— Скажите, ради аллаха, что случилось? Ниязи-эфенди подошел к нему и глухим, сдавленным голосом произнес:
— Позавчера арестовали Ахмета. — Что вы говорите! Это верно?
— Да.
— За что?
— Наивный вопрос! Оказывается, за ним следили. Должно быть, открылось дело с пароходом «Арарат».
— Где он сейчас?
— В участке Бекирага.
— А в чем его обвиняют?
— Этого мне выяснить не удалось. Вернее, мне пришлось заняться другим делом. Нужно разыскать Недиме-ханым.
— Это нетрудно. Но зачем? Какой толк в том, что мы ей об этом сообщим? У нее сильные боли, ей плохо. Она, наверное, лежит в постели.
— Она еще не скоро должна родить... Узнав об аресте, она встанет.
— Но в чем же дело? Расскажите мне... Если очень нужно, я поеду на остров и разыщу ее.— Он сказал это для того, чтобы Ниязи сам не поехал к Недиме-ханым. — Обязательно найду. Это не так трудно.
— Другого выхода нет. Ну, хорошо, открою вам тайну. Это очень серьезно, вы должны понять...
— Слушаю... Что за тайна?
Ниязи-эфенди нагнулся и взял Кямиль-бея за руку:
— Противник в районе Бурсы и Ушана собирается перейти в наступление. Нам удалось захватить его оперативные планы. Их нужно срочно переправить в Анкару.
— Наступление? Вряд ли. В Лондоне ведутся мирные
переговоры, и греки ждут их результатов. Да к тому же сейчас февраль. Скоро весна... Переговоры...
— Какие там переговоры? Вопрос слишком серьезный, оперативные планы должны быть в Анкаре.
— А разве они у Недиме-ханым?
— Сперва их передали Ахмету. Но когда произошла история с Розальти, он испугался и в день отплытия парохода отдал их Недиме. Она спрятала их где-то в надежном месте. Теперь их надо передать человеку на борту «Гюльджемаля», курсирующему по черноморской линии.
— Какому человеку?
— Ахмет его тоже не знает. Недиме-ханым сказала, что отправит сама. «Гюльджемаль» уходит завтра после обеда... Может быть, Недиме-ханым будет ждать Ахмета. Поэтому сегодня вечером мы должны ее найти. Завтра после обеда во что бы то ни стало нужно передать эти бумаги на пароход.
Мысль Кямиль-бея лихорадочно работала. Ниязи открыл ему тайну. В конце концов, не так уж трудно передать кому-то бумаги. Но все же... Он не был уверен в том, что скоро начнется наступление, и надеялся, что противник будет ждать конца мирных переговров. Кроме того, он понимал, что ни в коем случае нельзя беспокоить Недиме. Поэтому он решил взять это поручение на себя и продолжал скрывать от Ниязи местопребывание Недиме-ханым.
— Да, это, конечно, очень важное дело! Сегодня же вечером я обязательно найду Недиме-ханым. Думаю, что она еще в таком состоянии, что сможет завтра первым же пароходом приехать в Стамбул и передать бумаги. Хорошо? Ну, как там Ахмет?
— Здоров.
— Его не пытали?
— Нет. Пока еще не решаются пытать. Я каждый час получаю о нем сведения.
— Он в чем-нибудь нуждается?
— Нет, ни в чем. А не лучше ли пока не говорить Недиме об аресте Ахмета?
— Да, так будет лучше. Незачем ей лишний раз волноваться.
— Но если она спросит вас, почему не пришел Ахмет?
— Что-нибудь придумаю. Ахмет ведь холостяк. Нет ничего удивительного в том, что мы не знаем, где он.
— Правильно. Браво, Кямиль-бей! Можно сказать, что уехал в Измит. У него, мол, там дело в Деирмендере. Например, нужно достать новую партию оружия... Или еще что-нибудь, придумайте сами.
— Конечно. Вы увидите Ахмета?
— Нет. Но узнаю о нем. У меня в участке есть знакомый лейтенант. Правда, порядочный трус, но меня он любит.
— У Ахмета ведь никого нет, мы должны подумать о нем. Надо передать ему денег.
— Предоставьте об этом позаботиться мне.
— Когда мы увидимся?
— Здесь. Завтра вечером в это же время.
— Я боюсь, как бы не стали пытать Ахмета.
— Не будут. После нашей победы под Инёню они боятся. Да и нет никаких улик. Его арестовали по подозрению. Вернее, по доносу Розальти... Вы не задерживайтесь, а то уйдет последний пароход.
— Причем тут пароход! Если нужно будет, я доберусь лодкой из Эренкёя. Погода хорошая...
— Ну, пойду. Лучше нам не выходить вместе. Я посмотрю, может быть, и за вами следят. Если поблизости нет шпика, сяду в кофейне напротив и буду читать газету. Это послужит для вас условным сигналом.
— Благодарю. Я сейчас же поеду к Недиме.
— Будьте внимательны. Малейшая оплошность может привести к провалу. Вот вы напечатали, что стамбульское правительство создает затруднения для Анатолии на лондонской конференции. Это неосторожно.
— Другого выхода у нас не было. Али Кемаль написал, что мирные переговоры осложняет анатолийское правительство. Надо было рассказать народу правду.
— А если арестуют Недиме-ханым? Это все равно что сдать родину врагу. Тогда я повешусь.
— Они не посмеют тронуть женщину.
— Вы так думаете? Если найдут нужным, арестуют не только женщину, но и ребенка.
— Прошу вас... Займитесь Ахметом.
— Хорошо.
Ниязи подошел к Кямиль-бею. — Позволь обнять тебя, - сказал он. Они обнялись и поцеловались.
Кямиль-бей пошел за пальто, но неожиданно остановился как вкопанный, вспомнив слова Ниязи: «Если арестуют Недиме-ханым... Тогда я повешусь». Только теперь до него дошел весь ужасный смысл этих слов, произнесенных шепотом. Если случится такое несчастье, кто сообщит о нем Ихсану? Конечно, он сам... О аллах! С какой тревогой смотрит на него Ихсан каждый раз, как он входит к нему. И как старается ее скрыть! Он боится не за себя — за жену. Как-то он сказал: «Когда Недиме чуточку опаздывает, я буквально умираю. Не дай аллах когда-нибудь вам испытать то, что чувствую я. Поверьте, я страдаю за всех мужчин». Если не пойдет он, пойдет Ниязи-агабей. Он тоже будет волноваться, будет прятать глаза. Ихсан обязательно спросит: «А где Кямиль?» Да! «Где Кямиль?»
Кямиль-бей был в полной растерянности и невольно злился на Ахмета, хотя, конечно, понимал, что сердиться на человека, попавшего в полицейский участок, по крайней мере неразумно. Тем не менее гнев его все усиливался. «Да что они, с ума, что ли, сошли? Зачем впутывают в такое дело женщину?» Его мужское самолюбие было оскорблено. Значит, несмотря на все его старания, ему до сих пор не доверяют? Что же делать? Убить генерала Фран-шета д'Эспер '> для того чтобы завоевать доверие близких товарищей? Доверие людей, которые ему дороже всех? Кямиль-бею вдруг показалось, что в комнате потемнело. Не погасив печки, он надел пальто и вышел. Отдавая ключ сторожу, он сказал:
— Печка топится. Приглядите. — Боясь встретить кого-нибудь, кто задержал бы его разговорами, он поднял воротник пальто и спрятал в него лицо.
Ниязи-эфенди стоял у окна кофейни напротив редакции, делая вид, что читает газету. Значит, шпиков нет... Кямиль-бей быстро пошел по улице. Ему казалось, что за ним следит не один, а сотня шпионов. Миновав почту, он вошел в Мысырчаршысы. Здесь было много народу, но это не успокоило его, наоборот, страх усилился.
О аллах! Человека на его родине превращают в загнанного зверя!
Не осмеливаясь пойти сразу на лодочную пристань, Кямиль-бей свернул в кривую улочку, откуда доносились крики рыбаков. Это были свободные люди. За ними не следят. Никого из них не преследуют так, как его...
Пройдя несколько кварталов, Кямиль-бей ощутил усталость. Больше не надо было прятать лицо, и он опустил воротник. Он почувствовал прилив бодрости и попытался понять, что с ним происходит. Несмотря на грозившую ему опасность, он ни в чем не раскаивался, и даже недоверие друзей перестало его огорчать.
Объездив весь мир вдоль и поперек, Кямиль-бей ни разу не был в Измире. Он не видел ни Анкары, ни Сива-са, ни Эрзерума, не имел никакого представления об Анатолии. И тем не менее все это было его отчизной, и он хотел бороться за нее, какая бы опасность ему ни угрожала. Так вот что называется любовью к родине!
Свернув за угол, он вышел к морю. В этом месте Золотой Рог походил больше на грязное болото, чем на море. Впереди чернела масса барж... Странные корыта, которые словно ждут, чтобы султан Мехмет Фатих заставил их двигаться по суше... Каждый раз, глядя на них издали, Кямиль-бей вспоминал об этом. Какая-то рухлядь. Здесь же стояли старые посудины «Ширкета» и ветхие лодочки, перевозившие пассажиров за сто пара... И современные стамбульские лодки с зелеными, желтыми, красными полосами... В одну из них он должен сейчас сесть, чтобы укрыться от преследователей.
Кямиль-бей замедлил шаг, вглядываясь в лица лодочников, он искал человека, который показался бы ему заслуживающим доверия. Но лодочники брали пассажиров строго по очереди. Наконец подошла очередь старого седобородого лодочника с длинным носом. Это, вероятно, был лаз. Однажды Кямиль-бей переправлялся на одной из таких лодок вместе с Ахметом. Когда он заговорил о благородном открытом лице лодочника, Ахмет прервал его: «Брось романтизм! Может быть, это убийца, из-за кровной
мести отправивший на тот свет не одного человека и скрывающийся теперь здесь».
Едва лодка отошла от причала, Кямиль-бей тихо сказал:
— В Ункапаны!
Это решение он принял неожиданно. Под вечер по Босфору сновала масса лодок, и, чтобы понять, преследуют тебя или нет, лучше всего направиться к безлюдному причалу.
Он закурил и предложил сигарету лодочнику. Но бородач, оказывается, не курил. «Что делать, если нечего есть...» Откуда эта фраза? Из книги Хусейна Джахида «Картины действительной жизни»... Вероятно, писателя поразили белые зубы старого лодочника... И так далее... и тому подобное... Кямиль-бей нахмурился. Ему всегда становилось не по себе, когда в голову приходили банальные мысли. Но ведь в те времена, когда Хусейн Джахид написал книгу «Картины действительной жизни», одно окка сахара стоило сорок пара. А в вилле отца на высоте Се-ренджебей в течение тридцати дней рамазана двери для бедняков не закрывались и после вечерней трапезы всем выдавали по серебряной монете. Значит, действительно существовали люди, которым нечего было есть... Это несомненно. Грязное море, грязный мир!
Кямиль-бей понимал, что теряет нить логических рассуждений, и постарался взять себя в руки. Прищурившись, он мысленно выругался. «Что с тобой случилось? Ты испугался, потому что арестовали Ахмета? Узнав, что за тобой следят, ты не можешь избавиться от страха? Тьфу, да покарает тебя аллах!»
Лодочник бросил весла и снял пиджак. Под грубой, во многих местах заштопанной одеждой, оказывается, скрывались богатырские плечи. Он греб совершенно спокойно, без малейшего напряжения легко взмахивая веслами, и лодка в его руках была податлива и послушна, как молодая женщина, покорная мужской силе.
Приподняв подол платья, она села в лодку. И мне показалось, что прошла молодая луна.
Ох, эта лодка, она меня пленила...
«Интересно, арестовывали ли людей во времена Недима? —подумал Кямиль-бей.— Должно быть, тогда беременные женщины, мужья которых сидели в тюрьме, не подвергались опасности... Но ведь эти двустишия были из стихотворения, написанного совсем недавно... Из очень красивого стихотворения... Красивого, хотя темой его является падение женщины, проституция... А про Недима рассказывают, что во время одного восстания он бежал по крышам домов, упал и разбился насмерть. Как сказал поэт: «Голодные желудки рождают здоровые революции». Значит, и в то время, когда за луковицу тюльпана платили золотую монету, люди голодали? Да еще как голодали! Целые толпы голодающих, которые могли стукнуть по голове поэта Недима всей эпохой этого золотого тюльпана!.. Греби, старик! Разве я виноват в том, что разные времена так похожи друг на друга?»
Постепенно к Кямиль-бею вернулась прежняя уверенность. Свежий морской воздух и сгущающиеся сумерки действовали на него успокаивающе. Даже арест Ахмета представился ему теперь не таким уж страшным. Недиме и он сам, казалось, уже избежали опасности. Победа в Анатолии предрешена... Все, что он переживает, послужит в свое время темой для рассказов Айше. Но тогда эти рассказы, вероятно, уже никого не будут волновать.
Он почувствовал голод и пожалел, что ничего не купил поесть. Захотелось выпить ракы . Решил захватить бутылку по пути домой.
Неподалеку прошел пароход. Лодка закачалась на волнах. «Как приятно!» — подумал Кямиль-бей.
Лодка пристала к безлюдному причалу Ункапаны. Выйдя из нее, Кямиль-бей спокойно прошелся по причалу, делая вид, что ищет, где бы разменять деньги. Все шло хорошо. Кямиль-бей не сделал в сторону города и двух шагов, как ему попался фаэтон с хорошими лошадьми. Он сел в него и поудобнее устроился на мягком сиденье, зная, что теперь-то он уже в полной безопасности. Пока и этого достаточно...
— Поехали в Нишанташи!—сказал он.
Проспект Бейоглу залит ярким электрическим светом. Тротуары полны военных в иностранных мундирах, в витрииах магазинов национальные цвета стран-победительниц. Турецкие девушки без малейшего стеснения принимали ухаживания победителей. «В этом мире не стареет только ложь! — подумал Кямиль-бей, потрясенный видом этой улицы плененного города. — Какое заискивание перед иностранцами! И это среди горя и слез миллионов людей!»
Он откинулся на спинку сиденья. Да, но с какой легкостью солгал он Ниязи-эфенди насчет острова! Эта ложь была необходима, чтобы не волновать Недиме. Каким образом у него вырвалось упоминание об острове, он и сам не знал. Ложь вызревает внутри нас, а мы об этом даже не подозреваем.
Да, ложь бывает иногда нужна и ради блага. Приходится лгать даже таким честным людям, как Ниязи. И там, куда он едет, тоже не скажешь правды. Если бы ему раньше дали понять, что он способен на такую ложь, он обиделся бы и отрицал это. Больше всего на свете он ненавидел ложь, считая ее последней подлостью, душевной опустошенностью, недостойной человека. Но, оказывается, и у него, как у всех, есть эта отвратительная черта...
Итак, Ахмет заболел и сообщил ему об этом. Болезнь пустяковая, насморк. Чтобы не вызвать у Недиме подозрений в правдивости его слов, надо сразу же завести разговор о Ниязи. Недиме-ханым придавала особое значение всему, что касалось Ниязи-эфенди.
— Ну вот, бей, мы и приехали в Нишанташи, — сказал кучер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43