- спросил его Ермаков.
- Не знаю… Я из запаса, только что форму получил. Еще даже звание не присвоили. До вчерашнего дня здесь в обкоме работал.
- Вот хорошо! - обрадовался Степан Степанович. - Вы людей знаете, сумеете сколотить себе политаппарат.
- Этим я и займусь.
- И еще вопрос, комиссар. Где бы мне перекусить? С утра ничего не ел, а в штаб округа далеко добираться.
- Ума не приложу, - ответил Ласточкин. - Разве что в обкомовской столовой? Впрочем, знаете, я позвоню жене, она нам привезет что-нибудь или сынишку пришлет.
Сын Ласточкина привез им на велосипеде кастрюльку с тушеной картошкой и двухлитровый бидон молока. Степан Степанович, любивший поесть вкусно и много, даже руки потер от радости. Но пообедать спокойно не удалось. Ермаков и Ласточкин расположились было в учительской за столом, но в это время прибыла группа командиров, направленных в дивизию. Двадцать человек, из них половина интенданты. Это было все, что наскреб округ.
Ермаков приказал интендантам привести в порядок помещения, наладить к завтрашнему утру горячее питание. Мыть людей в бане и обмундировывать решено было ночью. И еще Ермаков распорядился достать ему легковую машину: ходить много пешком он не мог. Да и несолидно командиру дивизии топать на своих ногах.
В конюшне были обнаружены бракованные лошади. На них уселись пятеро командиров и трое писарей. Во главе этой кавалькады Степан Степанович отправился за город, где в бывших военных лагерях размещались мобилизованные.
Иван Булгаков, лесничий Егор Дорофеевич Брагин и учитель Магомаев вот уже полмесяца жили в старых бараках, среди других мобилизованных из Тульской, Орловской и Курской областей. Каждый день из бараков уводили несколько команд, но вместо них прибывали новые. Одуевские мужики уже начали подумывать, что о них забыли в сутолоке. Напоминать о себе не торопились. Народ тут собрался бывалый, каждый прошел одну, а то и две войны. Знали старое солдатское правило от службы не отказывайся, на службу не напрашивайся.
Жили вольготно и по военному времени вполне сносно. Несколько раз водили их на работу - ремонтировать дорогу, но большую часть времени коротали в лагере, в роще, разрезанной пополам прямой аллеей со старыми липами, с белым особняком в конце ее. Сбились своей компанией. Продукты получали сухим пайком, кашеварил Иван Булгаков. Из бараков выгнали их блохи и духота. Соорудили себе шалашики, благо погода стояла сухая и теплая. Перебрасывались в картишки. Лесничий Брагин, любивший потолковать о политике, доставал местную орловскую газету, проводил громкие читки. Желтолицый, чернобровый Магомаев, не умевший сидеть на месте, бродил по лагерю, собирал новости.
На призыв уходили в плохой обуви, кто в калошах, кто в тапочках - лишь бы добраться до места формирования. С обмундированием получилась заминка, а обувь у многих развалилась. Иван Булгаков сплел лапти себе, Брагину, а потом заказчики повалили к нему без отбоя. Деньги Иван брать стеснялся, но от продуктов не отказывался. Все шло в общий котел. Заядлый рыбак, Брагин наладился ходить на речку, километра за три. Приносил щурят и ершей для ухи. На добрых харчах и при хорошем сне мужики раздобрели, залоснились щеки.
- Чисто на курорте живем, - удивлялся Иван. - У меня во всю жизнь такого отдыха не было. Разве только когда в госпитале лежал. Даже совестно: Алена моя дома теперь за двоих воз везет.
- Жди, - наставительно говорил Брагин. - Сейчас по всей стране миллионы людей на ноги подняли. Всех обуть, одеть надо, оружие выдать, к месту приставить.
- Ну, а зачем же всех в одночасье сгарновали? Сперва забрили бы тех, кто ближе к границе, а у нас взяли бы возраста помоложе. Мы бы пока дома поработали. Время такое, что день год кормит. А мы тут без пользы калканы нажираем да добро на дерьмо переводим.
Брагин, еще более потучневший, тяжело ворочался на траве, устраивался удобней. Лежал на спине, живот горой поднимал подол старой гимнастерки.
- Ты, Иван, не по-государственному рассуждаешь, - утробно басил он. - Сегодня без тебя могут обойтись, а завтра ты позарез нужен. Пока тебя с печки достанешь - дорогое время пройдет. А тут ты, как резерв, под рукой.
- Вам, Егор Дорофеич, видней, конечно, - соглашался Иван. - Только урожай жалко. Богато земля в сей год уродила. Смотрю на поле - и сердце щиплет: управятся ли бабы одни?
- Пойми, Ваня, заваруха сейчас началась очень серьезная. С фашистами в два счета не справишься, война теперь надолго завязалась. Не об урожае думать надо, а о том, как противника побеждать.
- Чего думать? Пошлют - пойдем, прикажут - исполним… Без работы я, Егор Дорофеич, жить не привык. Лежу, а внутри червяк меня гложет. День прошел, а чего я за этот день сделал?
- Лапти сплел.
- Одно утешение…
Ближе к вечеру из барака прибежал старший команды Магомаев. Еще издали закричал:
- Подымайтесь, ребята! На построение!
Выстроились за бараками в четыре шеренги. Иван Булгаков прикинул на глазок: народу тысячи две, а то и больше. Все обтрепанные, грязные (вода была далеко), заросшие волосами, отпустившие бороды. Однако строй держали четко. А когда раздалась команда: «Равняйсь!» - разом, заученно, дернулись вправо головы.
Пришли командиры. Впереди - полный, пожилой полковник с крупным носом и одутловатыми щеками. Осанистый, широкий в поясе и в плечах, под стать Брагину. Только живот поменьше, да ростом пониже. Иван вгляделся и чуть не ахнул: узнал земляка, Степана Ермакова. Не только земляк, но, можно сказать, и родня: отец Ермакова приходился двоюродным братом деду Ивана. Шепнул об этом Егору Дорофеевичу, тот даже рот приоткрыл:
- Ну, брат, лафа тебе!
- Да Ермаков-то и не помнит небось.
- А ты напомни.
Магомаев свирепо глянул на них черными диковатыми глазами. Пришлось замолчать.
- Внимание! - крикнул полковник Ермаков. - Командиры запаса от младших лейтенантов и выше - десять шагов вперед, шагом марш!
Из рядов вышло человек двадцать, в том числе и Магомаев. Полковник останавливался возле каждого. За его спиной писарь, держа в левой руке папку, торопливо записывал.
- Старший лейтенант Филимонов, - представился Ермакову малорослый мужчина в стареньком пиджаке.
- Воевали?
- Ранен на Хасане. Во время финской командовал ротой в запасном полку.
- Примете первый батальон. Идите туда, - показал Ермаков на крайний барак. - Доложите капитану Бабину.
- Слушаюсь.
Полковник подошел к следующему. Посмотрел внимательно: красивое, восточного типа лицо, нос с горбинкой, густые сросшиеся брови.
- Лейтенант Магомаев. На финской командовал стрелковым взводом. Участвовал в штурме Выборга.
- Профессия?
- Преподаватель физики и математики.
- Будет артиллерия - используем. А сейчас назначаю командиром первой роты. Отправляйтесь к Бабину.
Закончив свой обход, полковник Ермаков подал новую команду:
- Старшины, помкомвзводы, командиры отделений, лица со средним и высшим образованием - десять шагов вперед!
На этот раз вышло гораздо больше людей. Опрос их производил теперь не только Ермаков, но и еще два командира. Фронтовиков назначали командирами взводов и старшинами рот. А с образованными, но не имевшими званий, дело было сложнее. Часть из них Ермаков отправлял в связисты, часть - в распоряжение комиссара.
Полковник остановился перед тучным, двухметрового роста мужчиной в гимнастерке без пояса, в новых лаптях. Заросшее щетиной лицо дышало здоровьем.
- Лесничий Брагин, - сказал он. - Окончил лесную академию.
- Не служили?
- Да вот, знаете ли, не довелось.
«Куда его? - снизу вверх смотрел Ермаков. - Лесничий… К лесу привык… В разведку, разве? Не подойдет, тяжел… Лесничий, а живот-то наел вон какой», - неодобрительно подумал Степан Степанович.
- Мне бы по хозяйственной части, товарищ полковник, - басом прогудел Брагин.
- Писарь, пометьте: в распоряжение начальника боепитания.
- Спасибо! - обрадовался Брагин. И, улыбаясь, сообщил: - Мы с вами земляки, товарищ полковник, из Одуевского района.
- Приятно, приятно, - кивнул Ермаков, намереваясь идти дальше, но Брагин, наклонившись, произнес тихо:
- Тут и родственник ваш есть, Булгаков, Иван Дмитриевич.
- Иван Дмитриевич? - морща лоб, вспоминал Ермаков. - А-а-а. Из Стоялова, вероятно. Спасибо, что сказали. Передайте, пусть зайдет ко мне. Завтра вечером…
Иван Булгаков, слышавший этот разговор, чувствовал себя очень неловко. А когда вернулся в строй Брагин, накинулся на него:
- Нехорошо, Егор Дорофеич. За язык вас тянули или как?
- Ладно, ладно, - покровительственно похохатывал Брагин. - Ты это брось, девица непорочная: родня, значит, родня, тут ничего не попишешь.
Полковник Ермаков, закончив обход, направился к бараку, где толпились новоявленные начальники, которые должны были составить каркас его рот и батальонов. Смотрел на эту разношерстную публику и думал невесело: «Что за народ? Какие они?.. Порошина бы сюда, на эти кадры, чтобы на себе эту свежую струю испытал… Бухгалтеры, учителя, служащие… Лесничий этот… Ох, Степан Степанович, хватишь ты горя!»
Как бы там ни было, это теперь его подчиненные, люди его дивизии. И Степан Степанович, вглядываясь в их лица, уже чувствовал к ним какую-то симпатию. С ними ему предстояло жить и, самое главное, - воевать.
А на следующий день Ермаков не без гордости докладывал в штаб округа, что один полк вверенной ему дивизии укомплектован личным составом на восемьдесят процентов, что обмундирование людей и формирование подразделений продолжается.
Несмотря на все увещевания Брагина, Иван Булгаков к полковнику не пошел. Отнекивался:
- С какой стати, Егор Дорофеич? У него и без меня дел много.
Однако Ермаков не забыл о разговоре с лесничим и сам вызвал родственника к себе. Иван недавно только обмундировался, явился свежий, остриженный, выбритый. Гимнастерка еще не обмялась, пузырилась на спине. Но бывалого солдата можно было определить в нем сразу, хотя бы по тому, как невысоко и туго навернуты обмотки; не спадут с ноги, пока сам не снимешь.
Беседовали они в учительской, где обжился Степан Степанович. Сюда принесли ему железную кровать и тумбочку для всяких надобностей. Ермаков на электроплитке вскипятил чайник, угощал смущенного Ивана, расспрашивал о родной деревне, о Григории Дмитриевиче. Похваливал Игоря и все допытывался, какая это Ольга Дьяконская, красивая ли, какой у нее характер.
- К Игорю я привык, - пояснил он. - Парнишка он хороший, только ребячества много.
- Не устоялся, - сказал Иван. - А так он светлый. Без задних мыслей живет, как сердце подскажет.
- Сердце иной раз сдерживать надо.
- Жизнь научит.
- А я рад, Иван, что ты в мою дивизию попал. Приятно со своим человеком поговорить, чаек погонять.
- Мне вроде бы и неловко, - сказал Иван.
- Ты это брось, - нахмурился Ермаков. - Служба службой, а родня - родней. - Подумав, - предложил: - Может, ты ко мне перейдешь? Дело для тебя найдется.
- Не надо бы… В пехоте место мое, не привык по штабам. И люди опять же языки чесать станут.
- Ты в первой роте?
- У Магомаева. Он тоже земляк наш. Мы так и держимся все вместе. Магомаев обещал в повозочные перевести, если лошади будут.
- Лошадей пришлют, - заверил Степан Степанович. - Ну, писать станешь, поклон передавай жене, детишкам, Григорию Дмитриевичу, супруге его, всем, кто помнит меня…
От Ермакова ушел Иван веселым. Мысленно сочинял письмо Алене и представлял, какое удивление будет у них в Стоялове. И еще очень доволен был Иван тем, что скоро пришлют лошадей и он наверняка теперь сделается повозочным. С лошадью хорошо, она напоминает о доме, о мирной жизни.
* * *
Ставка Верховного Главнокомандования принимала меры по укреплению руководства войсками. 10 июля были образованы три направления: Северо-Западное, Западное и Юго-Западное. Главкомом наиболее опасного Западного направления был назначен маршал Тимошенко. Перед войсками стояла задача - задержать противника на рубеже Днепра и Западной Двины.
Красная Армия располагала достаточными силами, но силы эти были еще в пути или только развертывались на линии фронта. Время - вот что было сейчас главным фактором. Чтобы укрепить фронт обороны, создать ударные группировки на флангах немецкого клина и отбросить противника, для этого надо было подтянуть из глубины много новых дивизий.
А пока что войска Западного направления преграждали путь немцам, растянувшись гонкой цепочкой, не имея резервов и вторых эшелонов. Дивизии еще не успели закрепиться, не успели обеспечить стыки с соседями.
Обстановка быстро менялась, штабы переезжали с места на место, управлять войсками было невероятно трудно. Линейная связь между многими пунктами была нарушена, а радиостанций войска почти не имели: их по старинке обеспечивали главным образом телефонами.
Однако цепочка, преграждавшая путь немцам, с каждым часом становилась крепче, в нее впаивались, звенья вновь прибывших батальонов и полков. Немецкие генералы понимали, чем это грозит им. Они торопились. Их танковые соединения нанесли новый удар.
Воздух не успел остыть за короткую ночь. Едва поднялось солнце, сразу же стало жарко. Колонны немецких войск двинулись к Днепру, поднимая клубы едкой желтоватой пыли. Войска ускоряли движение, торопясь выйти к прохладе, к воде.
Танковая группа Гудериана после трехдневного отдыха начала наступление в полосе между Оршей и Рогачевом. Полоса наступления равнялась 150 километрам и была гораздо уже той, на которой действовал Гудериан в первые дни войны. Сузить фронт заставила обстановка. На северном фланге под Оршей и на южном под Рогачевом давили, не позволяя развернуться, группировки советских войск. Танкам надо было преодолеть организованное сопротивление противника на речном рубеже, и это заставляло концентрировать силы.
Множество хороших проселочных дорог вдоль фронта позволяло Гудериану быстро маневрировать частями. Как всегда, он остался верен своей тактике. Войскам был подтвержден приказ: не штурмовать укрепления русских, нащупывать слабые места в их обороне и продвигаться вперед, не оглядываясь на тылы и фланги.
В штаб группы посмотреть на начало наступления прибыло много гостей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114