На юте немецкие войска продвигались к Киеву. На севере между железной дорогой и городом Слуцком лежала большая «ничейная» территория. Через нее по лесам выходили мелкими группами красноармейцы, вырвавшиеся из окружения.
В Житковичи только что прибыла кавалерийская часть. Из вагонов по деревянным настилам выводили лошадей, тут же седлали. Было шумно. Конники радовались хорошей погоде, без боязни смотрели в небо. Не набрались еще опыта. А пехотинцы мрачнели, ожидая, что вот-вот появится «рама» и приведет за собой «юнкерсы». Эшелоны на станции - выгодная цель.
Бесстужев почувствовал облегчение, когда их состав отправился дальше, углубился в лесной массив. Приободрились бойцы на платформах. Запели песни. Хорошо было сознавать, что опасность осталась позади.
Полк отправлялся в тыл. А через несколько дней на станцию Житковичи вывел из болотистой глухомани Полесья свой сборный отряд Виктор Дьяконский. Комендант станции дал красноармейцам сутки для того, чтобы они смогли отдохнуть и привести себя в порядок.
* * *
Гудериан взял за правило останавливаться на ночлег в школах. Те, кто бывал в России в восемнадцатом году, говорили, что у жителей в домах много блох и клопов. А советские школы - генерал убедился в этом - содержались в образцовом порядке. Квартирьеры штаба заранее высылались в намеченный пункт, выбрасывали из помещений парты и ненужную мебель, размещали походную обстановку: стол, стулья, раскладную кровать, радиоприемник.
Вообще подготовка ночлега для Гудериана доставляла штабу много беспокойства. Он любил ездить, делал дальние концы. Приходилось каждый раз оборудовать запасные квартиры на разных участках. Генерал был капризен, хотел жить на войне по-спартански, как простой солдат. Его раздражала малейшая роскошь. Вдруг приедет кто-нибудь из Ставки, пронюхают журналисты - изменится мнение о нем, как о человеке строгих правил, который пренебрегает всем ради дела.
А солдаты между тем жили в свое удовольствие. Останавливаясь на отдых, выбирали лучшие квартиры, спали, раздеваясь догола, на хозяйских перинах. Казенный паек никого не интересовал. Разбивали склады, дочиста обирали магазины и запасы жителей, в деревнях охотились на кур и гусей. Пили молоко. Вкус у солдат сделался утонченным. В каждом отделении появился свой повар, а то и два: варили и жарили, кто что захочет.
Солдаты с радостью шли вперед. За несколько дней они поедали на месте стоянки все самое жирное, самое вкусное, забирали ценные вещи. А дальше - новые, еще не тронутые войной места, где можно поживиться, снять пенки, а остатки бросить тыловикам.
Гудериан одобрял это: солдат должен быть заинтересован в войне.
Сегодня генерал рано остановился на ночлег. Ожидалось важное сообщение из Берлина. И, кроме того, ему хотелось отдохнуть. Пятнадцать суток шла война, и каждый день он проводил на дорогах, в пыли, под горячим солнцем. Надо было, наконец, выспаться в свое удовольствие.
Школа стояла на пригорке, на краю большого села, вытянувшегося вдоль шоссейной дороги с запада на восток. Когда-то по этой дороге двигалась великая армия Наполеона. А сейчас строго по два в ряд шли танки, катились тяжелые крытые грузовики, и на каждой машине была крупно нарисована буква «G», первая буква его фамилии, указывавшая на принадлежность к танковой группе Гудериана. Этот личный знак - честь, оказанная Гейнцу самим Гитлером.
С другой стороны школы видны были несколько домов и частокол молодого березняка. Гудериан удивлялся: почему русские так любят эти березы, даже песни про них поют. В них нет ничего особенного. Дерево гибкое, на вид слабое. Как строительный материал почти не используется. Окраска белая, непривычная для глаз, так и хочется приказать, чтобы выкрасили, для маскировки, в защитный цвет.
В березняке зияли широкие прогалины, это танки заходили туда, скрываясь от советских самолетов. Танки и сейчас стояли на краю рощи, вытянувшись ровной цепочкой. Солдаты разошлись по дворам, в каждом доме топилась печь, в садах горели костры. Ели на открытом воздухе, вынеся столы под деревья. Метрах в ста от школы группа солдат устроилась на разостланных одеялах, кто сидя, то лежа. Голые по пояс, некоторые в одних трусах. Доставали руками из большой глиняной миски куски мяса, ели, запивая из котелков. Уж, конечно, там была не вода, иначе солдаты не прикладывались бы так часто и не болтали бы столь оживленно. Их крики доносились в комнату.
Подполковник фон Либенштейн, делавший пометки на карте, недовольно повел плечами, указал на окно:
- Я распоряжусь…
- Не надо, барон, не портите им ужин.
- Они или не знают, или уверены, что ваши окна выходят во двор.
- Неважно. Вы, Либенштейн, несомненно, будете со временем генералом. - Подполковник в знак благодарности слегка наклонил голову с аккуратным пробором). - Поэтому учитесь создавать себе авторитет. Солдаты будут знать, что они кутили и провели ночь рядом со мной. Им будет лестно, что генерал не отстранил их. Они расскажут об этом другим…
- Мне показалось, что дни мешают вам.
- Сейчас - нисколько. Я, барон, люблю военный пейзаж. Взгляните: потемневший лес, стволы зениток на розовом фоне неба, воины, пирующие у костров. Вы скажете - это несколько профессионально. Может быть. Но, на мой взгляд, самый прекрасный пейзаж - военный. Если человечество еще не привыкло к этому - оно привыкнет. Известная нам история человека насчитывает всего 3362 года. Так вот, барон, ученые произвели тщательные подсчеты и выявили интересную закономерность: за это время 3135 лет были годами войны и лишь 227 лет на земле царил абсолютный мир. Отсюда напрашивается вывод: война есть естественное состояние человечества, а профессия воина - одна из самых древнейших и самых почетных. Вы помните формулировку фельдмаршала Мольтке?
- Разумеется. Еще с училищной скамьи. - Либенштейн потер длинным указательным пальцем висок. - Вечный мир - это мечта, причем вовсе не прекрасная мечта. Война - это звено в божественном порядке на земле.
- Я всегда отдаю должное его таланту, - произнес Гудериан.
- Фельдмаршал умел говорить кратко, - отвел взгляд Либенштейн.
Лицо его было непроницаемо спокойно. Если он и не был согласен с этой теорией, то, во всяком случае, не возражал.
Либенштейн включил приемник в соседней комнате. Как всегда перед началом важных сообщений, Берлин передавал бравурные марши. Музыка создавала бодрое настроение.
Гудериан смотрел в окно. Один из солдат поднялся с одеяла, подошел к парте, стоявшей возле дерева, и под смех товарищей взгромоздился ногами на ее сиденье. Спустив штаны, выставил толстый зад. Гудериан отвернулся, направился к приемнику. Губы растягивала улыбка: «Эти парни все умеют делать с удобствами».
- Я распоряжусь выставить на ночь двойную охрану, - сказал Либенштейн. - Русские отступают по проселкам и южнее и севернее нас.
Генерал кивнул, с нетерпением глядя на мерцающий глазок индикаторной лампочки радиоприемника. Сегодняшнее сообщение должно было касаться группы армий «Центр». Вероятно, итоги приграничного сражения… Да, можно считать, что это сражение закончилось, хотя еще продолжались бои с остатками окруженной группировки. Там постепенно высвобождались пехотные дивизии 9-й и 4-й армий, подтягивались за танкистами. А танковые группы Гудериана и Гота вышли на рубеж рек Днепр и Западная Двина от Рогачева до Витебска. Вернее - если честно говорить наедине с собой - не вышли, а выползли, пробились, добрались с трудом, используя последний порыв.
С 7 июля наступление почти повсеместно приостановилось. Текли драгоценные часы и дни, а до Смоленска, не говоря уже о Москве, было еще далеко. Никто не предполагал, что русские будут держаться так цепко. За две недели Гудериан потерял тридцать процентов танков, а это не шутка. И теперь он вынужден был наскоро залечивать раны, ждать, пока подойдут войска, заканчивавшие борьбу с окруженными…
Наконец Берлин начал передачу. В ней говорилось о победе группы «Центр», перечислялись захваченные города, фамилии фельдмаршалов и генералов. Упоминался и Гудериан, но вместе со всеми. Его не выделили, и это разочаровало Гейнца. Его танки сыграли в этой операции самую важную роль, дальше всех продвинулись на восток. 500 километров за двенадцать дней, почти по 50 километров в сутки - кто и когда вел наступление такими темпами! В Главном командовании были люди, недолюбливавшие Гейнца, - только этим мог он объяснить невнимание к себе.
Фюрер сам следит за событиями на фронте. Он знает и отметит достойных. А эти сводки - они для широкой публики. Либенштейн всегда с некоторой долей иронии относился к подобным сообщениям, говорил, что они рассчитаны на рядовых членов партии и молодежь. Сегодня ирония подполковника нисколько не раздражала Гейнца. Он сам посмеивался над пышными фразами, выдуманными в кабинетах пропагандистов.
- В результате первого большого двойного сражения за Белосток и Минск, - кричал диктор, - наши доблестные войска взяли в плен 328 898 человек, в том числе нескольких генералов; захватили 3332 танка, 1809 орудий и другие многочисленные военные трофеи.
Гудериан мысленно прикинул в уме цифры. Составители сводки достаточно умны, дают счет с точностью до одного человека, такой точности трудно не поверить. Великолепно жонглируют цифрами. Кое-что о своей группе армий Гудериан все-таки знает. Если разделить эти цифры пополам, то… Особенно с танками… Говорят - захвачены. Подбитые, сгоревшие, взорванные - это что, тоже трофеи?
- Я слышал, что доктор Геббельс имеет двух детей, - улыбнулся фон Либенштейн.
- Вы хотите сказать, что у такого папы дети не скучают по вечерам? Оба засмеялись.
- Кажется, в Главном командовании уже сейчас считают, что с русскими покончено. Там верят собственным сводкам. - Гейнц резко выключил приемник, погасла лампочка. - Там считают, что свежих частей Красной Армии перед нами нет, что мы встретим только остатки отступивших дивизий.
- Там вообще живут старыми представлениями, - с несвойственной ему горячностью заговорил Либенштейн. - Русский солдат - весьма стойкий. Сейчас у него плохие танки, почти нет самолетов, но и сам по себе он опасный противник. Ни на Западе, ни в Польше мы такого не встречали. Он дерется в окружении, он продолжает драться, оставшись один. Я не знаю, есть ли у русских большое количество новых войск, но и те, которые отошли перед нами, еще имеют достаточно сил. Надо их дробить и разбрасывать, не давая окрепнуть. Каждый потерянный день может стать для нас роковым.
- Дорогой Либенштейн, вы пессимистически настроены.
- Разумный скептицизм не приносит вреда, мой генерал.
- В небольших дозах, барон, в небольших дозах.
- Да, конечно. Только я не могу согласиться с Главным командованием, что дальнейшее наше продвижение будет лимитироваться не сопротивлением противника, а доставкой горючего и возможным отставанием пехоты. Это суждение принадлежит тем, кто не побывал здесь.
- Чем дальше в тыл, Либенштейн, тем больше торопятся. Будет хорошо, если я возьму Москву через полтора месяца. Мы возьмем, - поправился Гудериан.
- Не раньше, - согласился подполковник. - А между тем уже формируется специальная команда для взрыва Кремля. Говорят, что там много подземных ходов и помещений, целый подземный город, в котором прячут большие ценности.
- Да, я слышал. Это мы проверим, когда будем в Москве, - усмехнулся Гудериан. - А сейчас нам пора отдохнуть. Спокойной ночи, барон.
* * *
Немецкие войска на центральном участке фронта быстро продвинулись на восток. А на правом крыле, где действовала группа армий «Юг», фашисты натолкнулись в приграничных районах на упорное сопротивление. Здесь советские дивизии встретили натиск превосходящих сил противника более организованно. На участке Юго-Западного фронта от Припяти и до Карпат немцы наступали медленно и с трудом. Только возле города Владимира-Волынского фашистам удалось сразу пробить брешь танковым тараном, отбросив на несколько десятков километров советские стрелковые части.
Дивизия, в которой служил Лешка Карасев, целые сутки моталась по переполненным дорогам, теряя при бомбежках танки. Сначала шли на север, потом на каком-то лесном перекрестке повернули под острым утлом почти назад. Лешка и не старался понять, куда они едут. Ясно, что в бой, бить морду фашистам. Это было лучше, чем осточертевшие будни, бесконечные учения. Теперь можно заслужить орден, как у Варюхина, или, по крайней мере, медаль. Лешка уже представлял себе, как заявится он после войны на вечерку в Дубках. В форме, при награде, с гармошкой - вот уж, газанет так газанет в полную силу!
Из прежнего экипажа в их танке остался только он и младший лейтенант Варюхин. Когда Карасев получил права водителя, сержанта Яценко перевели в роту технического обеспечения. Там он, в ожидании демобилизации, обучал молодежь водить тракторы «Ворошиловцы».
Лешка относился к своей машине с ревнивой любовью, чутко прислушивался к работе двигателя и ругал тех начальников, которые заставляют без толку таскаться по дорогам, расходовать зря моторесурсы.
Утром их дивизия, пройдя обширный лесной массив, вышла на равнину западнее города Яворова. Красноармейцы, которых встречали на дороге, давали самые разноречивые сведения. Одни говорили, что немцев задержали у границы и впереди прочная оборона, другие - что немцы прорвались и вот-вот будут здесь, потому что перед ними наших частей нет, и что вообще все отходят на старую госграницу, так как тут фашистов не остановить. Нет укреплений, а в тылу полно бандеровцев и диверсантов.
Босой бородатый дядько в распоясанной рубахе, ехавший охлюпкой на молодом жеребчике, сказал, бешено вращая черными глазами, что «немцев дуже богато», что они въехали на рассвете в их село на машинах; он, председатель, едва успел ускакать и теперь «тикае до Киеву», где учится его сын.
Дядьке дали махорки и отпустили с миром.
В девять часов получили, наконец, долгожданный приказ: немедленно занять исходные позиции на западной окраине рощи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114