.. Абдулла-ага ему шею свернет. — А если начальник?
— Ведь я сказал, что Абдулла-ага шею свернет.
— Даже начальнику?
— Конечно... Абдулла-ага еженедельно дает начальнику сумму, равную его месячному жалованью. Как вы думаете, кто из них имеет большую власть?
— Это деньги, которые ему приносит гречанка?
— Нет, деньги заключенных. Доход от кофейни принадлежит Абдулла-аге, налог за игру в карты — тоже ему. Он же получает доход от продажи наркотиков и, наконец, деньги «за то, чтобы уберег тебя аллах» от всех приходящих и уходящих.
— Вы шутите... Разве восемьсот человек позволят грабить себя одному проходимцу?
— И еще дрожат от страха!
— В Стамбуле, в центре Османской империи?!
— Да, вот именно.
— Почему же они не жалуются?
— Кто? Те, кого он обирает?
— Да...
— Не могут... За поясом у Абдулла-аги здоровенный кинжал. Да к тому же в его свите всегда не меньше трех-пяти бродяг с ножами. Но дело не только в этом... Здесь
своего рода организация... Закон ведь тоже на стороне Аб-дулла-аги...
— Не понимаю... Это серьезно?
— Конечно, серьезно... Вся администрация тюрьмы материально зависит от Абдулла-аги. Идти против него — значит до некоторой степени идти против закона, вернее, против представителей закона... Тогда закон в лице его здешних представителей обрушится на благородного жалобщика. Сначала составят протокол... затем еще один протокол... На третьем протоколе генеральный прокурор напишет резолюцию: «Всыпать этому мерзавцу! Дабы не нарушал порядка». Стражники вместе с дружками Абдулла-аги потащат вниз, в карцер, любого, кто попытается нарушить этот порядок. Всыплют палок... Да таких, что кости затрещат.
— Этому трудно поверить... Я так удивлен...
— Чем? Разве то, что сделал Али Кемаль, лучше?
Выйдя из тюрьмы и расставшись с Ахметом на трамвайной остановке, Кямиль-бей углубился в свои мысли. Сердце его было полно горечи. Несомненно, Ихсан совершал нечто героическое. Он отдавал всего себя «опасному делу». Но не задумывался над грозившей опасностью, верил в благополучный исход, не жаловался, и даже казался довольным. Невозможно было не завидовать ему. Надо быть таким же сильным! Сила Ихсана не только в том, что он добровольно вступил в жизнь, далекую от привычного ему общества, от родных и близких, но и в том, что он безропотно выносил общество таких людей, как Абдулла-ага.
Кямиль-бей подумал: «Я вступаю в новую жизнь! Хорошо!» Словно собираясь ухватиться за топорище и как следует поработать, он плюнул на руки, потер их и сел в подошедший трамвай.
ГЛАВА ПЯТАЯ
На другой день, около одиннадцати часов, Кямиль-бей сошел с парохода у Галатского моста и направился в редакцию. Погода была сырая и пасмурная, падал мокрый снег. Казалось, в этом несчастном городе никогда больше не наступит весна.
В Швейцарии Кямиль-бею случилось побывать в редакции одного журнала. Он переписывался с его издателем — страстным коллекционером марок и почтовых открыток. Как-то во время продолжительного и бесцельного путешествия,— а путешествовал он один, так как тогда еще не был женат, — Кямиль-бей попал в Швейцарию и решил заехать в Берн, чтобы лично познакомиться со своим корреспондентом. Зайдя в редакцию, Кямиль-бей вместо молодого человека, каким представлялся ему месье Бьянкур, увидел улыбающегося старика лет шестидесяти. Узнав, что перед ним Кямиль-бей, месье Бьянкур выскочил из-за стола, дружески протягивая руку. Он пригласил Кямиль-бея сесть и рассыпался в благодарностях за открытки и марки, полученные из разных стран. Месье Бьянкур сказал, что давно хотел побывать в Стамбуле, но до сих пор не мог найти подходящего случая. Позвонив домой, он сообщил жене, что к обеду приедет с гостем. Семья его была невелика — жена, тоже совсем седая, и дочь-студентка.
После обеда они снова вернулись в редакцию. Месье Бьянкур провел своего восточного друга по всем ее помещениям, пытаясь скрыть от Кямиль-бея гордость за свое детище. Типография и редакция едва умещались в большом трехэтажном здании. Везде был такой порядок, такая чистота, что Кямиль-бею казалось, будто он находится на выставке и перед ним экспонаты, которые никогда не были в употреблении. Даже работники выглядели удивительно аккуратными.
Основой предприятия был крупный французский журнал. Он рассылался по всем пяти континентам. Но, помимо него, «на всякий случай», как выразился месье Бьянкур, здесь издавались детский журнал, журнал мод, спортивный журнал, посвященный альпинизму, и печатались обзоры книг, в основном произведений католических авторов.
Хозяин мимоходом назвал еженедельный тираж издающихся журналов: приблизительно миллион экземпляров. Оказывается, в редакции, помимо внештатных авторов, постоянно работали тридцать журналистов и типографских работников... Из ворот просторного двора то и дело выезжали машины, груженные пачками журналов.
Направляясь от Галатского моста к Бабыали, Кямиль-бей вспоминал об этом швейцарском издательстве, на которое, как ему казалось, хотя бы в миниатюре должно было
походить то, куда он сейчас шел. Мысль об участии в этом совершенно незнакомом ему деле волновала его. Уже несколько дней он урезывал свои планы и наконец решил удовлетвориться конторой в три комнаты и небольшим штатом: сторож, секретарь и Недиме-ханым; вероятно, это как раз и будет десятой частью швейцарского издательства.
Кямиль-бей еще глубже спрятал лицо в поднятый воротник пальто. Он решил было зайти отгладить свою феску, потерявшую вид от мокрого снега, но, боясь опоздать, отказался от этой мысли. У него в портфеле лежало много проектов статей, рисунков, заголовков. Он хотел переговорить о них с Недиме-ханым и немедля приступить к работе.
Когда Кямиль-бей свернул на улицу Бабыали, ему показалось, что он видит ее впервые. Этот район, бывший в течение полувека центром культуры огромной Османской империи, теперь имел жалкий вид. Маленькие лавки, покрытые пылью, запущенные витрины, ни реклам, ни названий крупных солидных фирм. Во всем чувствовалась разруха, беспорядок, хаос.
В киоске на углу Кямиль-бей купил сигареты и спички. Пройдя мимо книжных лавок, он вошел в дом рядом с издательством газеты «Вакит», поднялся на верхний этаж и нерешительно постучал в комнату под номером шестнадцать.
— Войдите!
Кямиль-бей открыл дверь. Сердце его учащенно забилось. За столом сидела женщина с черными как смоль волосами и бледным лицом. Поверх чаршафа на ее плечи было накинуто что-то теплое, не то ватная курточка, не то меховой жакет. Да, это Недиме-ханым...
Кямиль-бей растерялся. Он поклонился, забыв закрыть за собой дверь.
— Кямиль... Меня зовут Кямиль... Я товарищ Ихсан-бея по лицею.
Женщина внимательно посмотрела на него и, улыбнувшись, сказала:
— Заходите. Я жена Ихсана, меня зовут Недиме. Вчера я поздно пришла в тюрьму и поэтому не застала вас. Я очень сожалею, что опоздала и наше знакомство задержалось на один день. Проходите, пожалуйста, садитесь.
Кямиль-бей закрыл дверь и, словно стыдясь своего набитого портфеля, поставил его на пол у стены. Быстро опустил воротник пальто. В комнате было холодно. Около единственного стола стоял маленький жестяной мангал. Уголь в нем давно прогорел и превратился в пепел.
Делая вид, что отряхивает от снега мокрое пальто, Кямиль-бей осмотрелся кругом. Никогда еще не видел он такой убогой комнаты. Пустая, мрачная, холодная. Старый стол, два стула, покрытых циновкой, шкаф без стекол. По углам груды книг, бумаг, журналов и газет.
Кямиль-бей смущенно потоптался на месте. «Здесь... работать?.. Нет, это невозможно... невозможно...»—подумал он.
— Извините. Может быть, я опоздал? «Надо же — топчусь на месте, как дурак!»
— Нет... Это не имеет значения... Садитесь... Я прикажу подать чаю. Вы, конечно, продрогли...
У нее был хриплый, грубоватый голос. Должно быть, она простужена, поэтому и кажется такой бледной. Нет, просто в этой комнате невозможно было выглядеть иначе.
Кямиль-бей пододвинул табуретку и сел. Он даже отважился взять в руки свой портфель. О аллах, что за нелепое положение! Как они тут будут работать?.. Вдвоем! Нет! Это невозможно!
Недиме встала и, открыв окно, крикнула во двор, чтобы принесли два стакана чаю. Казалось, она даже не замечала разочарования Кямиль-бея. Ее движения были сдержанны, решительны, спокойны.
— Я никогда не осмелилась бы побеспокоить вас, — сказала она, держа тонкими длинными пальцами карандаш и легко постукивая им по столу. — Но я больна. Вернее, скоро заболею и некоторое время не смогу приходить сюда...—Смущенно опустив взгляд, она добавила:—Ничего страшного... это естественная болезнь. Я беременна...
— И работаете целый день в таком холоде? Это...— Он хотел сказать: «Это же ад». — Это ужасно! Вам нельзя здесь оставаться. Немедленно идите домой. Покажите мне, что надо делать. Думаю, что я легко все пойму. Если будет трудно, мне поможет Ахмет или я зайду к вам за советом. Что же вы не сказали мне об этом раньше...
— Не беспокойтесь... У нас еще есть время. Она слегка нахмурилась.
— Я, конечно, должна была об этом сказать, извините. Иногда я выгляжу очень усталой. Но мне не хочется, что-
бы вы приписали это тому, что мне надоела работа. Вы, мне кажется, не говорили с Ихсаном о самом главном...
Она подождала, пока слуга, принесший чай, выйдет и закроет за собой дверь. Затем, наклонившись к Кямиль-бею и понизив голос, продолжала:
— Мы здесь занимаемся не только изданием газеты. Конечно, вы можете не вмешиваться в эти дела.
— Я? Почему же?
— Поймите меня правильно. Мне трудно выразить свою мысль... Сейчас вам нет необходимости вмешиваться. Вы могли бы даже не знать об этом. Но я сочла более правильным открыто поговорить с вами в первый же день. Если вы будете знать все, легче избежать опасности. Мы никогда не оставляем редакцию без присмотра, даже днем. Часть информации для Анатолии проходит через нас. — Она замолчала, вглядываясь в лицо Кямиль-бея, стараясь понять, какое впечатление произвели ее слова.
— В определенные дни сюда заходит кое-кто из товарищей. Я решила организовать сбор пожертвований, — продолжала Недиме-ханым. —Мы будем собирать пожертвования для анатолийских сирот. Я уже нашла несколько женщин, согласившихся помогать мне. В Европе уже давно делаются такие вещи.
Кямиль-бей мгновенно подумал о Нермин. Она могла бы прекрасно помочь, собирая пожертвования в высшем свете через свою тетку.
— Иногда в одно и то же место приходится ходить по четыре раза в день,— рассказывала Недиме-ханым. — Времени совсем не хватает. Кроме того, мы думаем устраивать благотворительные вечера.
Кямиль-бей, понимая бестактность своего поступка, все же вынужден был перебить ее.
— Сейчас вам надо передать мне все, что касается газеты... Это сложно?
— Нет. Очень просто... Да, о чем я говорила... Вот что вы должны знать. Сюда приходят не только друзья. Очевидно, мы на подозрении. Приходят сыщики. Появляются под разными предлогами агенты тайной полиции, осведомители. Если они нас разоблачат, мы погубим все дело. А теперь вот что я хочу вам сказать... Только пейте свой чай, ведь он совсем остыл... Сначала вы должны узнать наших друзей, и в первую очередь Ниязи-агабея. Да, Ния зи-агабея.
Кямиль-бей терпеть не мог браться за дела, в' которых ничего не смыслил. Такой уж у него был характер. Когда он думал о совместной работе с Недиме-ханым, его больше всего удручало сознание своей неопытности в журналистской работе, и он предвидел, что это будет особенно чувствоваться в первые дни. Но однажды вечером, возвращаясь из редакции домой, Кямиль-бей понял, что его мучила не неопытность, а отсутствие денег. Теперь он был твердо убежден, что уверенность, с которой он жил до сих пор, придавало ему богатство и что только благодаря деньгам удавалось ему все, за что он брался. Все казалось таким легким, делалось само собой, не нужны были ни опыт, ни знания. «Значит, если бы мне пришлось зарабатывать, ну хоть рисованием... я стал бы другим человеком...—думал он. — У меня не было бы этого страха».
Всю дорогу до Ускюдара Кямиль-бей думал о своей неопытности и об огромной власти богатства. Когда же он сел в фаэтон и тот, скрипя плохими рессорами и содрогаясь всем корпусом, стал подниматься в гору, ему пришла в голову мысль—перевезти в пустую комнату редакции на Ба-быали мебель из своего домашнего кабинета: большой письменный стол, покрытый зеркальным стеклом, этажерки, чернильные приборы, энциклопедии и словари в сафьяновых переплетах, два кресла, диван черного дерева, старый ширазский ковер, картины... «Рабочий кабинет... Какой позор! Позор, позор!» — повторил он несколько раз. На создание какого шедевра вдохновили его эти предметы «рабочего кабинета»? Разве что на составление писем адвокату!
Как обрадуется Недиме-ханым, увидев свою грязную комнату заново обставленной! Не забыть бы прихватить занавески. И, конечно, печурку... Но одних вещей недостаточно, необходимы деньги. Надо достать хоть немного денег, кроме тех, которые пойдут на жизнь Айше и Нермин. И нужна-то до смешного мизерная, ничтожная сумма. Однако сейчас эта сумма казалась ему совершенно недосягаемой. Каких-нибудь семьдесят пять, сто лир... На всякие мелочи... Может быть, хватит даже пятидесяти... Кямиль-бею никогда не приходилось продавать своих вещей, но сейчас другого выхода не было, и он решил завтра же во что бы то ни стало достать денег.
На следующий день он проснулся рано и, быстро одевшись, вышел на улицу. Торговец фруктами Али-ага только что открыл лавку и разжигал мангал. Кямиль-бей сказал ему, что хотел бы перевезти немного вещей в Стамбул, но не знает, как это сделать, а сделать это нужно срочно.
— Где вещи?—спросил лавочник.
— Дома.
— Упакованы?
— Нет.
— Не беда. Поместятся на одну повозку?
— Думаю, что поместятся.
— Хорошо. В таком случае найдем людей и доставим ваши вещи по адресу.
— Но так, чтобы расплатиться с ними в Стамбуле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43