- кричал кто-то у соседнего окна.
Сашка прицелился, но в прорезь попадала то темная каска, то голубой платок, и у Фокина не хватало духу нажать спусковой крючок.
Возле моста немцы замешкались: женщины останавливались, бросались в стороны. Их ловили, волокли на руках, оторвав от земли. В казарму долетали крики и плач, которых не могли заглушить даже выстрелы со второго этажа - оттуда били по фашистам, спешившим вдогонку за головной группой.
Маленькая, полная женщина вырвалась вперед, на мост, сдернула с головы белую косынку, махала ею.
- Стреля-а-а-ай! - долетел до слуха Сашки ее крик.
- Зина! - узнал он. Оттолкнув пограничника, втиснулся боком в узкую амбразуру, выставив вперед автомат. - Зина-а-а!
- Стреляйте, товарищи-и-и!
Немец нагнал ее, с размаху ударил по голове прикладом, и в это время Сашка, закрыв глаза, дал по тому месту длинную очередь. Он даже не чувствовал, что нажал спусковой крючок, это вышло само собой, ощутил только, как затрясся в руках автомат. Кончились патроны, а он еще с минуту, наверно, не мог открыть глаз: белым пятном плыло перед ним лицо Зины.
Когда он все-таки посмотрел, наконец, на мост, ее уже не было видно. Из ворот, крича, бежали красноармейцы, выпрыгивали из окон первого этажа, из проломов в стене. Женщины устремились навстречу. Немцы сзади били по ним из автоматов, озлобленные неудачей, расстреливали их. Они падали, некоторые бросались в речку. Их осталось совсем немного, когда зеленая волна красноармейцев докатилась до Мухавца, перехлестнулась на ту сторону. Фашисты повернули назад, к госпиталю.
Сашка остался один, все, даже Кулибаба, убежали вниз. Хотел и не мог пойти к мосту, страшно было увидеть убитую Зину. Так, пока не видел своими глазами, оставалась еще надежда, что обознался, что это была не она.
На мосту и по берегу Мухавца среди привычных уже серых и зеленых трупов прибавилось много новых, выделялись они красными, белыми, голубыми бугорками…
Сержант и Кулибаба, вернувшись в казарму, застали Фокина возле амбразуры. Неотрывно глядя в одно место он, шевеля черными искусанными губами, грозил яростным шепотом:
- Умоетесь! Кровью своей умоетесь, гады!
* * *
Виктор Дьяконский поздно лег спать, засиделся в служебном отделении у проводницы. Наутро, хоть и проснулся с восходом солнца, с полки не встал! Курил, подремывал. Делать нечего, вагон почти пуст, пассажиры сошли в Минске. Отлеживался в свое удовольствие последние часы: в лагере не отдохнешь, самая горячка летних учений.
Поезд затормозил так резко, что Виктор головой ударился о перегородку. С верхней полки слетел чей-то чемодан, упал в проходе, на грязный пол вывалились свертки, покатились вперегонки вареные яйца. Пассажиры на разные голоса ругали распроклятого машиниста.
Еще раз дернулся поезд и остановился. Виктор пошел разузнать: почему? Выпрыгнул из вагона на придорожный гравий. Весело светило большое утреннее солнце. Оно еще не успело прогреть остывший за ночь воздух, было свежо, дышалось легко. В болотистой низине возле насыпи тянулись вверх тонкие и прямые стволы осинок, блестела свежая, омытая росою листва.
Мимо пробежал к паровозу начальник поезда, за ним мужчины-проводники. Виктор - следом. На ходу спросил:
- Что случилось?
- Бомбу бросил.
- Кто?
- Самолет, черный, с крестом, немец вроде!
- Ну-у-у!
- Обходчик оказал! Война!..
Путь впереди был разбит. Испуганно сопевший паровоз стоял возле глубокой воронки, рельсы с обеих сторон ее были скрючены и откинуты в стороны. Под насыпью валялись далеко отброшенные шпалы. Перед самыми колесами паровоза поперек пути лежал вырванный из земли телеграфный столб, весь опутанный проводами. Воронка была свежей, от нее еще пахло серой.
Впереди на равнине виднелись постройки и заводские трубы - несколько километров не дошел поезд до узловой станции Барановичи, от которой по пяти направлениям разбегались железнодорожные линии.
Виктор не мог поверить, что началась война. Безоблачно-ласковым было небо. В тишине щелкали и пели птицы, деловито и буднично жужжали шмели, перелетая с цветка на цветок. Над зеленым, отцветшим уже полем ржи резвился жаворонок: недвижно висел в воздухе, падал к земле, а потом стремительно и легко взмывал ввысь.
Только когда появились над Барановичами самолеты, маленькие, похожие издалека на стаю галок, когда донеслись с той стороны трескучие взрывы, Виктор понял: свершилось то, чего он дожидался. Пришло время смыть позор с себя и с семьи. Пусть он погибнет, но никто после этого не посмеет косо взглянуть на маму и Олю, никто больше не посмеет оскорблять их. Впрочем, мысль о собственной смерти пронеслась вскользь, не потревожив его. Он был слишком обрадован и возбужден, чтобы думать об этом.
Виктор решил как можно скорее добраться до Бреста.
В вагоне торопливо запихал в вещевой мешок кружку, ложку, остатки домашней снеди. Девушка-проводница стояла возле подножки, держа в руке никому не нужный красный флажок. Виктор обнял ее, поцеловал горячую щеку; она ахнула, села на ступеньку, залившись краской. Дьяконский сбежал вниз по откосу на тропинку среди осинок.
- Ой, да куда же вы! - крикнула вслед ему девушка.
- Искоренять гидру капитализма! До свидания! В Брест приезжайте! - приветственно махнул он рукой и пошел быстро, ни разу не оглянувшись.
Обдумывал, что предпринять. Надо сделать в комендатуре отметку в отпускном билете о задержке. На станции - узнать, пойдут ли поезда в сторону Бреста. Если нет, ловить попутную машину.
В Барановичах толпились на улицах встревоженные люди. Возле некоторых домов грузили в повозки вещи.
В комендатуре было полно народу, и военных и штатских. Бегали командиры, как нарочно громко хлопая дверями. В какую комнату Дьяконский ни заглядывал, везде кто-нибудь кричал в телефонную трубку. Заниматься младшим сержантом никто не хотел. Виктор не отступал, требовал своего. Бегал следом за помощником коменданта, узкоплечим капитаном в скрипучих хромовых сапогах, просил расписаться на отпускном билете и поставить печать. А у помощника голова гудела от тысячи неотложных дел: надо было подготовить приказ о введении военного положения, взять под охрану военные объекты, выделить средства для эвакуации ценного имущества и жителей. На железной дороге пробка; пути разбиты, того гляди, снова налетят немцы, к городу подходят войска из лагерей.
- Да что вы прилипли ко мне! - взмолился мокрый от беготни и духоты капитан. - Чего вам нужно?
- Отметку, - протянул Виктор отпускной билет, но капитан уже вцепился в телефонную трубку.
- Гауптвахта? Лейтенант, сколько людей у тебя? Сейчас приедут, сажай всех… Да не в камеру, бестолковщина, тебе говорят - в машину сажай!
Дьяконский подхватил вещевой мешок и ушел. «От греха подальше. Пропади она пропадом эта отметка: как раз заработаешь с ней суток пять под горячую руку».
На улице - колонна грузовиков. В кузова поспешно забрасывали кирки и лопаты, садились люди - и красноармейцы и гражданские. Под конвоем пригнали арестованных с гауптвахты: остриженных наголо, без ремней и без звездочек на пилотках.
- На запад? - спросил Виктор шофера.
- На аэродром! - крикнул тот, захлопывая дверцу кабины.
Машина тронулась. Дьяконский бросил в кузов мешок, залез на ходу.
Ехали быстро, машину трясло, заносило на поворотах. Прыгали и громыхали под ногами лопаты. Шоферы решили, наверно: раз война - можно гонять со скоростью самолета. Моторы выли на высоких нотах. Подбрасывало так, что Виктор обеими руками намертво вцепился в борт. Ругался мысленно, не открывая рта, боялся откусить язык.
За городом выскочили на шоссе, уходившее прямо на запад, в сторону Слонима. Навстречу изредка попадались грузовики. Два раза пролетели немецкие бомбардировщики. Ровным строем, выдерживая интервалы, спокойно плыли они над дорогой. Люди в машинах задирали головы, смотрели с любопытством, обсуждали:
- На Барановичи подались.
- Нет, это дальше, на Минск.
- Тоже оказал, как в лужу бухнул. До Минска их истребители посшибают.
Впереди низко над лесом растекался черный тяжелый дым. Машины свернули с шоссе на проселок, миновали открытый шлагбаум и выехали на аэродром. Высадив людей, сразу же ушли обратно.
На широком поле работало много народу. Старшина с голубыми авиационными петличками переписал фамилии вновь прибывших и повел к лесу. Дьяконского назначил руководить группой. Виктор сказал, что попал сюда случайно, с попутным грузовиком, но старшина попросил его:
- Помоги, браток, зашились. Для вас же, для пехоты, стараемся. Взлетные дорожки заровнять надо. Ночью сам тебя на машине до Иванцевичей подкину. А там Береза рядом и до Бреста рукой подать.
- Это если на самолете, - сказал Виктор.
- Не беспокойся, браток, подвезу. И бумагу тебе о задержке дадим. В Иванцевичах у меня жинка живет.
- Ладно, - согласился Виктор, оглядывая поле, изрытое ямами глубоких воронок.
Промежутки между воронками густо засыпаны землей: почти не видно травы. Черное поле напоминало лесную гарь. Валялись бесформенные груды искореженного металла. Как мертвые стрекозы, лежали самолеты: одни с обломанными крыльями, другие перевернутые, беспомощно подняв вверх шасси. Из ближней воронки вертикально торчал конусообразный фюзеляж с яркой красной звездой на хвостовом оперении. Он похож был на обелиск над разрытой могилой.
На противоположной стороне поля горели баки с горючим. В воздухе густой пеленой стлался черный дым, и от этого на аэродроме было сумрачно. Ощущение неприятное, как во время солнечного затмения. К смрадному запаху горелой краски примешивался острый запах бензина.
- Когда это? - спросил Виктор, рукой показав на поле.
- Рано. Еще и солнца не было, - торопливо, будто оправдываясь, ответил старшина.
- И не один не взлетел?
- Так не заправлены же были машины.
- Эх вы!
Старшина отвел глаза в сторону.
- Концерт у нас давали вчера. За полночь только спать легли.
Протянул Виктору папиросу, сказал ему:
- Ну, организуй здесь. Я в надежде буду. Пойду других принимать, - и ушел быстро: неприятны, видно, были ему вопросы.
Виктор разбил приехавших с ним на бригады по пять человек, разметил каждой бригаде участки, предупредил:
- Дурака не валять. Кто раньше закончит, тот раньше освободителя.
Себе Дьяконский оставил кирку. Работал и думал, что надо сматывать удочки. Попал на этот аэродром как кур в ощип. Пойдешь - сразу задержат. Да и неудобно перед старшиной. А намаешься здесь так, что и ног не потянешь.
Работа подвигалась медленно. В воронки сваливали пустые железные бочки, обломки самолетов, доски, бревна. Сверху засыпали землей, которую носили из леса в корзинах. В одном месте вдоль опушки тянулась уже разровненная полоса.
Из леса на руках выкатили на взлетную дорожку два зеленых истребителя И-16 с тупыми, будто отсеченными носами, с короткими, очень широкими у основания крыльями, суживавшимися к концам. Над круглыми фюзеляжами, поднятыми на широко расставленных шасси, виднелись головы летчиков. Сверху самолеты прикрыты были свежими ветками.
Возле взлетной дорожки, в тени под кустами сидел молодой полковник. Тут же прилегли на траву несколько командиров в комбинезонах, колдовали над картой, спорили, касаясь друг друга головами. От полевого телефона в деревянном ящике черной змейкой убегал в лес провод.
У молодого полковника - могучая спина, большая голова и крупные черты лица. На первый взгляд он казался человеком неповоротливым и хладнокровным. Но его широкий нос то и дело подергивался, сворачивался набок, даже неловко было смотреть - Виктор отводил взгляд. Полковник был, вероятно, контужен и ранен, правая рука его висела на перевязи. Он долго говорил с кем-то по телефону, потом поднял здоровую руку:
- Пускай!
С истребителей сняли ветки, стали видны их опущенные к земле хвосты. Кургузые, тупорылые самолеты будто присели, готовясь к прыжку. Разом заработали моторы, винты гнали назад воздух, тугие струи пригнули траву, сметали мелкую земляную крошку.
Стартер махнул флажком. Первый самолет побежал, набирая скорость, все стремительней, удаляясь и уменьшаясь. В какую-то долю секунды он незаметно для глаз оторвался от земли, потом, задрав нос, пронесся над кромкой леса и скрылся из виду. Следом - второй.
Проводив их взглядом, полковник снова взялся за телефонную трубку.
Минут через пятнадцать высоко в небе послышалось гудение моторов. На поле все бросили работу, смотрели вверх. Там, неясно видимые из-за дыма, появились несколько самолетов. Впереди - истребитель. Его нагоняли две машины, длинные, тонкие, похожие чем-то на ос.
- «Мессершмитты», - негромко сказал полковник, вскочив на ноги.
Он следил за самолетами, весь вытягиваясь, поднимаясь на носки, прижимал к груди здоровую руку, а нос его дергался сильно и непрерывно.
- «Мессершмитты», - повторил Виктор.
Что-то режущее, ядовито-шипящее было в этом длинном чужом слове. Оно очень подходило к черным машинам, которые быстро настигали истребитель, заходя на него сверху. Скорость у них была больше, и советский летчик понял, вероятно, что от преследователей ему не оторваться. Он развернул машину влево, навстречу немцам.
Возле полковника нетерпеливо подпрыгивал маленький черноглазый лейтенант, просил командира:
- Разрешите мне! Ну, разрешите, пожалуйста!
- Поздно! - отрубил полковник.
Истребитель и головной немецкий самолет неслись навстречу друг другу. Снизу казалось - столкнутся. Но кто-то там отвернул; истребитель промчался мимо, и на него, наклонив нос, тотчас нырнул сверху, стреляя, второй «мессершмитт». Истребитель резко пошел к земле, описывая полукруг, падение его убыстрялось с каждой секундой. От машины отделилась черная точка, над ней белым облачком возник раскрывшийся купол парашюта.
- Прыгнул! Прыгнул! - кричали на аэродроме, многие бежали в ту сторону, куда относило летчика ветром.
Из-за леса выскочили еще четыре «мессершмитта». Ведущий резко прибавил скорость и, снижаясь, напрямик устремился к парашютисту. На аэродроме все замерло: стихли крики, остановились люди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114