Даже если они подкуют своих мулов, мы будем об этом знать. Увидишь, они уже получили сообщение о подготовке наступления.
— Как бы мирные переговоры не застигли наших врасплох! — сказал Кямиль-бей.
— Ну что ты! Одно дело переговоры за столом, другое — ожидание перемирия в окопах. Ведь Бекир Сами-бей не командующий фронтом.
...Был день свиданий. Готовясь к встрече со своими женами, Кямиль-бей и Рамиз-эфенди брились. До них дошла весть, что Эскишехир пал и враг идет на Анкару.
— Я думал, что мы и на этот раз сведем с ними счеты под Инёню, —сказал Рамиз, — но не вышло. Ну, ничего! Даже осел второй раз не лезет в яму, в которую уже падал. Видно мы, имеем дело не с ослами, а с мулами... Ничего, проклятые, встретимся под Анкарой! Если Муста-фа Кемаль-паша не разгромит их так же, как Тимур Бея» зита, позор падет на души его близких... Не отчаивайся, Кямиль-бей.
Рамиз-эфенди переменил тему разговора.
— Как жаль, что не удалось схватить этого проходимца Ниязи.
— Да ну, что ты! Он уже все равно мертв.
— Нет, не мертв. Еще не одну семью он сделает несчастной. Подлый горбун! Выслужился до капитана милиции и послан в Сапанджу. Ничего, когда-нибудь наши уберут его.
— Оказывается, мы совершенно не знаем людей. Чего я только не пережил в этой камере, пока не убедился в предательстве Ниязи. Как любила его Недиме-ханым... Помнишь, однажды утром у крана я пытался все это рассказать тебе... Одному аллаху известно, что я тогда пережил...
— Почему? Разве я был так страшен?
— Я боялся, что после предательства Ниязи ты мне не поверишь. И это было бы понятно.
— Не могу отрицать, сначала я тебя подозревал... Нас арестовали сразу же, как ты появился. Я подумал, что здесь что-то не ладно. Ведь не всегда знаешь, кто друг, а кто враг.
— Действительно, не поймешь. Я не привык лгать... И как только мне пришло в голову выдумать эту историю с островом!
— Это от того, что ты любишь Недиме-ханым...
— Она была больна, я не хотел, чтобы ее беспокоили. Да и к тому же немного злился, что мне не доверяют. Это все наш восточный характер. «Ах, вот как, значит, я хуже женщины?» Это оскорбило мою гордость... А получилось очень хорошо.
— Конечно! Не выдумай ты про остров, нам Труднее было бы разоблачить Ниязи.
— Бедняга Ахмет, он тоже что-то выдумал про пароход «Арарат». Случайно...
— Он тоже отправил Недиме-ханым на остров?
— Нет. Я не хотел впутывать в дело Недиме-ханым. А Ахмет почему-то приписал ей разговор, который мы имели с директором пароходного агентства. Ложь зашла так далеко, что я уже не мог опровергнуть ее. Опять тот же восточный характер. Но эта выдумка могла погубить Недиме-ханым. Слава аллаху, что этого не случилось.
— Так или иначе, лицо подлеца в конце концов выяснилось бы. Ведь говорят же: «Сколько бы саранча ни прыгала, все равно останется саранчой».
— Я все время думаю, если бы мы нашли тогда пятьдесят тысяч лир и отдали их Ниязи, выдал бы он нас или нет?
— Вряд ли. Взял бы свою долю и скрылся. Всего не поймешь. Такие подлецы делают гадость ради гадости.
— Рамиз-эфенди, скажи правду: ты сильно меня подозревал?
— Нет! Ты не сказал им, где взял ящик, и не выдал Недиме-ханым. Конечно, немного сомневался, но это до тех пор, пока нас не привели в трибунал. А когда мне вручили обвинительное заключение, я сразу решил, что ты наш.
— Знал бы кто-нибудь, что мне пришлось пережить! Если бы арестовали Недиме-ханым и она подумала, что это я ее выдал, я покончил бы с собой... Ох... Вот и порезался...
— Напрасно, брат мой, твоему последнему слову я поверил бы и без крови.
Они рассмеялись.
Сегодня Нермин должна была прийти во второй раз. Кямиль-бей письменно уведомил ее, что дело передано в военный трибунал. Теперь они могли видеться два раза в неделю в кабинете лейтенанта Шерифа-эфенди, где он их ожидал.
— Посмотрим, какие новости принесут наши жены.
— Не знаю, как твоя жена, — сказал Рамиз-эфенди, смачивая лицо одеколоном, — но моя без новостей не придет. Хорошее, плохое ли, а что-нибудь да расскажет. Такой уж характер, никогда не теряется, бойкая она. Сколько
раз просил ее: «Не передавай ты мне вестей, которые меня огорчают. Пусть лучше я услышу их от других, а то мне неприятно будет тебя видеть». Но она хоть бы что, уж очень прямодушна. Твоя жена бывает в высшем свете, и ее новости должны быть достовернее. Сегодня какое число?
— Второе апреля.
— Когда приходила моя жена? Двадцать пятого марта она принесла белье. Должно быть, тогда никто еще не знал о наступлении... У всех мысли были заняты Лондонской конференцией. Значит, если что-нибудь произошло, то уже позже... Попадись мне в руки этот Али Кемаль, я бы его тупой пилой на куски разрезал. Пиши, подлец, хорошие или плохие новости, все равно пиши правду. Должно быть, товарищи тоже волнуются... Они и не думают о том, что мы здесь сгораем от нетерпения.
— Все это нельзя считать хорошими признаками. Правда, молчание Али Кемаля немного успокаивает...
Рамиз-эфенди опять переменил тему разговора.
— Женщины придут продрогшие. Вызовем-ка этого дурня Ибрагима, попросим, чтобы растопил мангал и поставил чайник. Пока мы будем наверху, пусть приготовит чай.
— Отлично.
Первым наверх вызвали Кямиль-бея. Рамиз-эфенди не
захотел пойти с ним.
— Может быть, вам нужно переговорить наедине,— сказал он.
— Наедине! Какой может быть разговор наедине в присутствии Шерифа-эфенди! Идем вместе. Ведь ты хотел увидеть Айше.
— Ну раз так, пойдем... Я займу девочку и постараюсь отвлечь простофилю Шерифа. А ты тем временем перебросишься несколькими словами с женой.
Нермин опять пришла одна. Кямиль-бей огорченно
спросил:
— Где Айше? Шалунья куда-нибудь спряталась?
— Нет, я не привела ее. Очень холодно, а у нее болит горло.
— Она осталась дома одна?
— Нет. Вот уже с неделю Элени, прислуга моей тети,живет у нас.
— Девочка забудет меня.— Вспомнив о Рамизе-эфенди, Кямиль-бей виновато улыбнулся. — Разрешите представить вам Рамиза-эфенди. Мы с ним в одной камере. Он хотел видеть Айше.
Нермин подала Рамизу руку и слегка улыбнулась.
— Рада познакомиться с вами, эфендим. В вашей ком-нате есть печка?
— Есть, — ответил Кямиль-бей. — Да будет аллах доволен Шерифом-эфенди. Господин лейтенант обеспечивает нас всем необходимым.
— Тетя тоже хотела прийти. Но она занята. Говорят, суд проходит хорошо?
— Да, хорошо... Что нового?
— Какие там новости! Я не выхожу из дому и ничего не знаю. Айше очень шалит.
Они умолкли, словно им больше не о чем было говорить. Наконец Рамиз-эфенди, чтобы рассеять томительное молчание, сказал:
— Ханым-эфенди, я знаю по своему сыну. У него тоже часто болит горло. Какие-то там миндалины, что ли? Черт их знает, как они называются... Вот они и опухают... Жена смазывает ему горло настойкой йода и поит липовым отваром. Пропотеет, а на следующий день совершенно здоров.
— В самом деле, эфендим?
— Да... миндалины — это крепость организма. Когда в него попадают микробы, первый бой им дают миндалины. Беспокоиться не стоит.
— Да... —Нермин повернулась к мужу: —Вы в чем-нибудь нуждаетесь? Я ничего не принесла. Трудно нести свертки в такой толпе. На этой неделе придет Элени. Отдайте ей грязное белье и напишите, что вам нужно.
— Хорошо, значит, никаких новостей не слышали?
— Дядя виделся с его превосходительством военным министром. Он обещал что-нибудь предпринять.
— Благодарю, но я не об этом. — Кямиль-бей не решался спросить, какие вести из Анатолии. — Я имею в виду военные новости.
— Они меня совершенно не занимают... Говорят, что будет мир... Говорят, его обсуждают в Лондоне.
— Да... Айше плохо себя чувствует?
— Простудилась... Не беспокойтесь... Позавчера приходила Сурейя, старшая дочь Ариф-паши. Я ее никогда раньше не видела. Говорили, что она косоглазая. И это, оказывается, правда. На минувшей неделе нас навестили
вес, кто услышал о вашем аресте. Все передают вам привет, все очень огорчены.
— Благодарю.
Муж и жена снова замолчали. Немного погодя Нермин спросила, как они проводят время. Лейтенант Шериф-эфенди, ждавший случая вмешаться в разговор, стал рассказывать, что Кямиль-бей рисует и очень хорошо, что его портреты имеют большое сходство с оригиналом и все, кто их видел, просто в восторге.
Кямиль-бею очень хотелось, чтобы жена заинтересовалась его рисунками и попросила бы их показать. Но Нермин молчала.
— Господин лейтенант, прикажите принести чайник и все что нужно, — попросил Шерифа Рамиз-эфенди. — Чайник внизу кипит, ханым-эфенди продрогла.
— Хорошо, — сказал лейтенант и позвал дежурного.
— Не нужно, эфендим, — возразила Нермин. — Не беспокойтесь, меня ждет фаэтон. Пора идти... ребенок болен...
— Нельзя, — решительно заявил Рамиз. — Если уйдете без чая, не приведи аллах, и вы заболеете, а тогда Кямиль-бей умрет от горя. Ведь уже все готово. Стаканы у нас чистые, положитесь на своего мужа.
— Да я вовсе не об этом говорю. Может быть, мы беспокоим бея-эфенди?
— Шериф-бея? Не думаю. Он будет доволен.
— Что вы, что вы, ханым-эфенди! — потер руки лейтенант. — Это наш служебный долг. Сидите хоть до вечера... Как вам будет угодно...
Лейтенант приказал дежурному принести чай и заговорил о плохой погоде, о своем опасении, как бы Хызыр-Ильяс тоже не выдался ненастным, о том, что он решил тем не менее сходить с товарищами в Кяатхане.
Дверь отворилась.
— Вы здесь? — спросила, входя в комнату, низенькая худая женщина. Ее вуаль была откинута, смуглое лицо в обрамлении черного чаршафа казалось совсем крошечным. Она посторонилась, кого-то пропуская.— Вот отец! Входи
же!
— Где же ты, негодник? — сказал Рамиз-эфенди, вставая.
Мальчик, нагнув голову, стремительно бросился к отцу. Ростом он был Рамизу по пояс и, чтобы дотянуться до его лица, встал на цыпочки.
— А мама говорила, что не разрешают видеться... Разрешают же...
— Да, дитя мое, разрешают.
Рамиз-эфенди присел на корточки и взял сына за руки.
— Замерз, негодник? Ну-ка, согрей руки. И скажи всем «здравствуйте». Вот дядя Кямиль-бей... А это тетя Нермин-ханым.
Сын Рамиза Кадир подошел к печке. В его худом лице не было ни кровинки. Эта бледность еще больше оттеняла черноту его глаз. Он не стеснялся, но вел себя скромно.
Жена Рамиза достала из-под чаршафа узелок и положила его на табуретку. Несмотря на то, что на улице было холодно, на ее лице блестели капельки пота. Она казалась очень слабой, но взгляд у нее был смелый и решительный. Сев на табуретку, пододвинутую ей Рамизом-эфенди, она взглянула на Нермин и снова повернулась к мужу.
— Эта ханым — жена Кямиль-бея?
— Да... Вы опять пришли пешком? Вон сколько грязи на ваших башмаках.
— Мы шли в гору. Не всегда найдешь фаэтон.
— Они идут из Джеррахпаши, — сказал Рамиз, улыбнувшись Нермин.
Нермин ничего не ответила. Она не знала, где находится район Джеррахпаша.
Ибрагим и дежурный солдат принесли чай и стаканы.
— Значит, и до вас дошла радостная весть? — увидев их, спросила жена Рамиза. — Поэтому и пиршество?
— Какая радостная весть?
— Да будет тебе! Чего притворяться? Разве ханым-эфенди не сказала?
— Говори, что случилось?
Рамиз почти прокричал эти слова. Кямиль-бей встал, сердце его замерло. Женщина была поражена.
— Как? Вы ничего не слышали? Такая новость! Знали бы вы, что сейчас везде творится! Мы опять победили под Инёню.
— Под Инёню?
— Прошу вас на политические темы не говорить. Имеется инструкция, — сказал лейтенант обиженным тоном.
Жена Рамиза-эфенди, Фатьма-ханым, взглянула на Шерифа-эфенди и презрительно сощурила глаза, словно увидела вошь.
— Что значит политические?—огрызнулась она. — Я не знаю ничего политического... Я говорю о том, что все знают... Наши поколотили врага под Инёню. А разве вы не рады?
— Что вы? Но у меня инструкция.
— Никто не имеет права давать такие инструкции. Слава аллаху, мы не среди гяуров. — Она нахмурилась и возмущенно посмотрела на мужа.
— Эфендим, вы же хотели угостить нас чаем,— сказала Нермин.
Рамиз-эфенди и Кямиль-бей почти одновременно схватились за чайник. У обоих дрожали руки. Наполняя стаканы, Рамиз тихо спросил:
— Как это произошло? Когда?
— Что? Сражение? Да очень просто... Вчера... Ну и дрались же! Мы здорово им задали... Даже камень, выпущенный из рогатки, теперь не догонит их. Говорят, что на этот раз Кемаль-паша отвоюет Измир. — Фатьма повернулась к Нермин. — А разве вы не слышали?
— Нет, эфендим.
— Удивительно, право... Сколько ночей мы не спали. Все молились. Говорят, что вначале дела были плохи. Чуть было враг не разбил нашу армию. А вчера ночью, когда я уже спала, слышу, стучат в решетку. Кто это, спрашиваю? «Эй, Кадир! Неужели ты спишь, осел?» — говорит Мустафа, сын Нури-уста. Я забеспокоилась, встала. Мустафа сообщил нам радостную новость — да будет им доволен аллах! — и побежал в соседний дом... В кварта-ле такое творилось, что мне и не передать... Во всех домах зажигался свет... Двери так и хлопали. Хорошо, что Нури-уста не растерялся и стал успокаивать женщин. Все женщины собрались в одном доме. Те, у кого сыновья, братья, мужья в Анатолии, были печальны. Понятно, ведь там идут бои. У скольких матерей погибнут дети! Мы успокаивали их. Мужчины заставили открыть кофейню. До утра новости сыпались одна за другой, словно дождь. Говорят, враг бежит к Бурсе, много убитых и раненых... Сказали точно сколько, только я не запомнила... Благословенный наш Стамбул! В нем сразу все становится известно, как в газете...
Кямиль-бей слышал в Европе многих певцов с прекрасными голосами, музыку гениальных композиторов, мудрые слова бессмертных пьес. Но ничто не захватывало его так, как слова этой черной, худой, маленькой женщины.
Рамиз-эфенди побледнел и оперся на плечо сына. Он понимал все значение этой новости. До сих пор он всячески приучал себя к мысли о поражении, готовясь мужественно принять страшный удар. Все плыло перед его глазами, лицо жены то приближалось к нему, то снова удалялось, и только голос ее был реален, хорошо знакомый голос, вливавший в него новые силы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43