, жирно блестевшие волосы. Вдруг он быстро отнял руки, повернулся к Гудериану и, перебив фельдмаршала фон Бока, спросил:
- Сколько вам нужно дней, чтобы достичь Минска?
- Пять или шесть, мой фюрер.
- Неделя, - подтвердил Гот. - Через неделю мы ворвемся туда с севера и с юга.
Но Гитлер уже не слушал. Он снова опустил голову на руки и закрыл глаза.
Вечер Гудериан провел дома, с женой. Наутро, простившись с Маргаритой, он вылетел в штаб, находившийся в Варшаве. Теперь Гейнц более детально представлял себе план предстоящей кампании.
На главном, московском направлении сосредоточена была группа «Центр» под командованием фельдмаршала фон Бока, насчитывавшая около пятидесяти дивизий, в том числе девять танковых и шесть моторизованных. Такое же приблизительно количество дивизий имелось на этом направлении и у русских. Само начертание границы, дугой выгибавшейся к Варшаве, подсказывало тут идею фланговых ударов. С одной стороны дуги должна была нанести удар 3-я танковая группа Гота, с другой - 2-я танковая группа Гудериана. Наступая по сходящимся направлениям, они отрезали основную массу советских войск, группировавшуюся в районе Белостока.
Соединившись у Минска и предоставив пехоте добивать окруженного противника, танковые группы должны были наступать дальше: на Смоленск, Рославль, Ельню - к Москве. Этот грандиозный замысел восхищал Гудериана. Перед ним открывалась перспектива в полном блеске показать свой талант полководца.
Придирчиво обдумывая замысел кампании, Гудериан не мог найти в нем существенных изъянов. Силы противников были неравны. Количество соединений на той и другой стороне приблизительно одинаково, но немецкая пехотная дивизия была по численности почти вдвое больше русской, укомплектованной по штатам мирного времени, а танковая дивизия равнялась целому танковому корпусу русских.
План войны был ясен Гудериану. Теперь нужно думать только о том, как лучше и быстрей провести этот очередной поход.
* * *
Игорь увидел Настю сразу, едва она вышла из вестибюля метро. Поднял руку. Девушка заметила, кивала, пробираясь через разделявшую их толпу. Верхняя губа приподнята напряженной улыбкой. Спросила заученно, будто готовилась:
- Не опоздала я?
- Минута в минуту.
Оба испытывали неловкость, не знали, о чем говорить. Игорь украдкой рассматривал ее. Она повзрослела, ничего не осталось от угловатой и робкой девчонки-подростка. Округлились плечи. Платье на ней еще одуевское, из отбеленного полотна. Ходила в нем на выпускные экзамены.
- Ну, что нового?
- Какие у меня могут быть новости, - усмехнулась она. - У меня все по-старому.
- Мы же с тобой месяца три или четыре не виделись.
- Сто двадцать шесть дней. Если бы не Виктор, ты и вообще не позволил бы, наверно.
- Не знаю.
- Не позвонил бы, - сказала Настя.
Да, она, пожалуй, была права. Он лишь изредка, мимолетно вспоминал о ней, мысли были заняты Ольгой и будущим ребенком. Раньше он как-то не замечал малышей. А теперь, готовясь к занятиям возле памятника Бауману, он с любопытством разглядывал детишек в колясках.
Ольга присылала длинные и ласковые письма, ждала на каникулы. Игорь так стосковался по ней, что иногда был готов бросить институт и уехать в Одуев. Только вчера от Ольги пришло письмо. Она сообщала, что Виктору дали отпуск и он уже три дня дома. Вернее, дома бывает только по ночам. С раннего утра уезжает на велосипеде в Стоялово. В конце была маленькая приписка Виктора: «Жди. Нагряну. Поговорим. Обнимаю».
Он действительно «нагрянул» неожиданно, в полдень, когда Игорь собирался на лекцию. Ввалился высокий, загорелый, с окрепшим басом. Еще глубже казалась узкая ямочка на выпуклом подбородке. Привычно щурились насмешливые глаза. Ловко сидела на нем новая, отглаженная гимнастерка. Обнялись крепко, так, что захрустели у обоих кости. Игорь подхватил вещевой мешок; смеясь и подталкивая друг друга плечами, пошли в комнату.
Виктор заехал на двое суток, посмотреть столицу. Сразу же решили: театр или концерт - обязательно, сельскохозяйственная выставка, станции метро.
- Кто здесь из наших? Настя? - спросил Виктор. - Какая она теперь? Надо увидеться, это же интересно. Устроишь?
Игорь согласился. Не теряя времени, Виктор помылся в ванне и поехал навестить каких-то совершенно неизвестных ему людей - просила мама.
Встретиться договорились в половине седьмого возле манежа.
Игорь и Настя стояли под часами, глядя на милиционера-регулировщика. Он виртуозно и с удовольствием работал своей палочкой, то вскидывал ее восклицательным знаком, то прикладывал к груди, четко поворачиваясь на каблуках. Милиционер был похож на дрессировщика. По его знаку застывал поток машин, красных и желтых автобусов, трамваев. Но стоило ему дать сигнал - и вся ревущая и грохочущая лавина устремлялась вперед, мимо университета, библиотеки и дальше вниз, к мосту.
- Коноплева, что задано по литературе? - раздалось за спиной.
Настя обернулась.
- Витька, ты? Здравствуй.
- Так что же задано по литературе? - смеялся Дьяконский, пожимая руку. - Забыла? Все забыла, заяц! Что вырезано на третьей парте в первом ряду?
- Помню, - скупо улыбнулась девушка. - «Соня плюс Вася равняется дружба».
- Верно. Это Игорь работал. В позапрошлом году… Взрослая ты какая, и волосы завила.
- А ты еще длинней стал.
- Будто вчера только экзамены были. Вот встретимся когда-нибудь так стариками…
- Далеко еще! - Настя прикоснулась пальцами к прохладным треугольничкам на петлицах Виктора. - Это что у тебя? Ты теперь командир, да?
- Так точно! - вытянулся Дьяконский. - Произвели за отличие в младшие сержанты.
- А чем отличился?
- Съел без отдыха пять котелков каши.
- Ну и врешь!
- По-твоему, просто - пять котелков? Сама попробуй. До революции, говорят, за такой подвиг сразу офицерский чин давали.
- К вам студентов бы наших. Они бы все через месяц генералами сделались.
- Слушайте, болтуны, чего мы стоим, - оказал Игорь. - Погуляем до концерта. Куда, Витька? Сегодня твой день, решай.
- Пошли к Мавзолею.
На Красной площади было немноголюдно. Молодая, свежая травка пробивалась среди брусчатки. Машины проезжали изредка. После шумного перекрестка особенно торжественной казалась здесь тишина.
Белые облака медленно двигались над Кремлем. Падавшие сбоку лучи солнца окрашивали их в нежно-розовый цвет. Над куполом правительственного здания трепетал на ветру красный флаг. А ниже - массивная зубчатая стена, поросшая мхом, будто поседевшая в своем многовековом дозоре. Незыблемая, прочная, подняв вверх сторожевые башни, охраняла она мозг и сердце огромной страны.
- Вот и поклонились, - сказал Дьяконский. - Когда еще доведется побывать тут!
Пора было идти на концерт. Постояв в очереди на улице Горького, они сели в синий двухэтажный троллейбус, высокий и узкий. Такие редко встречались в Москве. Интересно было смотреть сверху на бегущих мимо людей. У них были большие головы и непропорционально короткие ноги.
- Площадь Маяковского! - объявил кондуктор.
- Нам сходить, - поднялся Булгаков.
- В зал Чайковского? - обрадовалась Настя. - Вот это здорово. И ты молчал до сих пор!
- Дорого яичко к христову дню! - снисходительно улыбнулся Игорь. Он был доволен собой. Шутка ли сказать: достал билеты в недавно открывшийся зал Чайковского, да не просто на концерт, а на концерт вальсов Штрауса. Утром, дождавшись Настю, они отправились на сельскохозяйственную выставку. 49-й трамвай медленно тащился по Красносельской улице, стоял на перекрестках на Каланчевке и на Мещанской. Зато, миновав мост у Ржевского вокзала, трамвай, будто наверстывая упущенное, понесся быстро, раскачиваясь и подпрыгивая.
Время было раннее, народу на выставке немного. Ни Виктор, ни Настя с Игорем не интересовались особенно сельским хозяйством, но красота и величавость павильонов, собранные в них богатства привлекали всех троих. Все здесь было необыкновенно: и огромные зерна пшеницы, и коровы с выменем чуть ли не до земли, и крупные темно-красные вишни, продававшиеся с лотков.
Настя была молчалива. Ночью она мало спала, все думала об Игоре. Для него эта встреча ничего не значила, он даже не замечал, как больно и радостно ей. А она готова была простить ему все за одно ласковое слово. Настя ругала себя за то, что в то хорошее время, когда они жили вдвоем в комнате у Ермаковых, она сдерживала порывы Игоря, боялась стать близкой ему. Ну, сберегла себя, а кому это нужно?
Ночью решила не идти с ребятами на выставку. А утром не выдержала, захотелось снова побыть с Игорем. Чувствовала Настя себя плохо. Лицо покрыл легкий налет желтизны, глаза усталые; вымученная, через силу, улыбка. Старалась держаться так, чтобы Игорь не видел ее лицо.
Окончательно испортилось у Насти настроение во время прогулки по каналу Москва - Волга. Было очень жарко, солнце накалило металл. Почти беспрерывно гремел, изматывая нервы, духовой оркестр. Теплоход подолгу стоял в шлюзах. В них было прохладней, но сильно пахло смолой. А когда шлюз заполнялся водой и теплоход поднимался, к горлу подкатывала тошнота.
Игорь тоже утомился.
Ему надоели медленное движение, духота, слепящая белизна теплохода. Раздражало молчание Насти, ее несчастный, убитый вид.
- Скуксилась, барышня, - сказал Игорь.
- Я ничего.
- Все люди как люди, а ты раскисла.
К Химкинскому речному вокзалу возвращались в темноте. Высокое, ажурное здание вокзала, освещенное множеством огней, казалось издали волшебным дворцом, поднявшимся над черной водой. Подул ветерок, легче стало дышать.
Оркестр продолжал греметь, не зная усталости.
- Вот кто честно зарабатывает свой хлеб, - засмеялся Виктор.
- К черту их! Это они пассажиров отпугивают, чтобы другой раз не ездили. И какой осел мог придумать оркестр на этой коробке? На берегу, если надоест, уйти есть куда, а здесь не скроешься. У меня, может, живот болит, я через пять минут ноги протяну, а тут фокстроты наяривают…
- Игорь, ты зол на всех.
- Кроме тебя.
- Чем обязан? - спросил Дьяконский.
- Скоро уедешь.
Настя, ссутулясь, стояла возле борта спиной к ним.
- Любуешься? - подошел Виктор. Заглянул в лицо, увидел слезы на глазах. - Ну, это ты зря, - взял он ее за локоть. - Не сердись. Игорь, он ведь такой… Никогда особой вежливостью не отличался.
- Не из-за него. Устала очень, - пыталась улыбнуться Настя. - Вот уйдете вы, и опять одна останусь.
- Я завтра отправляюсь, еще увидимся.
- Нет, - твердо сказала Настя. - Завтра я не могу.
Теплоход загудел протяжно и сердито, заглушая слова. Закачалась под ногами палуба. С правого борта быстро надвигался причал.
* * *
Высокие окна кабинета завешаны белыми шторами. В одном месте, где штора задернута неплотно, пробился косой солнечный луч. За несколько минут он так нагрел письменный прибор на столе, что горячо было притронуться. На улице жаркий день. Душно и в кабинете. Полковник Порошин давно бы расстегнул воротник гимнастерки, но неудобно при генерале. А Ватутин будто и не чувствовал духоты. Наклонив голову, постукивал по чернильнице карандашом, внимательно слушал Порошина. Генерал по-мужицки крепок, осанист. Простое русское лицо: нос картошкой, широкие, немного вывернутые ноздри, светлые волосы. От сидячей работы в Генеральном штабе он начал заметно полнеть. Появился второй подбородок, выдаются вперед толстые щеки, туго обтянутые кожей.
Ватутин еще молод, ему всего сорок - на пять лет старше Порошина. Он отлично окончил две военные академии, слыл крупным специалистом штабной работы.
У генерала маленькие, будто подпухшие глаза, умные и проницательные. Казалось, ему достаточно одного взгляда, чтобы определить, что за человек перед ним. А когда он улыбался, узкие и продолговатые глаза его почти совсем скрывались под складками век, поблескивали под изогнутыми бровями с веселой хитринкой.
Ватутин обладал довольно редким среди генералов даром: он мог подолгу терпеливо выслушивать людей, не перебивая, не навязывая своего мнения.
Порошин уже представил письменный доклад о результатах инспекции, а теперь делился личными впечатлениями. Ватутин молчал, изредка, порой невпопад, кивал головой. Прохор Севостьянович смотрел на его руки, державшие карандаш. Они были совсем не крестьянские: узкая кисть, длинные пальцы. Это были руки интеллигента, привычные к бумаге, к циркулю, но не к топору.
- Вам известно, Николай Федорович, о сообщениях перебежчиков. С одним я беседовал. Он переплыл ночью Буг, несмотря на холодную воду. Немецкий коммунист, рабочий. Утверждает, что в приграничном районе сосредоточивается 2-я танковая группа генерал-полковника Гудериана. Назвал даже некоторые соединения: 24-й танковый корпус, мотодивизия СС «Рейх» генерал-лейтенанта Гауссера, пехотный полк «Великая Германия». Нет оснований не доверять этим показаниям. А мы знаем; что танковая группа Гудериана - ударный кулак для наступления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114