Старший лейтенант, согнувшись у низкой притолоки, вышел.
- Опустился, - с осуждением произнес Горицвет. - Небрит, сапоги грязные.
Подполковник и сам заметил это, заметил и бутылку, заткнутую тряпочкой, под кроватью. Знал Захаров, что последнее время комбат часто пьет. И почни всегда с Патлюком, который достает водку и самогон. Бесстужева подполковник пока не трогал - к человеку трудно подступиться, когда у него горе. А Патлюку уже дал однажды крепкий нагоняй.
Говорить об этом Горицвету не хотел, боясь, что политрук начнет читать нотацию старшему лейтенанту.
- Некогда ему перышки чистить, - сказал Захаров. - Ночью позиции меняли, на рассвете закреплялись, утром атаки отбивали. А ведь он и поспать должен.
Всех командиров, каких можно было снять с передовой, собрали на сельском кладбище, обнесенном деревянным забором. Люди расселись среди старых, покосившихся крестов, кто на могилах, кто на надгробных камнях.
- Хорошее местечко, - подмигнул Дьяконскому старшина Мухов. - Здесь если ткнут, то сразу отпоют и зароют, не отходя от кассы.
- Ничего, - усмехнулся Виктор. - Православный крест оградит нас от пули и мины вражьей.
Приказ огласил подполковник Захаров. Прочитал и сразу уехал. Побеседовать с командирами остался старший политрук Горицвет.
- Наша задача - донести смысл этого приказа до сознания каждого красноармейца, - сказал он. - На что надо делать упор? А на то, что мы обязаны остановить фашистов любой ценой. С трусами, изменниками и паникерами расправляться на месте без пощады. Мы должны отдать свои силы и свои жизни за нашу социалистическую Родину, за Сталина.
- Умереть всякий дурак сумеет, - пробурчал за спиной Виктора лейтенант-артиллерист. - Если мы жизни поотдадим, немец; ходом пойдет, держать его некому будет.
- Что? - ткнул пальцем Горицвет. - У вас вопрос?
- Да это я так, - смутился артиллерист, - Все ясно.
- Разрешите? - по-ученически поднял руку политрук, с которым Виктор отбивал немцев на Проне, заговорил взволнованно. - Я так понял: если подчиненные видят, что командир отдает вредный, можно сказать предательский, приказ, то они могут такой приказ не выполнять? И даже могут такого командира расстрелять? А себе, что же, другого выберут?
- Это уже крайность, - ответил Горицвет. - Но если бойцам ясно, что командир отдает вредное распоряжение, они могут поступить так, как подсказывает обстановка.
- Но, товарищи! - Политрук прижал руки к груди. - Ведь бойцы часто не знают обстановки. Ну вот, оставят нашу батарею прикрывать отход полка. Мы же погибнем при этом или попадем в окружение. Это совершенно очевидно. А люди могут не понять, что лучше пожертвовать батареей, чем полком. И к тому же каждому своя жизнь дорога, своя рубашка ближе к телу. Скажут, что приказ предательский и не станут выполнять!
- Крайности, младший политрук, крайности. Командир прикажет, комиссар подтвердит, разъяснит людям…
- А если комиссара нету, тогда что? - спросил Виктор. - Получается, что командирам нельзя доверять?
- Доверяй, но проверяй, - многозначительно произнес Горицвет любимую свою фразу.
- Тебе что, Дьяконский, тебя в роте давно знают! - крикнул кто-то сзади. - А у нас мобилизованные, народ сбродный.
- А мобилизованные хуже, что ли? - обиделся пожилой командир-запасник, - Все мы люди советские.
- Тише! - прервал Горицвет. - Задавайте вопросы по порядку.
Но вопросов больше не было. Командиры разошлись, разбившись на группы. Виктор возвращался вместе с Бесстужевым. На шаг сзади почтительно держался старшина Черновод.
- Довоевались, - сердито ворчал Бесстужев. - Единоначалие отменили. Теперь приказ этот. Скоро командиров ни в грош ставить не будут.
- Как тебе сказать, - задумчиво произнес Виктор. - Рациональное зерно я вижу. Плохие командиры скорее отсеются. Раньше только сверху контроль был, а теперь еще и снизу будет.
- Э, да мне-то что, - махнул рукой Бесстужев. - По мне, Витя, все едино: хоть в лоб, хоть по лбу. Устал я.
- А о батальоне кто думать будет?
- Не цепляйся. Свое дело я делаю. Зайдем, что ли, ко мне, зробым по чарци, как, бывало, в Бресте у нас говорили.
- Нет.
- Ну, не хмурься, - хрипло засмеялся Бесстужев. - Я много пить не буду. А часа через два к тебе загляну. Пойдем со мной, - добавил он, обращаясь к Черноводу.
Старшина шумно втянул большим губчатым носом воздух. Не выдержав укоризненного взгляда Дьяконского, виновато потупился. Заметив, что старшина колеблется, Бесстужев погрозил Виктору пальцем.
- Не смущай человека… Шагай, шатай, - подтолкнул он Черновода. - Ты что, хочешь, чтобы комбат в одиночку пил? В одиночку только алкоголики пьют. А я не хочу алкоголиком быть.
Старшина, который и вообще-то не привык отказываться от чарки, был окончательно убежден таким веским доводом и незамедлительно шмыгнул в калитку.
Дьяконский отправился дальше один. В центре села изредка рвались мины, немцы вели беспокоящий огонь.
Справа, на участке Патлюка, потрескивали далекие выстрелы. Виктор размышлял о сегодняшнем приказе и о предстоящем ночью отходе. Соображал, что делать с обувью. У многих красноармейцев развалились ботинки. Надо было найти сапожника…
Раньше он жил в постоянном нервном напряжении, болезненно реагировал на малейшую обиду, на малейшее подозрение. А теперь все это казалось ему пустым и мелким.
Жизнь воспринималась теперь в двух масштабах. Один был огромен: беспокойство за свою страну, чувство ответственности перед ней. А второй малый: забота о насущных делах своей роты, о патронах, о каше, об отдыхе красноармейцев. Между этими масштабами не оставалось места для своего «я». У Виктора исчезла мучительная раздвоенность. Ему были безразличны косые взгляды Горицвета, ему было все равно, что думают начальники о его прошлом. Ему доверили роту, и он был рад этому. Но если бы снова стал рядовым красноармейцем, то не испытал бы большого огорчения. Главного доверия - защищать Россию - его никто не смог бы лишить. Он имел такое же право, как и все, сражаться с врагами своей страны. И он внутренне был горд тем, что ни разу не струсил в бою, что не ищет тихого местечка, а наоборот, первым вызывается идти туда, где опасно.
* * *
Захаров целый день провел в штабе армии. Договорился о пополнении, о доставке боеприпасов. Собирался уже уезжать, когда его попросил зайти к себе полковник из Особого отдела. Полковник не раз бывал в хозяйстве Захарова, они встречались на совещаниях и были, что называется, на короткой ноте. Но на сей раз полковник вел себя сдержанно. Кабинет его находился в помещении районного отделения милиции. Комната была сумрачная, с низким потолком. Мебели в ней - массивный стол, два стула да несколько сейфов возле стены.
Полковник запер дверь на ключ. Это насторожило Захарова. Хоть и не чувствовал за собой никакой вины, знал, что это учреждение не из приятных. Полковник, перехватив взгляд Захарова, улыбнулся.
- Не хочу, чтобы нам мешали.
- А что случилось?
- Потолковать надо, - уклонился от прямого ответа полковник, щуря глубоко запрятанные глаза.
Нельзя было понять, что они выражают. По возрасту, полковник был не старше Захарова, но голова у него вся седая, лишь спереди пробивались кое-где темные прядки волос. У него не было левой руки, и, может быть, поэтому грудь с двумя орденами боевого Красного Знамени казалась непропорционально широкой.
Он открыл ящик, вытащил серую папку, бросил ее на стол. Произнес иронически:
- Видишь, дело на тебя пришлось завести.
- В преступники угодил? Вот уж и не думал, и не мыслил!
- Ты только не ершись, Захаров, - дружелюбно сказал полковник. - Давай спокойно посмотрим, что к чему. Дела ведь тоже разные бывают. Тут вот на тебя сигналы поступили, а по-простому оказать, - доносы. Мы и сами разобрались, но мне кое-что уточнить надо, прежде чем начальству докладывать.
- Спрашивайте.
- Тут вот сообщают, что ты якобы приказ товарища Сталина не выполняешь. Отступая, не уничтожаешь мосты. Конкретный пример приводится - мост на Проне.
- Где? На Проне? - припомнил Захаров. - Да там мостишко-то дерьмовый был, на соплях держался. Танк по нему не пройдет.
- Мостишко, может, и дерьмовый, а подкладку подвели политическую. Опытный гражданин писал, знает, как такие бумаги составлять надо. Тут вот оказано, что через этот мостишко немецкие мотоциклисты к тебе в тыл проскочили и вызвали панику. Было?
- Было.
- Вот видишь, - удовлетворенно улыбнулся полковник. - Знающий гражданин бумажку писал. Умеет к каждому кушанью подобрать нужный соус.
- Просочилась разведка, - сказал Захаров. - Шесть или восемь мотоциклистов. Их тут же и прикончили. А мост мы не трогали, через него на восток беженцы и стада шли. Мы еще за этот мост бой немцам дали, уничтожили несколько танков. Даже в газете про нас писали.
- Знаю, - кивнул полковник. - Я вырезку из газеты положил в папку как документ. Ну, а мост-то вы все-таки взорвали или нет?
- Взорвали!
- Точно помнишь?
- Люди живы, которые это своими руками сделали.
- Ну, хорошо. Еще имею к тебе такой вопрос: ты что это пораженческие настроения распространяешь?
- Вздор! - сказал Захаров. - Это чистейшая клевета. Как я могу распространять такие настроения, если сам уверен, что через год, через два, пусть через три года, но мы в конце концов победим?
- Вот-вот, через три года, - недовольно поморщился полковник. - Зачем ты в такие разговоры пускаешься? Скажи еще - через пять лет.
- А вы как думаете - через месяц?
- Мало ли что я думаю. Я знаю, что подобные беседы с подчиненными вести не для чего. Надо ориентировать людей на победу, а ты - три года. Понимаешь, Захаров, это тот самый случай, когда слово - серебро, а молчание - золото. Ну для чего, опрашивается, говорил ты командирам, что немецкая армия сильнее нашей?
- И это известно?
- Как видишь.
- Я говорил, верно, только с одним существенным добавлением: пока сильнее… А как же прикажете считать - мы отступаем перед противником потому, что мы сильнее его? Придет время, погоним немцев, и я первый скажу, что теперь сила на нашей стороне. А пока мы на фронте должны каждый за двоих, за троих воевать. Вот как я говорил.
- А ты - не надо больше…
- Думать не надо?
- Вслух не надо. Тебя ведь целый полк слушает.
- Это приказ?
- Прошу тебя, советую, если хочешь - предупреждаю. И тем более у тебя под боком такой фрукт сидит, что впору вовсе язык откусить. Тут вот и на тебя донос и на комбата твоего Бесстужева. Водку, дескать, хлещет напропалую, ненадежных людей покрывает.
- Опять вздор. Выпивает он с горя, это верно. Борюсь я с этим. А ненадежные люди - это про кого же?
- Старший сержант Дьяконский. И еще окруженцы, которые с ним вышли.
- Из этих ненадежных окруженцев третья часть уже смертью храбрых пала, - с горечью сказал Захаров. - Так, значит, и погибли ненадежными? Или как их считать теперь - доблестными сынами Отчизны?
- Ты, знаешь, в остроумии не упражняйся, - зло произнес полковник, подавшись к Захарову. - Чего ты передо мной изощряешься? Если бы я поверил тому гражданину, который эти бумажки писал, - хлопнул он ладонью по папке, - то я сейчас с тобой по-другому бы разговаривал.
- Обидно ведь… Люди жизни не жалеют…
- Знаю. Не по словам людей ценим, а по заслугам. Дьяконский у меня один из лучших ротных командиров. Я его к званию лейтенанта хочу представить.
- Представляй, если достоин.
- Боюсь только, не утвердят.
- Это из-за грехов-то отцовских?! Думаю, утвердят. В крайнем случае приезжай ко мне, поддержу. Я с его делом знакомился. Пришлось вот, - оттолкнул он от себя папку, - Бесстужева и Дьяконского тревожить не буду, Им немцы достаточно нервы портят. А тебя, Захаров, предупреждаю: прижился возле тебя любитель доносы писать. Любитель и мастер. Будь это до войны - замучили бы тебя проверками и инспекциями. Сейчас время не то, сейчас каждый человек, как на рентгене, виден… Посоветовались мы тут между собой по поводу доноса. Нашлись товарищи, которые этого автора с давних времен знают. Служили когда-то вместе. Так вот, этот автор в тридцать седьмом году ни много ни мало, а шестерых командиров своими бумажками за решетку отправил. Ну, разобрались со временем, кое-кого выпустили. А некоторых уже не пришлось… В общем и целом этот гражданин расчистил себе дорожку: за три года три раза в должности повышался. Ну, да теперь такие фокусы у него не выйдут.
- Товарищ полковник, как вы можете спокойно говорить об этом? - воскликнул Захаров. - Ведь такого мерзавца-клеветника самого расстрелять мало!
Полковник ответил не сразу. Прикурил, затянулся несколько раз, выпуская дым в сторону окна.
- Видишь ли, Захаров, все это не так просто. За что его привлекать к ответственности? Человек, может, искренне сигнализирует о неполадках. Факты он сообщает вроде бы правильные. Попробуй, докажи, что он действует не от чистого сердца!.. Существует такое мнение, что к честному человеку грязь не пристанет. Пусть пишут, пусть подают сигналы. А проверка покажет, кто прав.
- Он обливает людей помоями, а с ним ничего сделать нельзя?
- Кое-кого мы бьем по рукам. За явную клевету, конечно.
- Ох, уберите вы от меня этого автора, - взмолился Захаров. - А то ведь я из-за него ко всем доверие потеряю. Везде будут доносчики чудиться.
- Ну, уберем от тебя, он в другом месте акклиматизируется. Нет, это негоже. Я вот к члену Военного Совета схожу, пусть он вызовет этого товарища и голову ему намылит - так, чтобы волосы затрещали.
- А кто этот автор - вы не скажете?
- Нельзя. Не положено, - ответил полковник.
Подумал и, пристально глядя в лицо Захарова, произнес:
- Не имею я права называть фамилию этого старшего политрука. Я только считаю своим долгом предупредить вас.
«Горицвет, - понял Захаров. - О Бесстужеве и Дьяконском мог писать только он… Но зачем ему нужно клеветать на меня? Может, это просто мания? Болезнь сверхбдительности?»
С неприятным осадком на душе вышел Захаров из Особого отдела. Шагал к ожидавшей его машине и думал, что гораздо легче на передовой воевать с противником, нежели ежедневно сталкиваться с разными видами подлости. Нет, он, пожалуй, не смог бы работать на месте этого однорукого полковника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114