Их снова вызвали в зал. Председатель задал Рамизу еще один вопрос:
— Слушай, Рамиз, говори правду! Вот уже месяц вы сидите вместе в камере. Кямиль-бей не говорил тебе о женщине, по имени Недиме?.. Ты не бойся... Не робей!
Рамиз-эфенди сделал вид, что серьезно задумался над этим вопросом.
— Нет, —сказал он наконец, — ни о какой женщине он не говорил.
— Говори правду! Смотри, если соврешь, плохо будет! Ты думал, что тебя арестовали за контрабанду гашишем, ты не знал, что ведется следствие относительно этих бумаг. Но разве Кямиль-бей не рассказывал тебе об этом ?
— Зачем бы он стал рассказывать? Он так несчастен, ие приведи аллах! За целую неделю я только и узнал от него, как его зовут. Что ты, мир свалился на тебя, что ли? — говорю я ему. — В Черном море потонул твой большой корабль, что ли? Не скажете ли свое имя, бейим? Молчит. Не выпьете ли чаю, бейим? Молчит. Тут и стены бы заговорили, а он все молчит. Рисует себе и рисует. Я ему даже сказал: агабей, не мое дело давать вам советы, но по нашей вере рисовать грешно. Об этом мне говорили настоящие ходжи. На том свете ты всех их должен будешь оживить. И пока не оживишь, на твою голову в аду будут сыпаться палки. Так и знай! И даже на это он ничего не ответил.
Председатель пошептался с судьей, сидящим справа от него. Затем, нахмурившись, сказал:
— Кямиль-бей, мы допускаем, возможно, вы не знали о том, что в ящике находятся документы, но все же военный трибунал убежден, что вы скрываете истинного виновника. Если даже вы совершили преступление несознательно, сокрытие преступника рассматривается военным трибуналом как умышленное преступление, совершенное против безопасности государства. По закону вы подлежите осуждению на десять лет каторги. Однако, учитывая заслуги вашей семьи перед государством и нашим падишахом, а также ваше честное служение нации во время войны, мы снизили этот срок на три года и приговорили вас к семи годам каторги. Рамиз-бей военным трибуналом оправдан.
— Спасибо! Ой, спасибо! — обрадовался Рамиз.
— Не ори! Ты выводишь меня из терпения. Откуда такой голос у этого мозгляка?
— От души, бейим, от души...
— Больше не вмешивайся в эти грязные дела... Клянусь аллахом, попадешься еще раз — повешу.
— Конечно, повесишь! Вешай... Да будет твоей жертвой раб Рамиз! На этом свете...
Рамизу не дали договорить. По распоряжению председателя солдат вытолкнул его в коридор. Потрясенного Кямиль-бея вывели за ним. «Семь лет, семь лет, семь лет...» — звенело у него в ушах.
— Я тебе говорил, а ты не верил, — убеждал Рамиз-эфенди солдата. — Вот, видишь теперь? А что мы сделали? Что мы, убили, что ли, кого? Мы наизусть знаем статьи закона. За контрабанду гашишем, если судят справедливо, дают месяца три тюрьмы. Вот и все!—Он похлопал по плечу Кямиль-бея. — Не грусти! Я ие говорил, но тебе могли дать и пятнадцать лет. Молись аллаху, что пожалели... Слава аллаху, скоро будет амнистия. А пока рисуй себе в тюрьме-сколько угодно.
Ибрагим шепотом спросил Кямиль-бея:
— Это правда, бейим?
— Да.
— Значит, вы теперь семь лет будете сидеть?
— Да.
— Вы, что же, не говорили: отрекаюсь, я этого не делал?
— Говорил.
— Надо было говорить: «Хорошо, пусть будет так, как вы хотите».
— Говорил.
— Совести нет. Ах, подлецы! — он зло повернулся к Рамизу. — Тебе тоже семь лет дали?
— Нет, меня оправдали.
— В этом мире все перепуталось, ничего не поймешь! Значит, оправдали?
— Оправдали. Отпустят сразу же?
— Потерпишь. На тебя должна прийти бумага. Что прикажете, Кямиль-бей?
— Ничего, благодарю.
— Ну не расстраивайтесь. Мужчине не положено волноваться. Может, не поняли? Как это можно — семь лет? Подождите, я пойду спрошу.
Ибрагим был очень огорчен и торопливо вышел. Оставшись наедине с Кямиль-беем, Рамиз схватил его руку, нагнулся и быстро поцеловал ее.
— Что ты делаешь? Прошу тебя, — сказал Кямиль-бей, отступая.
— В твоем лице я целую руку всем героям! Руку тех, кто погиб в Анатолии, тех, кто стал калекой, тех, кто сидит сейчас в тюрьме за правое дело... Простишь ли ты меня?
— Тебя? За что?
Отвернувшись, чтобы скрыть слезы, Рамиз-бей дрожащим голосом сказал:
— Я уже давно решил так себя вести. Вторая победа под Инёню укрепила мое решение. Нелегко быть шутом... Ты ведь не осуждаешь меня?
Кямиль-бей молча обнял товарища.
— В такое время я не могу торчать здесь, быть в стороне от борьбы,— продолжал Рамиз-бей.— Поэтому я и поступил подло, оставляя тебя одного.
— Ну, что ты говоришь.
Улыбаясь, они смотрели друг на друга. Рамиз-эфенди достал портсигар.
— Закурим, — предложил он. — Хочешь чашечку кофе?
— Придет Ибрагим, выпьем.
— Что ты? Я сам сварю. — Он подошел к керосинке и, стоя спиной к Кямиль-бею, взволнованно сказал: — Ты человек умный, тебя не надо утешать. Ты ведь, конечно, понимаешь, почему тебя осудили и сколько ты просидишь. Я уверен, что ты будешь здесь мимолетным гостем. Твоя жена огорчится, но долго ты не просидишь... Вот увидишь... Всего несколько месяцев... Клянусь аллахом, не больше.
Едва они выпили кофе, как пришла отпускная на Ра-миза-эфенди. Кямиль-бей помог товарищу собрать вещи. Они снова обнялись.
Когда дверь за Рамизом закрылась, Кямиль-бей с тоской посмотрел в окно и сел на койку. «Семь лет. Нет, нет, невозможно!» — прошептал он и прикрыл рот рукой.










1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43