Увидев его, я почувствовала желание стать перед ним на колени и просить прощения, словно тоже виновата в войне. Так вот, этот инвалид оказался осведомителем, связанным с жандармским комендантом Кемаль-па-шой. Выяснилось, что он был одним из тех, кто готовил засаду для убийства Яхьи Капитана, может быть даже самым главным из них. Я думала, что задохнусь от слез... Образование, опыт, перенесенные страдания, неужели все это пустые слова? Неужели нет никакой разницы между людьми и гнилью? Было так тяжело и обидно, что я поддалась первому впечатлению и так грубо обманулась. Ведь если бы он захотел, то мог стать настоящим, достойным уважения человеком. Где-то я читала: каждый умерший человек уносит с собой частичку оставшихся в жизни людей. Мужчина-воин, потерявший на фронте руку, за двадцать лир продает родину и своих собратьев! Это жестоко оскорбило мою веру в человека... Я прорыдала всю ночь... Когда я рассказала об этом Ихсану, он помолчал, а потом успокоил меня. «Мы не на маскараде,—-сказал он.— Ни голос, ни слова, ни маши первые впечатления не дают нам возможности правильно судить о человеке. Всегда легко ошибиться... Вот почему нужна организация... Тогда ты не доверишься отдельному человеку по своему личному впечатлению, а поверишь организации. Всем нам пришлось бы
плакать, если бы мы подходили к людям со своей меркой. Ты, конечно, спросишь: разве организация не может ошибиться? Да, бывает, что и она ошибается, но не так часто, как один человек или случайная толпа. В эпоху упадка особенно ясно видно, что люди делятся на подлых и благородных. Борьба между ними ведется с большой остротой и совершенно открыто. Особенно в те тяжелые минуты, когда решается, будет ли человек действовать, как гражданин, защищающий общие интересы, или будет заботиться только о себе. Нет более страшной битвы, чем битва между благородством и низостью. В бою враг перед тобой. Ты его знаешь, ошибки тут быть не может. Но в оккупированном городе нелегко узнать, кто друг, кто враг». Вот как говорил Ихсан! «Да,— сказала я,— я могу понять других, но почему этот человек, потерявший руку, защищая родину, дошел до такой низости?» Ихсан отвернулся и закурил сигарету, скрывая тяжелый вздох. «Ведь не все ведут себя храбро на войне,— сказал он. — Важно знать, что это за человек, откуда пришел? Как он жил до сих пор? Чтобы таить в себе чувство мести, человек должен уметь не падать духом. Некоторых не сразит шрапнель, но сразит нищета. «Я конченый человек!» — думает такой. Если он поверит в это, нет той низости, до которой он бы не мог опуститься. Уныние убивает в человеке способность трезво смотреть на вещи, убивает разум, логику. У меня был товарищ, офицер запаса, любитель цветов. В лагере для военнопленных он выращивал в консервных банках какие-то травки. На днях я встретил его. Зашли в кофейню, разговорились, Когда-то он был так бесстрашен в бою, что старые унтер-офицеры боялись угодить в его взвод. Казалось, он верил, что пуля не попадет в него, пулемет не скосит, снаряд не разорвется, тиф не убьет, голод и жажда ему не страшны. «Перейдешь ли ты в Анатолию?»—спросил я. «Нет,— ответил он, нисколько не стесняясь. — Я не стану вмешиваться в это дело. Если хочешь знать правду, я теперь трус, с прежним покончено!» Подумай, когда он был на войне, его мать получила извещение о его смерти, ведь он подолгу пропадал без вести. И все мы не раз думали, что он погиб. Но, оказывается, он был в плену. Матери даже пенсию назначили. «Мы вернулись в Стамбул, — рассказывал он мне. — Как-то вечером в полной темноте поднимаюсь по переулку, навстречу мне идет женщина. Не знаю
почему, но я почувствовал, что это моя мать. Она шла в лавку за йогуртом . Я так разволновался, что не мог сделать ни шага и прислонился к стене. Когда она поравнялась со мной, я скорее простонал, чем сказал: «Мама!» И всхлипнул. Она узнала мой голос. «Исмаил, это ты?» — спросила она. И знаешь, что сделала? Бережно поставила на землю миску, которую держала в руках, и только после этого обняла меня. Мы стояли, обнявшись, у стены и плакали, а она думала о своей миске: «Не разобьется ли?» Я сотни раз шел на смерть — и вот наконец дома! Даже ради вернувшегося из могилы сына моя мать не могла забыть о миске с отбитым краем, миске, за которую еврей-старьевщик не дал бы и двух курушей. Потом я побывал у родственников, друзей, соседей, земляков. И у всех я видел одно и то же: ушедших на войну уже не вспоминают, но не приведи бог разбить старую миску. Те же, кто каким-то образом увильнул от участия в войне, старались заглушить угрызения совести и возлагали на нас ответственность за поражение. В их издевательских, насмешливых взглядах так и читалось: «Ну, какая польза от того, что вы воевали?» Однажды я попытался спорить, но убедился, что все мои слова будут напрасны. Разве убедишь в чем-нибудь конченого человека?» — «Не расстраивайся, дочь моя!» — В тот вечер Ихсан впервые меня так назвал. «Не обращай на это внимания... Пойми одно. Чтобы очистить человечество от всего оскорбительного, скверного, надо работать, еще больше работать, всего себя отдать работе. Подумай о борцах. Разве достойно настоящего человека сидеть сложа руки и плакать, когда другие борются, проявляя такую храбрость? Подумай о кузнецах-лазах, идущих на смерть. Они принимают ее с улыбкой, так спокойно, словно играют в шестьдесят шесть. Вспомни грузчика-курда Мусо. Когда на баржу грузили боеприпасы, на борт хотел взойти чиновник таможенной охраны, чтобы проверить груз. Мусо схватил его, вместе с ним бросился в море, и оба утонули. А слесарь Ахмет-уста... Он нарочно сунул руку в шестерни лебедки, чтобы дать возможность бежать товарищу, которого пришли арестовать. Вспомни о молодых людях, родившихся и выросших в Стамбуле, никогда еще не побы-
вавших даже на Хейбелиада. Они бесстрашно прятали в своих партах документы, за которые их могли сослать на Чертов остров. Подумай о ремесленниках и рабочих. У некоторых из них такое доброе сердце, что им трудно курицу зарезать. Но когда это нужно для дела, они не останавливаются перед убийством офицера оккупационных войск. А офицеры, бессменно сражавшиеся в Триполи, на Балканах и плакавшие в последнюю войну оттого, что не могли принять участия в борьбе против оккупантов? Подумай о детях, в десяти-двенадцатилетнем возрасте работающих в подпольных организациях. Подумай о полицейских, которые, пытая членов Национальной армии в застенках департамента полиции, шептали им на ухо: «Потерпи еще немного, братец! Сейчас кончится». Подумай о нашем Ниязи из Измира!»—Как только Ихсан напомнил о Ния-зи-агабее, я воспрянула духом. Стоит мне ослабеть, как я всегда думаю о Ниязи-агабее...
Вспомнив сейчас об этом признании, Кямиль-бей горько усмехнулся.Биография Ниязи-бея из Измира, рассказанная Кямиль-бею Недиме, отображала эпоху конституционной монархии в Турции.
Ниязи едва исполнилось шестнадцать лет, когда он начал работать секретарем в Измирском уголовном суде. Двадцати лет он женился. В 1903 году, двадцати четырех лет, связался с младотурками и, не думая о своем будущем, оставив детей и жену, эмигрировал в Европу. С тех пор не было ни одного крупного исторического события, связанного с Турцией, в котором не участвовал бы Ниязи-бей. Вместе с действующей армией он прибыл в Стамбул и 31 марта дрался в Ташкышла против студентов медресе. Старший сержант Ниязи сражался в Триполи, на Балканах, на фронтах первой мировой войны, находился и среди тех, кто вместе с Демирджи Эфе сделал первые выстрелы по грекам.
Греческие бандиты мстили Ниязи. Они зарезали его единственного сына, изнасиловали шестнадцатилетнюю дочь. Где находилась его жена, он не знал. Дважды отправ-
лялся он на ее розыски; пренебрегая опасностью, дважды пробирался на территорию, занятую греками, но оба раза, собрав важные политические сведения, откладывал поиски жены и торопился вернуться обратно. Во времена Абдул Хамида он работал наборщиком в газете, которую издавали младотурки в Париже. Сейчас состоял в организации боевой охраны и в группе национальной обороны. Его секретная политическая деятельность была такого характера, что порой он исчезал на целые недели, и тогда никто не знал, жив он или погиб. Ненависть, которую Ниязи питал к врагу, была его вторым сердцем. Подобно сердцу, бьющемуся и днем и ночью до самой смерти, ненависть Ниязи казалась вечной и росла с каждым днем. Стоило ему услышать о каком-нибудь опасном деле, как он уже рвался туда. Его храбрость была беспредельна. Она граничила с безумием. Он давно погиб бы или очутился на Чертовом острове, если бы товарищи, знавшие, что он отдал родине все, что имел, не удерживали его от безрассудных поступков.
«В первое время я и не подозревал об этой опеке. Вдруг смотрю, товарищи хватают меня за руки, — недовольно рассказывал он. — Кровь ударила мне в голову. Я тотчас обратился куда следует. Там смеются, говорят: «Ты нужен нам». Ну на что я гожусь, кроме как на смерть? «Нет,— говорят,— годишься, да еще как! Ты должен быть осторожным. Сейчас нет недостатка в героях, готовых отдать жизнь». — «А я?» — «Ты увидишь победу. В этом твоя задача!» Им, конечно, легко говорить, а я очень устал. Иногда так хочется покоя, хочется даже смерти».
Ниязи приносил большую пользу и не принимая личного участия в опасных операциях. У него были друзья в департаменте полиции, жандармском управлении, центральной комендатуре. Он был незаменим для получения сведений об арестованных товарищах. Раз в неделю он обязательно появлялся в редакции.
Кямиль-бей познакомился с ним на третий день своей работы в «Карадаи». Вечером, когда он уже собирался уходить, бесшумно открылась дверь. Недиме-ханым, просияв, тихонько вскрикнула: «Ниязи-агабей!» — и встала навстречу вошедшему.
Это был слегка сутулый человек с висками, тронутыми сединой. Подойдя к Недиме-ханым, он с уважением пожал ей руку.
— Прошу, прошу! Садитесь, прошу вас! — говорила она.
— Где вы были? Вы заставляете нас беспокоиться...— И заметив, что Ниязи смотрит на Кямиль-бея, сказала:
— Разрешите представить вам нашего нового товарища— Кямиль-бей. Друг Ихсана... Они учились в одном лицее...
Обращаясь к Кямиль-бею, она улыбнулась и с гордостью добавила:
— А это мой старший брат Ниязи!
Кямиль-бей и Ниязи обменялись крепким рукопожатием и внимательно посмотрели друг на друга. С первого же взгляда они стали друзьями. Недиме-ханым интересовалась здоровьем Ниязи, спрашивала, нет ли известий от жены, почему он не был на прошлой неделе.
— Я вынуждена была обмануть Ихсана, чтобы он не расстраивался, и сказала ему, что мы вчера виделись.
— Очень сожалею... Я был занят.
— А что же нам делать? Ведь мы так беспокоимся! Ниязи сидел, положив руки на колени, и смотрел на
Недиме с уважением, похожим на поклонение.
В тот вечер Кямиль-бей впервые в жизни позавидовал мужчине. На следующее утро он притворно равнодушным тоном спросил у Недиме, где и когда она познакомилась с Ниязи-эфенди. Недиме отложила ручку и рассказала:
— До ареста Ихсана я с Ниязи редко встречалась и очень мало его знала. Ихсана увезли ночью. Я осталась одна в доме и чувствовала себя страшно одинокой, мне хотелось умереть. Я так страдала, что мне не мог бы помочь даже мой отец, будь он еще жив. Никогда не забуду этого. Было тепло, но я накинула на плечи случайно попавшийся плащ, крепко прижала руки к груди и в отчаянии металась по комнате, словно от нестерпимой зубной боли. Мне нужен был Ихсан. Кто-нибудь... Кто-нибудь, кто не плакал бы со мной, на кого я могла бы опереться, чтобы обрести мужество. В дверь постучали. Я чуть не умерла от страха. Кто мог прийти теперь в мой дом, кроме беды и несчастья? Стук повторился. «Наверное, Ихсан пришел!» — подумала я. Мое сердце бешено забилось от радости. Я побежала открывать, налетела на стул, ударилась о дверь. Спустилась с лестницы так быстро, словно боялась, что, если опоздаю, произойдет какое-то несчастье. У парадной двери совсем задохнулась. Плащ сполз с плеч, зуб на зуб не попадал. Хотела крикнуть «Ихсан!», но не могла произнести ни звука. Наконец с трудом спросила: «Кто
там?» — «Откройте пожалуйста!»—послышался за дверью чужой, незнакомый голос. Ихсан не пришел. Разочарование после огромной радости — вот что страшнее всего. Я взяла себя в руки, даже обрадовалась. Подумала: «Это полиция, пришли за мной». «Кто вы?» — спросила я, затаив дыхание. «Я—Ниязи... Из Измира... Откройте, пожалуйста». Я открыла, и он вошел. В первое мгновение мне подумалось, что появление этого человека совсем некстати. Взглянув на меня, он сразу понял мое состояние и, закрывая дверь, сказал:
— Хорошо, что я пришел, сестра!
— Вы видели Ихсана?
— Видел. Точнее, получил от него весточку. Чувствует себя хорошо. Спокоен. Просит вас не волноваться.
— Где он?
— В участке «Бекирага». Я закрыла лицо руками.
— Его пытают?
— Нет. Заверяю вас честью, что даже волоска его не коснутся, не посмеют. Приняты все меры. Поднимемся наверх. Меня прислали товарищи из организации. Если понадобится, мы сожжем весь Стамбул и освободим вашего мужа.
В этот момент грубый голос, к которому давно привыкли в Стамбуле, закричал: «Пожар!» Так кричат только наши сторожа. В темноте ночи этот крик возбуждает и пугает. Он полон несчастья. Но уверяю вас, что ни один голос в мире, даже если бы сам Ихсан сказал: «Я пришел», не успокоил бы меня так, как этот крик сторожа. Душивший меня, дурманящий туман развеялся, легкие наполнились свежим воздухом. Я ожила. Ниязи-агабей поднялся наверх. Он рассказал мне, что Ихсану носят обед из столовой, сигарет у него вдоволь. Он был арестован по требованию англичан.
— Они испугались нашей газеты и настояли на его аресте. Но министерство юстиции с этим не согласно. Он только временно задержан по приказу главного командования. Беспокоиться не о чем. Поводом к аресту послужило исчезновение каких-то важных документов. Подозревают, что они переправлены в Анкару через Ихсан-бея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43