Знаешь ты ее?
— Знаю. Как не знать?—Он весело улыбнулся.— Известная «полковая» Недиме. Этот эфенди ее приятель, что ли?
— Какая там еще «полковая»? Что ты несешь, дурень?
— Знал бы ты, что это за женщина, бейим! Когда-то она погубила весь Стамбул... Теперь говорит, что раскаялась, но не верьте. Так это ее обокрали? Вот здорово! Нашелся все же человек, обокравший Недиме, ведь она весь Стамбул обчистила. Молодец... — Он подмигнул Кямиль-бею:—Что же ты, дорогой, не обстряпал все как следует? Тогда бы даже и я сказал: «Да поможет тебе аллах!»
Сколько наследников, сынков пашей пустила по свету эта Недиме. Как-то она спуталась с одним из адъютантов падишаха, а потом возьми и откажись. Что же, ты думаешь, сделал этот милый человек? Подкараулил ее, когда она возвращалась из Кяатхане, повернул карету, в которой она ехала, увез на пустырь Хаджиосмана, а там отдал целой роте солдат. Вот и прозвали ее «полковая». Вся рота над ней натешилась, а она хоть бы что! Стал адъютант падишаха пинать ее сапогом и кричать: «Вставай, подлая!», открыла она глаза и говорит: «Уже?» Вот какая женщина эта полковая Недиме.
— Чтоб аллах тебя покарал, глухой дурак! Я тебя не о ней спрашиваю. Разговор идет об ящике из-под изюма. Ящик из-под изюма...
— Если из новых, то не знаю... Теперь уже нет таких денежных бабников. Раньше нас нанимали на целую неделю и мы возили господских любовниц. Поэтому и знали всех потаскушек. Говоришь, ящик из-под изюма?.. Не знаю я такой... Видно, сладкая штучка? Откуда она? С Фери-дие или Абаноз? Мусульманка или гяурка?
— Дурак, у него на уме одни проститутки... Вот наказание! Значит, ты из Топхане в Бешикташ вез государственного служащего?
— Да.
Следователь совсем не обратил внимания на то, что этот вопрос старик сразу расслышал.
— И ты не знаешь женщину по имени Недиме?
— Кроме полковой Недиме, другой не знаю. Она меня, наверное, забыла. Ведь прошло уже двадцать лет.
Следователь велел писарю записать показания кучера и приказал отпустить его. Потом, пристально посмотрев на Кямиль-бея, сказал:
— Остается еще один неясный пункт. Вы получили ящик от Недиме в Бешикташе? Да?
— Я уже говорил, эфендим, Недиме не имеет к этому никакого отношения.
— Вы также говорили, что ящик прятали в редакции. Однако следствием установлено, что ящик находился в Бешикташе.
— Я взял его из редакции.
— Хорошо! Зачем же вы сели на фаэтон в Бешикта-ше?
— Дело в том, эфендим, что не я должен был доставить ящик на «Гюльджемаль». На трамвайной остановке в Бе-шикташе меня должен был ждать человек в черном костюме с военной медалью на груди. Он должен был подойти ко мне и спросить, продается ли изюм? Мне надо было ответить: «Да, продается». «Если это измирский изюм, то куплю», — сказал бы тот. После этого мне следовало передать ему ящик.
— Подумать только, какие грандиозные планы! Ну, и дальше?
Кямиль-бей решил свались все на Ахмета, выдавшего Недиме-ханым.
— Я вам, господин капитан, — продолжал Кямиль-бей, — расскажу одну подробность, которую до сих пор скрывал. Это все планы Ахмета. Он знал, что урегулирование вопроса с пароходом «Арарат» вызовет гнев Розальти, который постарается отомстить. Ведь Розальти думал нажиться на этом деле, но ошибся в расчетах. Поэтому Ахмет просил меня спрятать ящик и в день отплытия «Гюльдже-маля» съездить в Бешикташ. Не зная;, что в ящике, я решил помочь товарищу и согласился. Вот я и ждал в условленном месте Бешикташа человека, которого описал мне Ахмет.
— Допустим, мы поверим этому вашему показанию. Но если человек не явился, вы должны были принести ящик обратно и вернуть его Ахмету. Вы не могли знать, что ящик надо передать на «Гюльджемаль».
— Что вы! Ахмет все предвидел. Он сказал мне: «Если не встретитесь с товарищем, то сами отдадите ящик на «Гюльджемаль».
— Он назвал вам имя Рамиз?
— Он не назвал определенного имени, а сказал, что ящик я могу передать любому из команды парохода, надо только избегать полиции. Сначала я не понимал, как можно передать ящик незнакомому человеку. Но Ахмет успокоил меня, заявив: «Это безопаснее. Мы всегда так поступаем». Я сделал, как он сказал. Уверяю вас, я не знал, что в ящике находятся важные бумаги. Ведь то, о чем меня попросили, не давало повода к подозрениям.
— Гак. Вы хотите сказать, что Рамиз также не имеет никакого отношения к делу?
— Не знаю. Если проверить личность Рамиза, это, очевидно, выяснятся.
Кямиль-бей замолчал. Он понимал, что зашел слишком далеко и, возможно, навел врага на след, но другого выхода не было.
— Такова правда, — продолжал он, — Рамиза я не искал. Это простое стечение обстоятельств.
— Тому, что вы говорите, даже дети не поверят. Разве кто-нибудь посылает важные бумаги в ящике из-под изюма с незнакомым человеком?
Кямиль-бей, не моргнув глазом, снова солгал:
— Об этом я подумал уже после того, как узнал в чем дело. Вероятно, это копии документов, а подлинники посланы более надежным путем и уже достигли места назначения.
— Что вы сказали? Ах, вот как! Да воздаст вам аллах по заслугам! Действительно! Об этом я завтра же доложу его превосходительству. Вы все сказали? Женщина тут ни при чем?
— Ни при чем, эфендим. Уверяю вас.
— Уверяете? Может быть... Сегодня ночью мы еще раз встретимся с этим Рамизом. Ахмет в первый день тоже сказки рассказывал. Однако результат вы видели сами.
Следователь продиктовал показания Кямиль-бея и дал ему подписать протокол допроса.
Уже стемнело, когда Кямиль-бея отвели в камеру участка Бекирага.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Камера находилась в подвальном помещении. Чтобы попасть в нее, надо было спуститься по широкой лестнице и пройти по длинному коридору, похожему на византийские катакомбы. Толстые каменные столбы подпирали потолок.
Когда конвоиры ушли, надзиратель спросил:
— Съестное покупать будешь?
— Буду.
— Я могу купить.
— А что тут можно купить?
— Что хочешь. У бакалейщика есть халва, сыр, просяная мука, бекмес. Ты куришь?
— Спасибо, что напомнил. Купи две пачки сигарет «Ахали», а на остальное — хлеб и еще что-нибудь, чего захочешь... Поужинаем вместе.
Получив лиру, надзиратель вышел и запер дверь на замок. Кямиль-бей осмотрелся. Через грязные стекла зарешеченного окна, находившегося под самым потолком, слабо просачивался лунный свет. «Здесь, наверное, никогда не бывает светло», — подумал Кямиль-бей и сел на койку в углу. Он закурил, и вкус сигареты показался ему удивительно приятным: ведь он не курил с самого утра. Кямиль-бей страшно устал, он весь дрожал. Мрак и тишина действовали угнетающе. Он вдруг почувствовал себя одиноким и беспомощным.
Перебирая в памяти вопросы следователя, Кямиль-бей все более убеждался, что тот решил во что бы то ни стало погубить Недиме-ханым. Слава аллаху, она заболела и, по-видимому, пока избежала ареста. Хотя, кто знает, может быть, она сидит в одной из верхних камер? При этой мысли он невольно вспомнил Ахмета и поморщился. До чего же его довели за несколько дней!
«Однако и вы, братец, стали отъявленным лжецом»,— произнес он так громко, что сам испугался.
Откуда-то доносились неясные, приглушенные звуки, глухой шум и треск. «Эх, об одном я совсем не подумал!» Кямиль-бей весь сжался и опустил голову. «А что, если из-за моих показаний, моей лжи сегодня ночью опять будут пытать Ахмета? Будут бить и требовать: «Говори. Сознавайся. Кямиль-бей все сказал, ничего не утаил. Скажи имя и адрес человека с военной медалью». Говорят, они кладут под мышки раскаленные яйца, подвешивают за волосы, щипцами вырывают ногти, мышцы, глумятся над людьми, уродуя половые органы».
Затаив дыхание, Кямиль-бей долго прислушивался к звукам проклятого здания. В нос ударял отвратительный запах гнилого мяса, сырости, плесени и мочи.
Разве адвокат Лготфи Фикри-бей не показывал в меджлисе вырванные на допросах ногти и кожу с пяток? Тогда эти пытки применяли люди из партии «Единение и прогресс». Они говорили, что делают это во имя родины. Сейчас этим занимаются сторонники соглашения с врагом, и они тоже говорят, что во имя родины. И ведь этим занимаются люди, которые вместе со всеми ездят в трамваях и си-
дят в кофейнях. Они зарабатывают На жизнь тем, что истязают других! От таких мыслей Кямиль-бей почувствовал себя еще хуже, его знобило.
«Я погубил Ахмета... Это нечестно, — терзался он. — Надо что-то предпринять...»
Кямиль-бей боролся с желанием постучать в дверь и сказать, что ему необходимо немедленно видеть следователя. Мысли его путались, он лихорадочно искал выхода: «Как помочь Ахмету? Как спасти Недиме-ханым? Что надо сделать? Не выдать же Недиме-ханым? Почему Ахмет сам не пожалел себя? Разве не из-за него едва не поймали с поличным беременную женщину, за которую он когда-то готов был умереть? Ахмет сам себя погубил». Кямиль-бею было страшно. А что, если его тоже будут пытать сегодня ночью, и завтра, и до тех пор, пока он не скажет всего? Вдруг и он за несколько дней станет таким, как Ахмет... выдаст Недиме... Ее приведут на очную ставку, и он будет стоять перед ней, как стоял Ахмет, будет плакать, причитая: «Я подлец, подлец!»
Задыхаясь от отчаяния, он снова прислушался. Опять этот непонятный глухой шум!
«Нет, честный человек никогда не окажется в таком положении! Необходимо что-то решить, решить сейчас же. Ведь будут пытать... пытать... пытать». Он почувствовал тошноту. «Слава аллаху, это от голода, а не от страха»,— подумал Кямиль-бей. Он вспомнил простодушное лицо и неуклюжую фигуру Рамиза-эфенди, хитрый взгляд высокого старого кучера. Какие они молодцы! Будь он на месте Рамиза-эфенди, возможно, и поверил бы, что человек, с которым он не успел даже поговорить, признался во всем. Он мог так растеряться, что выдал бы всех. Даже наверное. Тот, кто не попался в ловушку этого дурака следователя,— а Кямиль-бей был уверен, что следователь дурак,— вынесет и пытку. «Ведь не все после пытки становятся такими, как Ахмет... Рамиз-эфенди не выдаст даже под пыткой, в этом я уверен... А я?»
За дверью раздались шаги, Кямиль-бей затаил дыхание, его спина покрылась холодным потом. Он весь сжался, словно готовился к прыжку.
В щели под дверью показался слабый свет. Наконец кто-то живой! Никогда в жизни Кямиль-бей так не хотел увидеть человека, как в эту минуту.
Дверь открылась. За порогом лежали покупки, которые надзиратель положил на пол, чтобы отпереть замок. Кямиль-бей с радостью бросился к нему.
— Спасибо... друг, спасибо!
— Вот и свет. Еле достал этот фонарь. Он горит лучше лампы, не гаснет, — говорил надзиратель.
— Да благословит тебя аллах!
— Арестованным керосина не дают. Но сегодня ты гость.
— А разве света совсем не бывает?
— Кто даст денег на керосин, для того бывает.
— Хорошо. Завтра куплю керосин. А пока садись.
— Нет, я пойду.
—' Да что ты, садись. Вместе поужинаем.
— Не хочу, я уже поел.
— Так не годится. Поешь хоть немного, мне ведь тоже не очень хочется.
— Некоторые не могут есть, когда волнуются. А вот я наоборот. Когда мне что-нибудь не по душе, желудок у меня словно расширяется. Ем как овца, и днем и ночью.
Надзиратель почему-то не садился, а Кямиль-бей боялся, что он уйдет и снова оставит его одного. Наконец солдат повесил на гвоздь принесенный им корабельный фонарь, а халву и хлеб положил на койку.
— Ешь, — сказал он.
— Только с тобой.
— Хорошо, ради тебя возьму немного.
Он сел напротив Кямиль-бея. Это был голубоглазый простодушный парень, круглолицый и краснощекий. Одет он был плохо, от его ног несло потом.
Едва они начали есть, как солдат вдруг вспомнил:
— А воду-то я и забыл принести.
— Сейчас не нужно, потом сходишь.
— Как хочешь, но воду я принесу.
И хотя надзиратель казался простодушным, выйдя из камеры, он все же не забыл запереть за собой дверь. Вскоре он вернулся с жестяным закопченным кувшином.
— А стакана не нашел, ты уж не взыщи! Захочешь пить, пей прямо из горлышка. Здесь сидел Ариф-бей. Такой же, вроде тебя. Уж не знаю, по какому делу сюда попал... Он этот кувшин и оставил. Чего же ты не ешь? Так не годится. Я хоть и не сидел, но заключенных перевидал
видимо-невидимо. Здесь одно спасение — еда да сон. Время быстрее проходит.
Кямиль-бей с трудом проглотил несколько кусков хлеба и закурил. Видя, что его подопечный не ест, надзиратель тоже перестал.
— Почему так мало ешь?
— Наелся. Ты тоже съел немного. Будешь уходить, забери. Съешь завтра.
— Нет, так нельзя! Я хорошенько все заверну, а завтра сам доешь.
— Ну хорошо, как хочешь. Закури-ка сигарету.
— Я не курю. Пить хочешь?
— Нет.
— Если даже не хочешь пить, все равно, когда ешь, вода всегда должна стоять рядом. Мне так отец завещал. Вдруг хлеб застрянет в горле. Не приведи аллах, так и умереть можно.
— Отец-то жив?
— Нет, умер.
— Да продлит аллах твою жизнь! Ты откуда родом?
— Мы из Анатолии, анкарский вилайет, каза ' Чанкы-ры. Бывал в Чанкыры?
— Нет.
— Хорошие места... Я из деревни.
— Как твое имя?
— Ибрагим. А тебя как зовут?
— Кямиль.
— У меня есть племянник, тоже Кямиль. Бесстыжий! Только вы не подумайте чего, это я к слову!
— Что ты, дорогой... Почему же тебя не демобилизовали?
— А зачем мне демобилизоваться? Лейтенант не отпускает. Да я и сам не хочу. В Анатолии, говорят, и не поймешь, что делается. А мне в этом году ефрейтора обещали дать. Лейтенант сказал: «Мне не найти такого смышленого парня. Ты хорошо понял нашу службу. Не думай, говорит, о демобилизации. Я переговорил с майором. Произведут в ефрейторы. Потом сержанта дадут. Соберешь немного денег. К тому времени в Анатолии все успокоится». Я подумал и решил: «Верно он говорит. У нас крестьянам не сладко живется. Из Чанкыры все уходят на заработки.
В Зонгулдаке на шахтах работают. Чем под землей уголь возить, лучше тут остаться».
— Здесь много арестованных?
— Когда как. То много, то мало. Сейчас мало. Наверху сидят несколько офицеров, внизу — пять-шесть человек. Общих камер я не считаю. В них всегда полным-полно.
— А кто внизу сидит, кроме меня?
— Двое старших сержантов. Ты тоже старший сержант?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43