Людей, заикнувшихся о враче или медикаментах, расстреливают как паникеров. Ужасная трагедия, бей-эфендим. Простите, вы штатский и представляете себе войну так, как ее описывают в поэмах. Нам же знакомо ее истинное лицо.
Бурханеттин-бей «а минуту умолк и задумался. Кямиль-бей знал, что майор генерального штаба говорит правду о недостатке оружия у анатолийцев. Может быть, положение там даже еще хуже. Но все, что говорил майор, производило на него обратное впечатление. Будь перед ним боевой офицер, в запыленной, изношенной форме, трудно было бы не огорчиться тем, что он услышал. Но в устах опереточного военного Бурханеттин-бея все казалось сплошной ложью.
Кямиль-бей почувствовал свое превосходство над майором генерального штаба Бурханеттин-беем. Он с наслаждением курил сигарету и думал: «Хорошо держишься, Кя-миль! Молодец!»
— Оставим все это,— уже совсем другим тоном заговорил Бурханеттин-бей.— Ваше положение в обществе не дает вам права жертвовать собой в этой неразберихе. Да и у меня нет такого права. Знаете ли вы, какой в нашей стране процент грамотного населения? Интеллигентные люди нужны каждой нации. Ваша смерть не то, что смерть какого-то крестьянина или рабочего. Подобных бродяг — толпы, а чтобы вырастить такого интеллигентного человека, как вы, нужны годы и капитал. Когда я представляю вас связанным с этой жалкой газетенкой «Карадаи», с бродягами мужского и женского пола, вертящимися вокруг этой газеты, меня, клянусь аллахом, начинает мучить совесть. В эти тяжелые времена наш долг — терпеливо ждать развития событий. Ведь разница между благородными и простыми людьми в том и заключается, что первые умеют терпеть, а вторые, не думая о последствиях, губят и себя и других. Мы — руководящая сила нации и не имеем права растрачивать свои силы, как нам заблагорассудится. Ведь, не приведи аллах, нация так может остаться без головы. Все это...
Зазвонил телефон.
— Одну минуту,— извинился Бурханеттин-бей и взял трубку. Он произнес: «Да, ваше превосходительство. Слушаюсь, ваше превосходительство...»
Кямиль-бей задумался над последними словами майора, старась понять их смысл. Никогда в жизни не мог он представить себя главой даже большой семьи, а не то что целой нации. При жизни отца он понятия не имел, как ведется хозяйство в многолюдном особняке, громадной вилле, куда приходило бесчисленное множество людей.
Ответственность перед одной Нермин и крошечной Аише и та казалась Кямиль-бею тяжелым грузом. Ловкая похвала майора польстила ему, хотя он и понимал, что его хотят опутать. Немного отодвинувшись от стола, он ждал. Бурханеттин-бей говорил: «Да, ваше превосходительство. Здесь, эфендим\.. Да... Я уверен, что договоримся, ваше превосходительство... Слушаюсь... Зайду... Сразу же...»
— Его превосходительство спрашивали о вас, — сказал майор Кямиль-бею, повесив трубку.— Паша очень интересуется вами... О чем я говорил? Да... Вы, как благородный человек... Может быть, дали слово... Взять слово назад...
— Я никому никакого слова не давал.
— Да? В самом деле? Скажите, пожалуйста... Это меня радует. Да сохранит вас аллах! А теперь, топ сЬег, послушайте меня! Министерство иностранных дел в курсе дела. Мы отправим вас первым секретарем нашего посольства в Рим. Министерство иностранных дел ценит вас. Все уверены, что вы будете прекрасным послом, достойным представителем Османской империи за рубежом.
Бурханеттин-бей говорил не торопясь, как бы давая Кямиль-бею возможность вдуматься в его слова. Из союзников к Анатолии терпимее всех относились итальянцы, и Кямиль-бей понимал, что лучше всего он сможет помочь Анатолии из Рима. Ведь продолжать борьбу здесь для него уже невозможно. Все, что говорил майор, не имело больше никакого значения: решение было принято.
— Ваше предложение я обдумаю, бей-эфендим, и завтра дам ответ.
— Превосходно. Я был уверен, что мы договоримся. Вот только еще одно небольшое обстоятельство... Вы ведь слышали мой разговор по телефону? Его превосходительство ждет ответа. Разумеется, он будет докладывать выше. Не могу ли я сказать ему, что в принципе мы договорились?
Кямиль-бей любил и жалел жену. Он живо представил себе, как его освобождение и высокое назначение обрадуют Нермин. «От людей нужно требовать только то, что они могут дать... Для дела полезнее, чтобы я был в Риме...»
— Если только в принципе, бей-эфендим, я согласен!
— Благодарю вас. Теперь перейдем к деталям: оккупационные власти придают большое значение событию, послужившему причиной вашего ареста. В захваченных
документах довольно точно указано направление готовившегося наступления. Это серьезнее, чем вы полагаете. Короче говоря, нам нужен виновник.
Прищурившись, стараясь скрыть страшное волнение, Кямиль-бей лихорадочно думал. Ему казалось, что петля на его шее уже затянулась.
— Понимаю, бей-эфендим, вы правы,— сказал он.— Нужен виновник. Да... Но ведь виновник уже найден.
— Кто же это?
— Ахмет-бей был арестован раньше меня. Он дал показание, которое помогло захватить документы. А я тоже показал, что ящик мне дал он. Но я не знал, что находится в ящике.
— Нет, не он. Этот человек не годится.
— Почему?
— По причине, которая, по нашему мнению, должна оставаться секретом...
— Тогда...
Кямиль-бей снова на мгновение задумался. И вдруг принял страшное решение:
— Ну что же, предложу другого, — сказал он. — Человек, который за день до моего ареста пришел ко мне и сказал, что необходимо передать этот ящик на «Гюльдже-маль»... Он подойдет?—Кямиль-бей посмотрел на Бурха-неттин-бея, стараясь понять, не допустил ли он ошибки. Но если даже и так, ошибка уже сделана. Если Ниязи не предатель, он все равно погиб.
— Кто это?
— Один измирец, по имени Ниязи.
— Ниязи? Ниязи из Измира, маленький такой... сутулый?
— Да.
— Не он, эфендим.— Бурханеттин-бей нахмурился.— Будем говорить откровенно,—сказал он.— Мы только напрасно теряем время.— В его голосе уже не звучали дружеские нотки.— Нам все известно. Отсутствуют только улики. Нам нужна эта женщина, дорогой. Мы должны разоблачить женщину, по имени Недиме. Она или очень хитра или ей помогают случайности. В пароходном агентстве утверждают, что ее не видели. Два известных врача показали, что этой ночью они были у нее дома. Только вы один знаете правду.
— Что я знаю? Я должен выдать вам Недиме-ханым?
— Вам никого Не надо выдавать. Мы и так все знаем. Вы впутались в это дело случайно, вы всего-навсего свидетель.
— Нет. Я вне свидетель.
— Не начинать же нам все сначала. Бесполезное самопожертвование. Оно не спасет Недиме-ханым... Подумайте лучше о вашей жене, ребенке, о своем будущем. Мы установили, что вы находитесь в бедственном материальном
положении.
— Причем тут мое материальное положение?.. Вы, бей-эфендим, доказали мне страшную вещь... Никогда мне и в голову не приходило, что я подлец.
— Что вы?.. Что с вами?
— Ничего... Оказывается, я просто негодяй!.. Как легко принял я должность первого секретаря посольства в Риме! Разве наше государство может иметь в Риме посольство? Должно быть, вы не знаете, на какой постели провел вчера ночь этот первый секретарь и будущий блестящий посол? Как комично, что после ночи, проведенной в такой камере и на такой постели, я принял ваше предложение. Нечего сказать, забавный разговор! Простите, что побеспокоил вас. Мы кончили?
— Да не торопитесь, дорогой! Садитесь... Выкурите еще сигарету...— Элегантный и красивый офицер произнес эти слова взволнованно, как неопытный ловелас, умоляющий женщину, которая уже согласилась было уступить, а затем вдруг закапризничала. Он снова подвинул Кямиль-бею серебряный портсигар.— Извольте... Закурите, бей-эфендим... Еще два слова.
— Хватит, я все знаю. Теперь вы будете пугать меня Чертовым островом? Об этом вчера уже говорил капитан-бей. Мы не дети, эфендим. Я знаю, что нахожусь в руках странных патриотов, преследующих тех, кто сражается с врагами, оккупировавшими родину.
— Вы же не можете спасти эту женщину...
— Какое страшное слово... Как мне вам объяснить, что если я и не могу спасти беременную женщину, то все же не желаю стать первым секретарем посольства, погубив ее. С вашего разрешения, эфендим...
— Минутку... Его превосходительство будет огорчен...
за вас...
— Огорчен? Прошу передать ему мою благодарность.
— Подумайте до завтра.
— Сколько бы я ни думал, мне не забыть этого оскорбления. Как это вы догадались, что я подлец? Поздравляю вас.
— Что вы выдумываете? Мы хотим вам добра.
— Благодарю вас за такое гнусное добро!—• Кямиль-бей побелел от гнева. Он встал, поклонился и направился к двери.
— Стойте!—остановил его грубый, недовольный голос. Бурханеттин-бей прекратил игру.— Куда? Забыли, что вы арестованы? Ждите, пока придут конвоиры.
Кямиль-бей спокойно вернулся. У него мелькнула мысль, что, может быть, на самом деле грубо так уйти от человека, желающего ему добра. Но нет, слава аллаху, все только ложь и обман... Опять ловушка! Везде борьба! Два враждебных мира! Два враждебных лагеря!
— Благодарю вас за то, что вы напомнили мне о моем положении.
Майор величественно приказал прибежавшему на звонок солдату:
— Увести!
Эта величественность рассмешила Кямиль-бея.
Итак, предательство, совершаемое сыном паши, облаченным в форму майора генерального штаба, ничем не отличается от подлости Ниязи-зфенди. Только хитрости у него больше, вот и все...
Впервые за все эти дни одиночество в грязной камере показалось Кямиль-бею не таким страшным. На душе у него было светло и радостно, словно он совершил большое, хорошее дело. Он думал: «Я начинаю познавать людей. Теперь я разгадаю и пойму любого». Ловушки и западни, которых он так боялся, уже казались ему пустяком. Все это маскарад... Скоро он снимет свой театральный костюм и снова станет самим собой...
Неужели в результате многочисленных поражений Османской империи все ее офицеры стали такими? Ведь он видел, как злился майор Бурханеттин-бей, но злился не на врагов родины, а на одного из ее защитников!
Кямиль-бей грустно улыбнулся и потер руки. Но вдруг его лицо омрачилось. Они, конечно, арестуют Недиме-ха-ным. И будут расставлять ей такие же ловушки. Они скажут: «Ахмет, Рамиз, Кямиль — все сознались. Напрасно
вы отрицаете». Может быть, постараются разжалобить ее доброе сердце. Если ей скажут, что из-за нее погибнут три семьи, эта отважная женщина без колебаний примет всю вину на себя.
Во что бы то ни стало надо ей сообщить, что против «ее нет никаких улик и никто ради нее не жертвует собой. Она должна знать, что Ахмет повесился, что Рамиз-эфенди ловко обманывает следователей, а главное, надо ее предупредить, что Ниязи предатель. От сознания своего бессилия Кямиль-бей заметался по камере, сжав кулаки. Потом, не зная, что делать, стал стучать в дверь и отчаянно кричать:
— Ибрагим-эфенди! Ибрагим-эфенди!
Но звук собственного голоса испугал его, и он умолк, настороженно прислушиваясь. «Дурень, на что тебе Ибрагим? Хвала аллаху, никто не услышал. Хвала аллаху...»
Он сел на постель, ему вдруг захотелось пить. Вот и причина поднятого им шума.
— А ее все-таки арестуют... Если на стук придет Ибрагим, я попрошу принести воды... А что, если арестуют... А что, если она подумает, что ее арестовали из-за моих показаний... Я скажу ей, что никого не предал... Только скажу, даже клясться не стану... Если по глазам увижу, что она мне не верит, покончу с собой...
Ему всегда казалось нелепостью смывать позор смертью. Он помнил, как кому-то долго доказывал, что смерть ничего не решает. Оказывается, в некоторых случаях она все же кое-что может решить. Конечно, если нет другого выхода...
Раздались шаги, и он прислушался. Позвать Ибрагима или нет? Звук шагов прекратился, щелкнул замок, показалось круглое улыбающееся лицо Ибрагима. Взяв что-то из-за двери, он сказал:
— Я тебе огонь принес, бейим. Растопил мангал.
— Спасибо.
— Еще и газету купил, изволь.
— Благодарю.
Кямиль-бею сразу же бросился в глаза заголовок «Преступление в Аксарае». Еще немного, и он, забыв обо всем, схватил бы газету.
— Знаешь ты господина майора, бейим?
Не понимая вопроса, Кямиль-бей с недоумением посмотрел на Ибрагима:
— Майора?—он хотел сказать «нет», но спохватился.— Как не знать? Знаю и майора, и пашу...
— Вот как!.. Писарь что-то говорил, но я не поверил, думал, что врет. Тебя хотят назначить на высокую должность, а ты, говорят, отказался?
— Да, это верно.
— Почему же?
— Командиром полка назначают,— улыбнзгвшись, ответил Кямиль-бей.
— Ну?
— А я ответил, что меньше, чем на командира дивизии не согласен.
— А разве ты офицер, бейим?
— Ну и глупец! Ты что же до сих пор не догадался? Я полковник! Полковник!
— Что вы? О аллах! Если я в чем виноват, бейим, не прогневайтесь. Мы крестьяне... Ведь я простой солдат.
— Да что ты. Какая твоя вина! Ты и так для меня все делаешь.
— О аллах!—Ибрагим встал навытяжку. — Вас по этой причине арестовали?
— Да... Из-за того, что не принимаю должность...
— Примите, бейим... Вы пока примите, а потом что-нибудь придумаете.
— Нельзя. На войне я был командиром дивизии. Что подумают люди, если вдруг стану командовать полком?
— Это тоже верно... Как говорят: «Слезай с коня, садись на осла». А почему же они не дают вам дивизии? Разве они найдут лучше вас?
— Их тоже винить нельзя. Бурханеттин-бей меня любит. Мы с ним школьные товарищи, дальние родственники. Но ведь армия распалась, а генералов много. Как же они могут дать мне дивизию?
— Что же теперь будет?
— Не волнуйся, они найдут выход.
— А сделают вас, бейим, командиром дивизии?
— Безусловно.
— Тогда пока не соглашайтесь, отказывайтесь.
— Буду отказываться. А ты вот что скажи, Ибрагим. Поедешь со мной, когда меня назначат командиром дивизии? Я тебя возьму к себе ординарцем, станешь сержантом.
— А куда мы поедем?
— В Гейве.
— Это где же? В Румелии?
— Какая там Румелия, дурень! Оттуда до вашего Чан-кыры рукой подать... Разве не слышал? Между ними только Болу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43