Охотники остановились покурить. К лесу отправился дядя Иван, захватив флажки для оклада. С ним ушли пятеро стояловских мужиков-загонщиков. Припадая на левую ногу, прохромал мимо Игоря пасечник Герасим Светлов в пушистой заячьей шапке. Дед Крючок взял с собой берданку. Брагин отобрал у него патроны - загонщику стрелять нельзя, - но с берданкой дед не расстался.
- Пущай хоть ружье будет, - говорил он, вытирая рукавицей сизо-красный нос. - Без оружия нам иттить никак невозможно. Армяк у меня чужой. Случись чего - мне тогда Федька Кривцов голову с корнем скрутит.
По жеребьевке Игорю и Григорию Дмитриевичу места достались рядом, у верховья оврага, на самой волчьей тропе. Лес тут был редкий, поодаль друг от друга стояли толстые березы в пухлом белом убранстве. На рыжеватом снегу выделялась цепочка свежих следов с бороздками между глубокими ямками. Волки, возвратившись с ночного набега, недавно прошли в овраг.
Справа появился дядя Иван, подвязал к ветке красный флажок, полез по сугробам дальше, разматывая бечеву. Где-то слева окладывал овраг Герасим Светлов.
Игорь, утоптав снег, плотно прижался спиной к березе. Держал навскидку ружье, настороженно поводил глазами по сторонам. Вокруг было пустынно, только из-за дальнего дерева торчал ствол ружья - там затаился отец.
День выдался пасмурный. Одноцветная белесая пелена заволокла небо. Было сумрачно. В глубине леса надрывалась, трещала сорока. Игорь чувствовал себя каким-то возмужалым и обновленным. Это ощущение новизны началось у «его в то утро, когда вернулся он на рассвете от Ольги. Дома все спали, гости разошлись часа в три. Про Игоря думали, что он остался у Соломоновых. Открыла ему Марфа Ивановна, назвала обормотом. Игорь засмеялся, обнял ее. «Тише, оглашенный», - улыбнулась бабка.
А поздно вечером Игорь, крадучись, снова ушел к Ольге. Возвратился с зарей, опустошенный бессонной ночью, счастливый от впервые испытанной близости к любимому человеку. Открылась для него новая сторона жизни, о которой раньше только догадывался: полная безмерной радости до самозабвения, обогащавшая его, раздвигавшая прежние представления. То, что совсем недавно казалось серьезным, становилось смешным и ненужным. А слово «любовь», которое прежде бездумно и часто вырывалось у него, наполнилось тайным смыслом, стало своим, сокровенным.
По-новому ощущал он и свое тело. Выбрав время, когда никого не было в комнате, раздевался до пояса, смотрел на себя в зеркало, радуясь, что у него широкие плечи, что под гладкой кожей крепкие набухают на руках мускулы.
Теперь Игорь принадлежал не только себе. О чем бы он ни думал, невольно и подсознательно в мыслях его всегда присутствовала Ольга, была незримой соучастницей всех его дел.
Неприятно было то, что мать в последние дни сухо и сдержанно обращалась с ним, будто он оскорбил ее чем-то. Отец, хоть и хмурился чаще обычного, говорил с Игорем спокойно.
С дальнего конца оврага донеслись приглушенные крики, удары палок по деревьям. Это пошли загонщики, выгоняя волков из логова вверх по оврагу, оцепленному с обеих сторон красными флажками. Игорь вскинул ружье. Гладкое ложе холодило правую щеку.
Загонщики приближались, крики становились отчетливей. Прислушиваясь к шорохам, Игорь напряженно всматривался в кусты. Глаза застилало туманом, но он боялся пошевелиться, поднять руку, чтобы вытереть их.
Выстрел, гулко раскатившийся слева, заставил Игоря вздрогнуть. «Туда пошли!» Он повернулся в ту сторону и вдруг увидел волка. Вытянув длинное серое туловище, волк медленно крался, почти полз шагах в двадцати от него, совсем не там, где ждал Игорь. Прижав острые уши, оскалив красную пасть, он спружинился перед поваленным деревом, собираясь прыгнуть.
Серый ком легко взлетел в воздух, и в эту секунду Игорь нажал курок. Волк ткнулся головой в снег, вскочил, стремительно метнулся в сторону. Игорь, уже не видя его, ударил вторым зарядом, побежал, увязая в сугробах.
В лесу бухали выстрелы, и совсем близко, и в отдалении.
Возле поваленного дерева Игорь увидел на примятом снегу ярко-красные, глубоко запавшие пятна.
- Ну, где он? Упустил? - выскочил из кустов дядя Иван, потный, с засунутыми за пояс рукавицами. - Эх, упустил, парень! Матерый на тебя шел!
Игорь молча указал на кровавый след.
- Иван, тут он! - крикнул Григорий Дмитриевич.
- Ну-у-у! Я думал - Игорь стрелял!
- Я подранка добил!
Волк лежал на боку, вытянув лапы. От красного, мокрого языка, вывалившегося на снег, шел еще легкий парок.
- Хорош зверюга! - удовлетворенно говорил Григорий Дмитриевич, наклонившись над ним. - Достань-ка кисет, Иван. Замучился без курева, пока стоял… Но ты смотри, до чего же живуч, черт. Игорь ему в шею две картечины всадил, а о» галопом на меня выскочил.
- Волчица ушла, - свертывая папиросу, рассказывал дядя Иван. - Как услышала выстрелы, назад повернула. Возле оклада проскочила. Опытная, видать, стерва. Дед Сидор ее в упор видел. И трех переярков с собой увела.
Игорь, опершись на ружье, рассматривал волка. Вблизи он не казался серым, густая шерсть его имела красноватый, ржавый оттенок. Вдоль спины по хребту тянулась ремнем черная полоса. Лобастый, широкогрудый, с подтянутым животом и сильными ногами, он и сейчас, мертвый, был по-своему красив. Его полуприкрытые, остекленевшие глаза с укором глядели на Игоря, будто спрашивали; «Зачем ты убил меня? Что я тебе сделал?»
Игорь отвернулся. Стало жаль этого ловкого, быстрого зверя, без движения валявшегося теперь на снегу.
- Ты что молчишь, парень? - обратился к нему дядя Иван.
- Так… Ноги замерзли.
- А мы вот выпьем сейчас для сугреву.
Подошли остальные охотники и загонщики, притащили еще трех добытых волков: двух молодых и одного покрупней - переярка. Брагин приказал всем разрядить ружья.
Уселись тут же, кто на пенек, кто прямо на снег, достали четыре бутылки водки. Дядя Иван охотничьим ножом резал сало.
- После честного труда выпить рюмку нет вреда, - гудел Брагин, казавшийся огромным в белом халате поверх полушубка.
Григорий Дмитриевич, опрокинув в рот стопку, провел ладонью по губам, крякнул.
- Люблю жизнь охотничью… Как на фронте, бывало…
- Тут еще почище, чем на фронте, - прожевывая хлеб, торопливо заговорил дед Сидор. - Я на ерманской войне такого страха, как сегодня, не натерпелся. Эта волчица на меня ажник с рыком кинулась. Ей-богу, - перекрестился он. - Я оступился и в снег. А переярки через меня. Герасим сбрехать не даст, он видел. Один зубами - хрясть! Думаю все - отходил Сидор по этому свету. А он, стервец, промазал, по армяку клыком полоснул. Гля, дырка какая, - показывал Крючок порванную полу. - Чего я теперь Федьке скажу? Он с меня душу вынет или волчиную шкуру потребует.
- Эй, дед, дед, ты к шкуре не подбирайся, - смеялся Брагин. - Шкуры сдадим и деньги поровну. А армяк твой еще раньше дырявый был.
- Промежду прочим, ты в этом деле первый виновник, - наступал на лесничего Крючок, щуря замаслившиеся от водки глаза. - Кто это приказал из берданы патроны вынуть? Ты приказал! Эти волки только по дурости меня не затерзали. Я перед ними как малый ребятенок лежал, борода в снегу и копыта врозь. А советская власть что говорит? Нынче каждую кадру беречь надо.
- Значит, я против власти пошел? - приседал от смеха Брагин.
- А ты как думал! - хорохорился Крючок, воинственно выставив жиденькую бороденку. Не понять было, шутит или говорит серьезно. - Ты хоть и партейный, а правительственных решеньев не знаешь.
- Я, дед, охотничий закон знаю: загонщик оружия не имеет. Всадил бы ты в охотника порцию дроби - это бы действительно кадр был.
- Моя дробь, Дорофеич, для охотника безопасная. Ей только птицу бить, да и то ежели впритык с самого заду. Ты бы мне еще рюмашку плеснул, а сам посмотрел. Патроны-то в твоем кармане лежат.
Пока дед Крючок возился с бутылкой, Брагин, посмеиваясь, выковырял из гильзы бумажный пыж. На широкую ладонь горкой высыпалась из патрона белая соль.
- Давай сюда, на хлеб мне, - сказал дед Крючок. - Хлеб с солью он завсегда вкусный.
Дружный смех вспугнул стаю ворон, рассевшихся было на соседних деревьях. Каркая, хлопая крыльями, закружились вороны над лесом, не отлетая далеко от того места, где валялись убитые волки, - чуяли мертвечину.
* * *
Темнота в комнате чуть-чуть поредела. Зарозовели стекла в окне, отчетливей проступили на них жилки ледяного узора. Игорь лежал с открытыми глазами, не шевелился, чтобы не разбудить Ольгу. Она спала рядом, прижавшись щекою к его руке. Полуоткрытые, припухшие губы совсем близко возле его рта. Рассыпались по подушке густые волосы. На белой коже лица двумя темными полудужьями выделялись сомкнутые ресницы. То ли тень, то ли синева густела у нее под глазами.
С тоскливой радостью смотрел Игорь на эту красивую женщину, навсегда теперь родную ему. Как можно жить без теплоты ее тела, не ощущать ее губ, не видеть ее глаз! Бросить бы ко всем чертям институт, увезти Ольгу с собой в Москву, работать и знать, что впереди у тебя целый вечер с ней, целая ночь…
Вздох Игоря разбудил ее, она живо приподнялась, спросила испуганно:
- Поздно уже?
- Нет. Полежим еще.
- Полежим, - согласилась она. - Последние наши минутки.
- У нас еще вся жизнь впереди. Дай только институт кончить.
- Три года ведь.
- Ну, три… Я вот обмозгую, как тебя в Москву вытащить. Проживем как-нибудь. Есть же у нас студенты семейные. Кончу институт - ты в институт пойдешь.
- Не торопись, я ждать буду, сколько захочешь. Только вот с учебой у меня ничего не выйдет, наверное…
- Боишься на экзаменах провалиться?
Ольга беззвучно засмеялась, прижалась губами к его уху, ответила шепотом:
- Хочу, чтобы у нас был ребенок.
- Зачем? - удивился Игорь.
- Теперь уже поздно спрашивать, - снова засмеялась Ольга. - Мне кажется, он уже есть. Маленький человек - твой и мой. Мы вдвоем будем ждать тебя.
- Вообще говоря, это здорово, - задумчиво произнес Игорь. - А когда же он… Это самое… Когда он родится? Через девять месяцев, да?
- Осенью.
- Значит, после каникул…
- Ну, встаем, а то мама скоро с дежурства придет.
Ольга поднялась, бесшумно прошла по ковру к зеркалу. Стояла полуобнаженная, спиной к Игорю, расчесывая большим гребнем волосы, сбегавшие по ее телу ниже пояса.
- Ты совсем меня не стесняешься, Оля.
- А зачем? - удивилась она. - Ведь я же твоя, Игорек, люблю тебя… Не нравится? Оденусь сейчас…
- Нет, нет! Это я просто так.
- Знаешь, Игорь, - сказала она, - вот уезжаешь ты, а мне все равно хорошо. Раньше я мучилась, ждала тебя и не верила, что вернешься. А теперь одной оставаться не страшно. Дело ведь не в расстоянии, правда? Ты теперь все равно со мной, где бы ни был.
- А мне тоскливо.
- У меня это, «наверное, потом придет. А сейчас я такая спокойная и счастливая - просто сама удивляюсь.
- Так лучше, Оля. Лучше расставаться без слез. Я буду помнить тебя спокойной, и самому веселей будет.
- Давай условимся - думать друг о друге каждую полночь. Не вообще думать, а говорить, рассказывать, что за день случилось. Будто встречаемся по-настоящему.
- Обязательно.
Ушел Игорь, когда уже совсем рассвело. Обнялись последний раз в коридоре, поцеловались. Встав на стул, Ольга открыла форточку, смотрела ему вслед.
Потом она затопила печь. Делала привычную работу и с тревогой ждала, что вот-вот нахлынет на нее страшная черная тоска, свалит на кровать, заставит кричать, биться головой о стену. Но тоска не приходила. Была светлая радость и ощущение полноты жизни. Подумала: если будет ребенок, придется шить к лету широкую блузу.
Вскоре вернулась с работы Наталья Алексеевна. Вид у нее был усталый. За завтраком поела она неохотно и немного, вяло рассказывала больничные новости. Она поняла, конечно, что и эту ночь Игорь провел здесь. Ее укоризненный взгляд смущал и раздражал Ольгу.
Наталья Алексеевна замечала все - и темные круги возле глаз на осунувшемся лице дочери, и ее сонливость днем, и нетерпение по вечерам. Радовалась, что пришла, наконец, к Ольге настоящая любовь. И больно было матери оттого, что Игорь появляется тайком, что так плохо, не по-людски складывается у дочери жизнь.
Сегодня решилась, наконец, поговорить с Ольгой. Раздевшись, легла в постель, подозвала к себе.
- Сказать хочу кое-что.
Ольга сразу сжалась, насторожилась внутренне, приготовилась защищаться.
- Об Игоре? - Голос выдал ее волнение.
- Постарайся понять меня правильно. Я ничего не имею против него. Он хороший мальчик, и с Витей дружен. Но меня коробит скрытность.
- Мама, ты знаешь…
- Да, да, - слабо махнула она рукой. - Ты виновата перед ним, это бесспорно. Но сколько же может так продолжаться? Ведь ты относишься к нему как к мужу?
- Конечно, - решительно сказала Ольга. - Он мой муж. И будет им всегда.
- Дай господи, доченька. - Наталья Алексеевна погладила ее плечо. - Это было бы очень хорошо. Но ты пойми другое. Опять начались пересуды. Мне стыдно смотреть на людей.
- Плюнь на них! - У Ольги напряженно звенел голос.
- Сплетничают ведь. Лето вспоминают, Горбушина…
- Пусть, - через силу усмехнулась Ольга. - Пускай вспоминают. Этим мещанам только дай повод поговорить, они кого хочешь грязью обольют.
- Но что же делать?
- А ничего. Не обращай взимания. И не надо об этом, мама. - У Ольги кривились губы, она с трудом сдерживала слезы.
- Может, ты скажешь, чтобы Игорь не ходил к нам?
- Нет!
- Подумай, Оля, так будет лучше.
- Нет! Нет! Нет! - истерично выкрикнула Ольга. - Пусть сплетничают, пусть шушукаются! Нарочно буду по улицам с ним ходить! При всех целоваться буду!
- Успокойся! - поднялась с кровати испуганная мать.
- Сами грязные, гадкие! Какое им дело до меня? Зачем они лезут в мою жизнь? Ох, как мне противно! - всхлипнула она, бросившись грудью на стол.
Все тело ее сотрясала нервная дрожь. Глядя на нее, беззвучно плакала и Наталья Алексеевна.
- Он ведь уехал, мама, уехал он, - бессвязно говорила Ольга. - До лета ведь он уехал!
- Не знала я, доченька!
- Игорь уехал, мама! - задыхалась она.
Наталья Алексеевна наливала из графина воду, стакан ходуном ходил в ее руке. Не спуская глаз с Ольги, шарила по столу, отыскивая пузырек с валерьянкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114