Славка подумал и решил, что так даже лучше. Еще неизвестно, как там на фронте. Говорят, четырнадцатилетних оттуда гонят в шею. Война продлится до зимы, а осенью ему стукнет пятнадцать. Тогда и видно будет, что делать.
* * *
Наталья Алексеевна Дьяконская, узнав о войне, слегла в постель. У «ее начался острый сердечный приступ. Врач посоветовал не вставать, больше находиться на свежем воздухе, а главное - не волноваться. Ольга старалась делать все, что в ее силах. Забросила заказы, почти не садилась к швейной машинке. Выводила Наталью Алексеевну в сад, укладывала ее на топчан под яблоней возле колодца. Читала ей вслух, не давала оставаться наедине с тяжелыми мыслями. Готовила для мамы много и вкусно. Не стыдясь, бегала по соседям просить деньги взаймы.
По ночам Наталья Алексеевна спала плохо, задыхалась, стонала. Ольга не могла уберечь ее от самого главного - от гнетущего беспокойства за Виктора. Он был всегда внимательным, не реже чем раз в неделю присылал письма. А сейчас прошло двадцать пять дней, как он уехал, двадцать дней идет война - и за это время от него нет никакой вести. В сводках сообщалось уже о боях в Минске, а ведь Витя служил дальше, на самой границе…
Мать мучилась думами о сыне, Ольга - о них обоих.
После томительных, душных дней в воскресенье прошел дождь. Он прибил пыль, освежил воздух. Наталье Алексеевне легче стало дышать, прекратились боли. Ольга отвела ее в сад, где после дождя особенно сильно пахли цветы. У Натальи Алексеевны впервые за последнее время пробудился интерес к жизни. Она спросила, у кого Ольга брала в долг, пожурила, что много тратит на еду. Потом, подумав, сказала:
- Нет, я не права. В твоем положении надо кушать больше. За двоих…
Ольге почему-то всегда неприятно было, когда говорили о ее беременности. Даже когда об этом говорила мама. Очень уж много грязных сплетен ползало по городку. Знала - кумушки у ворот перемывают ее косточки, называя ее самыми последними словами. И ни к чему сейчас ребенок. Лучше, если бы его не было.
- Ты, мама, о себе беспокойся. Ты у нас главнее всего.
- Нет, - качнула головой мать. - Мое уже позади. А у него, - сделала она ударение на последнем слове, - у него будущее. Жизнь уходит - жизнь продолжается. Когда-то старались родители мне хорошо сделать. Я, как могла, о вас заботилась. Теперь ваш черед. И мне радостно - останется что-то после меня, уйдет в будущее.
- Ты… Ты не осуждаешь? - негромко, опустив глаза, спросила Ольга.
- Нет, доченька… Я вот лежала эти дни, ворошила прошлое. И, может, впервые так отчетливо поняла: как это хорошо - дать жизнь… Хорошо и больно… Нет, не рожать. Потом… - Она умолкла, устало прилегла на топчане.
- Посидеть с тобой, мама?
- Иди. У тебя много работы.
Ольга пошла к крыльцу. Мать сзади любовалась ее плавной, спокойной походкой, полными, крепкими ногами, точеной фигурой, которую не испортила даже беременность. Ольга прямо и горделиво несла свою голову, густые волосы ее рассыпались по плечам. Наталья Алексеевна, глядя на дочь, гордилась тем, что родила и вырастила эту красивую, сильную женщину. Взгляд ее невольно туманили слезы грусти и радости. А когда Ольга остановилась на крыльце, матери на секунду показалось вдруг, что рядом с ней появился там Виктор. Сразу горячий поток крови захлестнул сердце. Оно ощутимо расширялось, набухало, и вместе с этим быстро усиливалась резкая боль.
- Оля! - крикнула мать.
- Что? Принести что-нибудь?
- Нет… Я просто… Я хотела спросить… Ведь от Игоря тоже нету писем, правда?
- И от него нету. И от соседских ребят.
- А ведь он не на фронте, правда?
- Разумеется, не на фронте. Просто почта работает из рук вон плохо. Ты же сама говоришь, что в ту войну письма приходили через два или три месяца.
- Так и было, так и было, - кивала Наталья Алексеевна, ощущая неожиданную слабость. - Ну иди, иди, доченька. Я почитаю либо посплю.
Ольга села к пшенной машинке. В комнате было прохладно. Косые лучи солнца ложились на давно некрашенный пол, на пеструю дорожку возле кровати. Ольга не двигалась. Трудно было поднять отяжелевшие руки. При маме она старалась держаться бодро, а когда оставалась одна, ее охватывало чувство, близкое к отчаянию. Хоть бы слезами облегчить душу, но и слез не было. Она обманывала маму. Письма от Игоря хоть и редко, но приходили. А на их улице уже в два дома принесли извещения о смерти, отпечатанные на коричневой казенной бумаге. И если такую бумагу принесут к ним в дом, что будет тогда? Что будет с мамой, с ней самой, с ребенком?
Иногда Ольга ненавидела Игоря. Он там, в Москве, ему хорошо. Сделал свое дело - и нет его. Хоть бы приехал на день, хоть бы на час. Прошел бы с ней по улице - пусть все знают, что ребенок его. Неужели он не понимает, каково ей сейчас одной, да еще с больной матерью? Все на ее плечах. И совсем нет денег, только одни долги. Много долгов. Когда она отработает их? А ведь для маленького нужно готовить распашонки, одеяльце, пеленки…
Долго сидела она в каком-то оцепенении, безвольна опустив руки. Потом, опершись о машинку, встала рывком. Посмотрелась в зеркало: подурневшее, осунувшееся лицо, темные круги возле глаз, а сами глаза сделались неестественно большими и сухо, лихорадочно блестели.
- Оля-а-а-а! - услышала она вдруг пронзительный крик соседки в саду, и столько было ужаса в этом крике, что она сразу поняла: случилось что-то непоправимое. Стремглав выбежала из дому.
Наталья Алексеевна ничком лежала поперек топчана, подогнув колени. Тонкие руки свисали до земли, будто она опиралась на них, пытаясь встать. Ольга обняла ее за плечи. Тело было мягким и тяжелым, глаза полузакрыты.
- Что с тобой? Ну, что с тобой? Тебе плохо?.. За доктором пошлите скорее, - громко, будто глухая, говорила Ольга. - Нашатырного спирта! Это от солнца у нее. Мамочка! Очнись, мамочка, - бормотала она, пытаясь нащупать пульс на руке Натальи Алексеевны и пугаясь оттого, что не может найти его. - Доктора! Доктора!
- Послали, - ответила ей соседка. - Только ни к чему. Не дышит она. Померла ведь Наталья Алексеевна.
- Врете! - вскрикнула Ольга.
- Истинный бог, - перекрестилась соседка. - Уж я знаю…
Ольга приподняла веки мамы, и только тут до сознания ее дошло, что это - конец. Пустыми, холодными были глаза; в тех местах, которые не были раньше прикрыты веками, протянулись по роговице продольные желто-серые полоски, будто присыпанные мелкой цветочной пыльцой.
Это была уже не мама, а что-то лишь внешне похожее на нее, что-то очень далекое, не родное. Ольга плохо соображала. Ей показалось, что ее просто обманывают: настоящая мама дома, в своей комнате. Ольга знала, что это не так, но непонятная сила погнала ее в дом, посмотреть, убедиться. В комнате она постояла возле кровати, вышла в коридор, на кухню - мамы нигде не было. Но этого нельзя было допустить, жить без мамы - невозможно. Надо было что-то сделать, кого-то позвать… Григорий Дмитриевич поможет ей. Ведь он отец Игоря! И он такой уверенный, он все знает…
Соседи пытались задержать Ольгу, но она, растолкав их, вырвалась на улицу. Удивленные прохожие шарахались от нее. Часто-часто мелькали ее ноги, бился по коленям подол юбки, развевались за спиной волосы.
Задыхаясь, почти валясь от изнеможения, подбежала она к дому Булгаковых, но тут, возле калитки, за которой не бывала ни разу, догнало ее сомнение: а может, ничего страшного не произошло? Может, у мамы просто обморок, и она уже очнулась?
Думая так, Ольга открывала калитку.
Григорий Дмитриевич, вышедший на лай собак, ахнул, увидев ее, подхватил под локти, посадил на крыльцо.
- Да вы что? Да на тебе лица нет!
- Помогите маме… Маме плохо, - в два приема выговорила она, хватая широко открытым ртом воздух.
Булгаков не расспрашивал. Приказал Марфе Ивановне не отпускать Ольгу, вывел из амбара свой и Славкин велосипеды. Коротко бросил сыну:
- За мной!
Когда они приехали к дому Дьяконских, соседи уже перенесли Наталью Алексеевну в комнату и положили на кровать. Врач, встретивший Булгакова в коридоре, молча развел руками.
Заботу о похоронах Григорий Дмитриевич взял на себя. Славка весь день гонял на велосипеде с записками отца то в один, то в другой конец города. Гроб был готов в тот же вечер. Двое рабочих подрядились вырыть могилу.
Григорий Дмитриевич, Марфа Ивановна и Славка провели ночь в доме умершей: боялись оставить Ольгу одну. Григорий Дмитриевич как лег, сняв сапоги, на диван, так и проспал до утра, негромко похрапывая. Бабка сидела у гроба до третьих петухов, пока забрезжил за окном ранний рассвет. А когда сморил ее сон, разбудила Славку, уснувшего над книжкой в соседней комнате.
Славка устроился в кресле подальше от стола, на котором стоял гроб. Он не испытывал страха, спокойно смотрел на бледное, обескровленное лицо Натальи Алексеевны. Оно казалось даже красивым. Неестественной и пугающей была только его неподвижность.
Ольга, уронив голову на грудь матери, не двигалась, не шевелилась. Славка видел ее растрепанные волосы, кусочек лба и левое ухо. Он подумал, что Ольга останется теперь совсем одна, ей будет страшно в этом пустом доме. Он на цыпочках подошел к ней сзади и тихо-тихо погладил волосы. Ольга выпрямилась, посмотрела на него огромными, как у сумасшедшей, глазами. Губы кривились: то ли она пыталась улыбнуться, то ли хотела сказать что-то и не могла. Мягкой, холодной рукой взяла его руку, прижала к сухим и шершавым губам. Ошарашенный, Славка отдернул руку и отошел поскорей к окну.
В эту ночь завязалась их дружба, молчаливая и незаметная для посторонних.
На кладбище Наталью Алексеевну провожало несколько человек - Булгаковы и двое сослуживцев из больницы. Да собралась еще стайка любопытных ребят.
Ольга не плакала, не кричала. Стояла безучастная, как-то скособочившись. Некрасиво выпирал у нее живот. С кладбища ее повела Антонина Николаевна. Григорий Дмитриевич шагал рядом, вытирая платком капли пота с обритой головы, говорил резко, будто командовал:
- Перейдешь к нам… Места хватит.
- Верно, верно, голубушка, - поддакивала Марфа Ивановна. - Чай, ты родня нам. Чего же на две семьи-то жить… А там, глядишь, Игорь приедет.
Антонина Николаевна помалкивала, хмурилась, но не возражала.
На ту же телегу, на которой отвезли гроб, сложила Ольга свои пожитки: одежду, безделушки, швейную машинку. Григорий Дмитриевич закрыл ставнями окна, навесил на дверь замок.
Неодинаково восприняли Булгаковы появление в их семье нового человека. Антонина Николаевна, привыкшая распоряжаться и все делать по-своему, испытывала неловкость. Сдерживалась, убеждая себя, что у человека горе. Порывы раздражения сменялись у нее порывами нежности, когда думала о том, что женщина эта носит в себе ребенка Игоря.
Людмилка, избалованная Марфой Ивановной, дичилась, сторонилась Ольги, неосознанно ревновала, видя, как заботится бабушка о чужой тете. А жалостливая Марфа Ивановна обхаживала Ольгу пуще, чем когда-то своих детей, откладывала ей кусок повкусней, по утрам не разрешала шуметь в комнатах, давая ей поспать. Крепче всех любила бабка своего первого внука и теперь любовь свою перенесла на его избранницу.
Оставаясь наедине с Антониной Николаевной, говорила восторженно:
- Какую хорошую девку-то Игорь сыскал. Королевна! Грамотная опять же. И руки у нее золотые: что пошить, что сварить - на все мастерица. Не успела я оглянуться, а Людмилке платьишко - на тебе - уже готово! Из лоскутиков бросовых, а получилось, как магазинное. Ты, Антонина, поласковей с ней. Она подарок готовит.
Григорий Дмитриевич с Ольгой держался просто, будто жила она у них уже давно и было это делом привычным. Но особенно внимателен к ней был Славка. Его пугал неживой, отсутствующий взгляд Ольги, он боялся, как бы она не сделала что-нибудь страшное. Это опасение особенно укрепилось после того, как, зайдя следом за ней в сарай, увидел: при его появлении она быстро отложила острую пилу-ножовку, обычно висевшую на гвозде под самой крышей.
Первое время у Ольги действительно было желание покончить с собой. Она так и сделала бы, но ее останавливала мысль о живом существе, которое носила под сердцем. Она умрет, а маленький, беспомощный ребенок будет еще, наверное, жить некоторое время. Ему будет больно. И никто-никто не узнает о страданиях неродившегося человека…
Через неделю после похорон Ольга пошла на кладбище. С ней увязался и Славка. Он, несмотря на жару, надел черную рубашку и длинные Игоревы брюки. Захватил лопату. Шел рядом с Ольгой, немного смущаясь, особенно когда встречал знакомых ребят. Ольга смущения не замечала. Ей было приятно, что идет не одна: хоть не муж с ней, так брат мужа.
И на кладбище ей было не очень тяжело, потому что Славка не позволил сидеть без дела. Он принялся вырубать куски дерна у края оврага, а ее заставил носить дерн к могиле и обкладывать земляной холмик.
Вернувшись домой, Ольга взяла одеяло и отправилась в сад. Легла отдохнуть под кустом смородины, в пятнистую тень. Было очень тихо. Неподвижно застыли кроны деревьев. Лазурное небо затянуто знойной дымкой. Густо пахло липой и свежим сеном.
Ольга лежала, как в полусне. Давно не покидавшая ее щемящая боль в сердце ушла куда-то внутрь, растворилась, исчезла…
Подумала, что так легко и бездумно бывает, наверное, в раю.
Она невольно поморщилась, заслышав быстрый топот ног, одернула подол платья. Подошел Славка. Сел рядом, на краешек одеяла. Лицо красное, черными каплями выделяются на нем веснушки. Выпалил быстро:
- Слушай, Оль, ты только спокойно… Ты не волнуйся…
- Ну?! - сурово сказала она, веря, что хуже того, что есть, быть не может.
- Виктор ваш живой и здоровый!
Ольга села рывком, сильно стиснула его плечи.
- Кто сказал?
- А я на почту заходил. Письмо для тебя.
Ольга выхватила у него конверт. От нетерпения не могла читать подряд, пробегала глазами по строчкам то в одном, то в другом месте. «Дорогие!.. Нетрудно… Отдых… Купите дрова…»
Слезы брызнули у нее, закапали на письмо.
Славка сдерживал торжествующую улыбку, ожидая, пока Ольга успокоится. Ему было отчего торжествовать. За пазухой лежали еще два письма, оба от Игоря, посланные Ольге на ее прежний адрес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114