- Дырочка-то аккуратная, ее заткнуть можно. Очень уж посудина вместительная. Обыщешься, не найдешь такой. Ну что же, я пойду, значит, товарищ лейтенант? Так, что ли?
- Надо, - ответил ему командир.
* * *
Километрах в двадцати северо-западнее Бреста взвод немецких саперов нес дежурную службу на шантанном мосту через Буг. Жизнь была спокойная. Фронт ушел на восток, поговаривали, что танкисты уже захватили Минск. Через мост двигались дальние тылы 2-й танковой группы да колонны автомашин с ранеными.
В пышной зелени берегов медленно текла река, слюдяная, блестящая днем, под горячим солнцем, и густочерная, таинственная по ночам. Жара стояла такая, что к полудню прекращалась всякое движение по мосту, саперы изнывали от духоты, прятались в тени или лезли в холодную еще воду. Но купаться было неприятно. Множество раздувшихся трупов несла на север река, и саперы шутили, что жирная рыба будет в этом году в Балтийском море.
Солдаты еще не видели живых русских красноармейцев. Любопытство донимало их. Иногда вылавливали багром трупы, брали что-нибудь на память: звездочку, бляху с ремня, треугольник или кубик с петлиц. Выворачивали карманы, надеясь поживиться. Командиру второго отделения повезло - он снял с трупа хорошие ручные часы, промыл их спиртом, и теперь часы шли, будто и не бывали в воде.
Однажды к понтону прибило труп русского. Его подтянули багром к берегу и осмотрели. В карманах нашли какие-то бумага с расплывшимися чернилами. На ремне - целый десяток фляг.
- Странно, - сказал унтер-офицер. - Зачем ему столько… И эта обрезанная штанина…
- Говорят, русские вообще чудные люди.
- Он оделся так, чтобы удивить нас, - острили саперы.
- О, да тут какой-то чулок на ноге! Под коленом у него дамский чулок!
- Наверное, амулет.
- Все гораздо проще: война застала его в постели, а девчонка привязала на память свою тряпку.
Каждую новую шутку солдаты встречали громким веселым хохотом.
На обрыве появился привлеченный шумом командир взвода, наклонился, держась за гибкую молодую березку, крикнул:
- В чем дело?
Саперы повернулись на его голос. Унтер-офицер ответил:
- Река принесла труп.
- Чей?
- Какой-то русский солдат.
Лейтенант поморщился и махнул рукой. Унтер-офицер понял, длинным багром оттолкнул убитого на течение; вода подхватила и понесла его дальше, мимо курчавой рощи молодых дубков, мимо пестрого луга. И долго еще видна была с понтона темная точка на голубой глади безмятежно-спокойной реки.
* * *
Передовые танковые отряды генерал-полковника Гудериана вышли 28 июня к южной окраине Минска и установили связь с танкистами генерала Гота, прорвавшимися к городу с севера. Кольцо окружения замкнулось. В «котле» оказались главные силы советских войск Западного франта; одна группа в районе Белостока, вторая - восточнее, ближе к Минску. Такого успеха не ожидали даже наиболее оптимистично настроенные германские генералы.
Из опыта боев во Франции немцы вынесли твердое убеждение: главное - окружить противника. Это уже победа. Окруженный враг складывает оружие и сдается. Но здесь, на востоке, происходило нечто противоречащее опыту и военной науке.
Поражение потерпело командование Западного фронта, а не войска. На огромном пространстве от границы и до самого Минска, на территории, которую немцы уже считали своей, развернулось напряженное сражение. Русские наносили удары то в одном, то в другом месте, пытались прорвать кольцо, просачивались небольшими отрядами и целыми подразделениями. По сути дела вся пехота группы армий «Центр» была втянута в борьбу с окруженными, кроме того, «котел» приковал к себе главные силы Гудериана и Гота. Темп наступления сильно упал. Разведка сообщала, что с востока перебрасываются новые соединения советских войск, развертываются на рубеже Днепра. А немцам нечем было помешать созданию новой линии фронта.
Гудериана не покидало беспокойство. Надо двигаться вперед, бить и бить, не давая противнику закрепиться. Через две-три недели будет поздно, придется прорывать подготовленную оборону.
Танки Гудериана и Гота глубже всех врезались в просторы России. Гот вояка, но не политик, не умеет пользоваться добытой славой. А у Гейнца был дальний прицел. Он должен первым дойти до Москвы, занять место в истории рядом с Наполеоном. Ради такой цели можно было ставить на карту все. Только действовать следовало не в одиночку, чтобы в случае неудачи разделить с кем-либо ответственность или совсем свалить ее на чужие плечи.
Никого не извещая, Гудериан вылетел в штаб танковой группы Гота. Все-таки они были очень разными людьми. Гейнц воевал целеустремленно, весь отдаваясь делу. Не считаясь с временем, днем и ночью ездил из дивизии в дивизию, выяснял обстановку, наводил порядок, давал указания. А Гот и на войне оставался самим собой: напористым, энергичным, но чрезмерно эмоциональным и безалаберным человеком, склонным к эпикурейству. Сейчас он занимал квартиру из пяти комнат. В двух первых толпились офицеры, стояли столы с бутылками и закусками. Сюда заходили запросто, ели, пили, дымили сигаретами. Пахло жареным мясом. Два солдата - официанты - сновали с подносами.
Тут же и работали: звонили телефоны, стучали машинки.
Следующая комната служила приемной. Потом кабинет Гота и его личные апартаменты - просторная побеленная комната. Высокая двухспальная кровать была явно доставлена сюда из другого места, стояла почему-то не возле стены, а поперек комнаты. На ней горкой лежало свежее шелковое белье, а на спинке висела розовая женская рубашка. Это было совсем безобразно, Гудериан едва удержался от замечания. Поморщился брезгливо, вспомнив слухи о половой извращенности Гота.
Они прошли к окну и, пока Гудериан стоял спиной к кровати, молоденький, женственный адъютант успел убрать все белье с генеральской постели.
Разговаривали с глазу на глаз, сидя в креслах.
- Знаете, генерал, - начал Гейнц, растягивая в усмешке тонкие язвительные губы. - Положение на нашем фронте напоминает мне случай с одним охотником, который забрался в чащу леса и вдруг закричал оттуда: «Господа, господа, я поймал медведя!» - «Так ведите его скорее сюда!» - «Но он меня не пускает!»
- Браво, - хлопнул в ладоши Гот. - Боюсь, этот медведь не выпустит нас слишком долго.
- Подобное опасение и привело меня к вам.
- Да, да, да! - кивал Гот. От него шел густой запах духов.
- Ситуация сложная, - продолжал Гудериан. - Все внимание фюрера приковано к окруженной группировке. Он против дальнейшего наступления, пока русские в «котле» не будут уничтожены. Он нервничает, считая, что у окруженных слишком место сил; русские могут раздробить кольцо и уйти. Больше того, фюрер опасается, что русские могут повернуть на запад и ударить на Варшаву, то есть в ту сторону, где стенки «котла» наиболее слабые.
- Такая возможность существует? - насторожился Гот.
- Не думаю. Но это было бы ужасно. Эти сотни тысяч русских обрушились бы на наши оголенные тылы, перерезали коммуникации, уничтожили бы наши склады. Это могло бы сорвать всю кампанию. Вместо того чтобы наступать на восток, нам пришлось бы сосредоточить все усилия в противоположном направлении. Но, к нашему счастью, русские действуют разрозненно. У них нет твердой руки, способной провести такую операцию. Вы знаете, что генерал Павлов находится вне кольца окружения?
- Да, - сказал Гот. - Они не способны на это. У них мало боеприпасов, танки не имеют горючего.
- Однако фюрер беспокоится. И поэтому он решил не двигаться пока дальше, а все силы бросить на ликвидацию окруженных.
- Приостановить наступление?! - воскликнул Гот.
- Временно.
- Но противник отходит передо мной почти без сопротивления!
- Дорогой генерал! У нас с вами на руках есть хороший козырь. Ведь директива Гитлера, его личное распоряжение вам и мне стремительно двигаться до Днепра и дальше, включая захват Смоленска, - эта директива официально не отменена.
- А командующий группой армий? Он знает новое мнение фюрера?
- Насколько мне известно, фельдмаршал фон Бок придерживается прежней точки зрения: танки должны идти вперед. Но он не хочет противоречить фюреру: слишком щекотливый вопрос. Такой щекотливый, что фон Бок хотел бы избавиться от ответственности и передать обе танковые группы, и мою и вашу, в подчинение командующего 4-й армией фельдмаршала фон Клюге.
- Мой бог! Отдать нас этому придире, который любит топтаться на месте! Он сразу подрежет нам крылья. Достаточно и того, что мы подчиняемся ему оперативно.
- Фон Клюге знает точку зрения фюрера и уже решил сосредоточить танки для ликвидации окруженных. Сегодня или завтра поступит приказ.
- Дорогой Гейнц, я удивлен вашей осведомленностью. Для меня все это - непроходимые дебри. Я знаю одно: я солдат и должен воевать. Я командую танками, а танки существуют не для того, чтобы стоять на месте.
- Фон Клюге стремится оберечь свои дивизии, - подлил масла в огонь Гудериан. - Нас хотят заставить делать черную работу.
- А мне жаль своих танкистов. Мы сделали этот «котел», мы захлопнули мышеловку. Неужели там мало двух армий, чтобы закончить начатое?
- Мы, конечно, поможем пехоте, если этого от нас требуют, - осторожно сказал Гейнц. - Но мы не должны упускать из виду главного.
- Да, да, да! Но что делать?
- Вы же знаете, генерал, наши танковые штабы всегда в движении. Не все приказы доходят до нас своевременно. У меня лично связь со штабом армии работает не всегда надежно. И я не всегда могу быстро передать распоряжения в дивизии.
- Да, да, да! - Гот понял. Обрадованно кивал, осыпая на пол пепел с сигары. - Одну дивизию я сейчас же двину на Борисов.
- Моя восемнадцатая действует из этом направлении.
- Отлично! - радовался Гот. - Мы основательно попортим нервы этому ворчуну Клюге. У него слишком длинный нос. Надо прищемить, чтобы не совал его дальше своей армии.
Гудериан сдержанно улыбался. Конечно же, Гот был настоящим танкистом, а не пехотным пачкуном: умел рисковать, с ним можно договориться.
Они быстро согласовали полосы наступления, обсудили вопросы взаимодействия. Гот предложил остаться пообедать с ним, но Гудериан отказался: не желал, чтобы его посещение получило широкую огласку.
На обратном пути Гудериан приказал летчику уклониться от маршрута и пролететь над Налибокской пущей. Хотелось самому осмотреть этот огромный лесной массив, из которого, как считал фон Клюге, можно было ждать прорыва окруженных.
Оплошной линии фронта здесь не существовало, но районы, занятые немецкой армией, легко можно было определить сверху по интенсивному движению на дорогах. Немецкие войска передвигались открыто, колоннами, не опасаясь советской авиации.
На окраине лесной деревушки стояли танки и крытые грузовики. От этого места уползала по проселку куцая колонна пехоты. Это был передний край, дальше начинались районы, занятые русскими. Под крылом самолета проплывали пустые деревни. На дорогах - ни одной машины, ни одного солдата. Хоть и знал Гудериан, что русские - непревзойденные мастера маскировки, он не мог поверить сейчас, что в этих лесах скрываются целые соединения противника. В конце концов выдали бы они чем-нибудь свое присутствие!
Гейнц имел теперь еще один козырь: он лично убедился, что на участке его группы противник не располагает крупными силами. Надо спешить. Воинская слава - прожорливый зверь, которого нужно непрерывно кормить свежим мясом и кормить сытно, чтобы не ушел к другому хозяину.
Итак, вперед! А оставленный позади навоз пусть подбирает фон Клюге со своей пехотой…
Этот день был удачным для Гудериана. Его 24-й танковый корпус достиг Бобруйска и захватил в исправности мосты через Березину у поселка Свислочь. Передовые отряды 47-го танкового корпуса заняла город Борисов. Гейнц побывал в 17-й танковой дивизии, отдал приказ сняться с занимаемых позиций на кольце окружения и идти на восток для развития успеха. Краткой беседы с командиром дивизии оказалось достаточно, чтобы тот уяснил суть дела. Дивизия, свернувшись в колонны, форсированным маршем двинулась на северо-восток.
В штаб Гудериан возвратился спустя несколько часов и, согласно принятому порядку, донес по радио, командующему 4-й армией фельдмаршалу фон Клюге об отданных распоряжениях. Как и ожидал Гейнц, фельдмаршал отреагировал на этот раз с небывалой быстротой. Через пятнадцать минут радист принял контрприказ, отменяющей распоряжение Гудериана. 17-я танковая дивизия должна была оставаться на месте, фон Клюге не разрешил снимать с кольца окружения ни одного солдата.
Начальник штаба подполковник фон Либенштейн был удивлен, видя, как спокойно отнесся к контрприказу его самолюбивый командир. У Гудериана было игривое, несвойственное ему настроение. Он даже напевал легонько.
- Распорядитесь, барон, - сказал Гейнц, - чтобы приказ фон Клюге передали в 17-ю дивизию. По радио и с офицером связи. Генерал Вебер будет, конечно, огорчен, но что поделаешь, - развел Гудериан руками. - Конечно, он может и не сразу получить приказ: его рация на марше не работает, а офицеру связи трудно разыскать колонну в пути… Распорядитесь, чтобы все было как нужно. Не следует огорчать Вебера слишком поспешно…
Либенштейн смотрел на генерала, чуть приподняв бровь. Его белое, худощавое лицо аристократа было как всегда непроницаемо спокойно. Только когда встретились их глаза, подполковник позволил себе улыбнуться: ему все было ясно.
- Мы с вами становимся авгурами, - засмеялся Гудериан. - Хорошо иметь начальника штаба, которому не нужно говорить много.
Выход 17-й дивизии на передовую линию значительно усилил наступательные способности 47-го танкового корпуса, продолжавшего свой марш на восток.
Спал Гудериан плохо, с перебоями работало сердце: вероятно, слишком утомился в последнее время. Утроим поднялся хмурый. И может быть, потому, что чувствовал себя нездоровым, особенно неприятными показались ему полученные сообщения. Участок, с которого ушла 17-я дивизия, был наспех прикрыт пехотным полком, но ночью большая группа русских неожиданной атакой растрепала этот полк и вырвалась из «котла».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114