«Раз попал в тюрьму, значит, умер». Но ведь так могут думать только свиньи!
Шипшак что-то вспомнил, выражение его лица, изменилось, и он лукаво подмигнул.
— Ну, а если хотят получить с тебя — тогда все отрицай. Пусть подождут. Не лопнут. Через пять лет аллах смилостивится.
— Послушай, а сколько ему дали? —спросила Шипшака стоящая рядом пожилая женщина.
Не желая отвечать старухе, Шипшак повернулся к мужчинам.
— Пять лет,—сказал он.— Но для таких, как он, это не наказание. Так, пустяковое дело... политическое. (Шипшак как-то особенно произносил слово «политическое».) Правительство сказало: «Будет так». А Суат-бей не согласился. «Так не будет, а будет вот так»,— заявил он. Лучше бы не говорил этого, но раз сказал, уж ничего не поделаешь!— И шепотом добавил: — Отправлял оружие в Анатолию. Понятно?
Окружающие испугались, но в то же время любопытство их еще больше разгорелось. Шипшак продолжал рассказывать.
— Я говорю, что для таких, как он, это не наказание. Ведь их преступление необычное. Подует другой ветер, и смотришь, они уже на свободе.— Зло прищурив глаза, он повернулся к жандарму:—Доложили в канцелярию, что привели заключенного? Сообщили, что привели Суат-агабея?
— Нет.
— Ну и ну! Сразу видно, что ты новичок. Здесь заведен особый порядок. Как только приводят арестованного, о нем докладывают, и его принимают раньше всех. Ступай доложи... Быстрее, посмотрим, чего ты стоишь! Погоди, не убегай! Скажи-ка, кто сейчас начальник охраны дома предварительного заключения? Все еще албанец Байрам Чавуш?
— Да, Байрам Чавуш.
— Разве он не учит вас? Ну и подлец! Не снять наручников! Аллах... аллах... Это, должно быть, новые порядки. Сейчас же сними наручники.
Поколебавшись, жандарм сделал вид, что не понял, и направился в канцелярию.
Шипшак растерянно посмотрел ему вслед и от злости со свистом плюнул на пол.
— Ну, что же, не снимайте, — пробормотал он, — но вам тоже не сладко придется в этом мире! Все мы братья по религии! — И, воспользовавшись тем, что другой жан-
дарм стоял в стороне, шепотом добавил:—Бесстыжий народ эти жандармы. Сунь им в руки пачку сигарет, все сделают. А попадется вот такой, наденут наручники, да еще замок захлопнут. Эх! Разве я не знаю этих подлецов! А ведь если Анатолия победит, Суат-агабей может стать премьер-министром. Он знает все, что делается на земле и под землей. Это солидный майор, к тому же из богатого дома. В семи поколениях его предки были пашами . А какая у него жена! Просто ангел! Видели вы его детей? Нет? Как вспомнишь о них, так сердце разрывается. Они приходят к нему в день свиданий, кричат «папочка» и вешаются ему на шею. Просто плакать хочется. Гяур, и тот пожалел бы.
«Зачем привели сюда этого майора Суат-бея,—с беспокойством подумал Кямиль-бей.— Если действительно из-за долга, то что же это за подлец, который отказывается отдать деньги человеку, попавшему в тюрьму?»
Вернулся жандарм, ходивший в канцелярию.
— Я доложил,— сказал он,—нас вызовут первыми! Шипшак был доволен.
— Ну вот и молодец. Разве должен ждать Суат-агабей, пока люди разводятся? Стыдно и грешно!
Неизвестно, думал ли жандарм о наручниках, когда ходил докладывать, однако он решил их снять и сделал это так величественно, словно дарил поместье. Сняв наручники, он сунул их в карман.
Арестант потер запястье левой руки и глубоко, с облегчением вздохнул. Он весь как-то изменился и теперь не прятал от людей свои умные и грустные голубые глаза. Вынув из кармана пачку сигарет, он предложил Шипшаку, а затем жандармам по сигарете.
Наблюдая за ним, Кямиль-бей заметил, что его движения неестественны и неуверенны, очевидно, это было вызвано сознанием своей беспомощности, а не вины.
Кямиль-бей никак не мог понять, какую пользу может принести государству личная трагедия этого человека. То, что на него надели наручники и насильно изолировали от людей, пытаясь этим унизить в глазах общества, могло
быть обычной грубой местью. Неужели у правительства, столица которого оккупирована армиями почти всего мира,
не было других дел?
«Разве поражение и насилие всегда сопутствуют друг
другу?»—подумал Кямиль-бей.
— Суат-бей! Фахрие-ханым! — крикнул пристав. Сначала Кямиль-бей ничего не понял. Только когда арестант взволнованно поднялся, вспомнил он, что Суат-бей судится из-за долга. Кто же его должник? Неужели женщина?.. Мужчина судится с женщиной из-за денег?.. Какие же у нас странные политические заключенные. Сохрани аллах, если кто-нибудь из них станет премьером!
Толкая друг друга, все бросились к дверям, стараясь быстрее попасть в зал.
В коридоре остались только Кямиль-бей, жандармы, Суат-бей, молодая женщина и ее служанка.
На женщине был модный шелковый чаршаф, дорогие туфли и перчатки. Войдя в зал суда, она приподняла пече, за которым скрывалось невинное личико девочки-подростка.
— Суд уже начался?—спросил Кямиль-бея подошедший адвокат, и они вместе вошли в зал заседания.
Это была небольшая комната. Деревянные скамейки для судей и перегородка, отделяющая их от публики, выкрашены темной коричневой краской. Одна из штор оборвана, и конец ее болтался. Железная труба от печки подвязана к потолку на проволоке. На стенах черные пятна. «Должно быть, печь дымит»,—усмехнувшись, подумал
Кямиль-бей.
Вначале его не интересовало монотонное чтение секретаря суда. Он был занят своими мыслями и, кроме того, полагал, что уже знает сущность дела.
— ...копия свидетельства о браке...
— Что он читает? Какое слушается дело?—спросил Кямиль-бей.
— Дело о разводе...
— Что вы говорите? Не может быть!
Но адвокат нисколько не удивлялся. Прищурившись, Кямиль-бей посмотрел на Суат-бея и Фахрие-ханьм.
— Развода просит женщина?
— Ну да.
— Неужели?
Чтобы поверить этому, достаточно было взглянуть на женщину, которая нисколько не стеснялась и совсем не стыдилась. Наоборот, было похоже, что она гордится своим поступком. Мужчина просто перестал ей нравиться... Надоевший человек... Давно замененный другим...
Судья с жиденькой козлиной бородкой, в белой чалме спрашивал ее о чем-то равнодушным голосом.
Женщина, качая головой, упорствовала. Нет, она обязательно добьется своего — брак будет расторгнут...
Беспомощно разведя руками, судья обратился к Суат-бею:
— А вы что скажете?
— Я не согласен на развод. Развода не дам. У нас двое детей.
— Вот видите, ханым. У вас двое детей. Разве это не грешно?
—Я достаточно богата, чтобы воспитать своих детей... Я настаиваю на разводе.
— Дело не только в воспитании детей... Они ведь станут сиротами,— взволнованно сказал Суат-бей.
Но, видно, эта женщина не привыкла к тому, чтобы ей возражали, и была настолько бездушна и глупа, что мало думала о будущем детей.
— О своих детях я позабочусь сама. Закон на моей стороне.
Суат-бей посмотрел на жену, но она с негодованием отвернулась.
Кямиль-бей подумал, что, вероятно, она считает мужа виновным и поэтому сердится на него.
В зале стало тихо. Слышалось только легкое покашливание судьи.
Поднялся адвокат женщины. Он заговорил тем спокойным голосом, каким говорят опытные адвокаты, заранее знающие, что дело будет выиграно.
— Закон гласит: приговоренные сроком на пять и более лет после окончательного утверждения приговора теряют все права на отцовство и супружество. Опираясь на вышеупомянутый закон, мы и обратились в уважаемый суд. Копия приговора нами представлена. Моя подзащитная из знатной семьи. Она не может состоять в браке с человеком, приговоренным к длительному тюремному
Заключению. Это пятнает ее честь. То, что она передала нам опеку «ад детьми...
— Но, господин судья!..
— Не перебивайте. Что еще?
— Я все сказал и прошу вынести решение о расторжении брачного договора,— заключил адвокат и, уверенный в победе, сел на свое место.
— Вот теперь можете говорить!—сказал судья Суат-бею.
То ли от того что его перебили, то ли потеряв всякую надежду, Суат-бей устало пожал плечами и с трудом нехотя сказал:
— Я не осужден за преступление, которое может запятнать чью-то честь, и также принадлежу к знатной семье. Осужден я только за свои идеи... за любовь к родине.
Судья испуганно прервал его.
— Эта сторона Дела не интересует суд. Можете ли вы что-нибудь ответить адвокату по существу?
— Как не интересует? Развод связан с потерей чести, я же не сделал ничего, что позорило бы мою честь.
— Суд примет во внимание и это. Заседание окончено. Прошу освободить зал заседаний.
Суат-бей вышел в коридор и сел на прежнее место. У Шипшака от возмущения расширились зрачки.
— Ну и мир! —прошептал он.
Все смотрели на Суат-бея с ужасом и состраданием. Кямиль-бей взял адвоката под руку, и они покинули зал суда. И лишь на улице Кямиль-бей с удивлением спросил:
— Что же это такое?
Адвокат принадлежал к англофилам. Чтобы смягчить впечатление, произведенное судом на Кямиль-бея, он хладнокровно сказал:
— А что тут особенного? Женщина права. Разве можно такого человека ждать пять лет? Они, видите ли, говорят, что все это «во имя родины»... И воображают, что, обманывая себя, смогут обмануть и других. Никак не могу понять, почему те, кто губит свое отечество, постоянно козыряют патриотизмом... Женщина не хочет. Вот и все. Разве было бы лучше, если бы она не развелась, а стала развратничать, пока ее муж сидит в тюрьме?
— Бог мой, что вы говорите!
— Я говорю сущую правду. Позор, что муж так настаивал и не соглашался на развод. Понятно?
— Да. Ясно...
Но у Кямиль-бея было скверно на душе. «Станет ли такой моя Айше? — думал он. — Такой женщиной... Помилуй бог, не женщиной, а мерзостью?»
ГЛАВА ВТОРАЯ
Кямиль-бей был единственным сыном Селим-паши, такого богатого человека, что он даже точно не знал размеров своего состояния.
Окончив Галатасарайский лицей, Кямиль-бей изучал философию в Сорбонне и Шекспира в Лондоне. Затем, желая совершенствоваться в живописи, он долго жил в Риме, лишь иногда покидая его для поездок в Египет, Индию, Китай, Канаду, Северную и Южную Америку.
В 1913 году в Стамбуле, в возрасте двадцати семи лет, он женился. Его жена Нермин была дочерью Тад-жеддин-паши, промотавшего все свое состояние в игорных домах и на любовниц. После его скоропостижной смерти семье не осталось ничего, кроме долгов. Нермин прекрасно говорила по-французски и хорошо играла на рояле. Увидев ее впервые, Кямиль-бей был поражен ее красотой. Он смотрел на нее, как завороженный, затаив дыхание. Никакое описание, никакая даже самая верная фотография не смогли бы передать прелесть Нермин. Все в ней было прекрасно — лицо, фигура, походка, каждый жест, каждое движение. Казалось, она излучает красоту.
Кямиль-бей всегда понимал разницу между случайными любовными приключениями и настоящей любовью. До женитьбы он ни одну женщину не принимал всерьез. Поэтому он полюбил жену всей силой неиспорченного сердца и гордился этим чувством.
После свадьбы они отправились в Европу. В этом не было ни презрения к родине, ни преклонения перед Европой. Кямиль-бей с гордостью представлял свою красавицу жену европейской аристократии, с пренебрежением относящейся к далеким восточным странам. Нермин имела ошеломляющий успех. Несмотря на новую, непривыч-
ную обстановку, она никогда не теряла своей обаятельной непосредственности и не смутилась даже при посещении Букингемского дворца, который своей чопорностью и строгим церемониалом мог привести в замешательство и более опытного человека. Благодаря ей высокопоставленные круги Европы получили возможность по достоинству оценить если не всех граждан Османской империи, то хотя бы высшие круги Стамбула и Измира.
Когда разразилась первая мировая война, Кямиль-бей и Нермин находились в Испании, где жили в гостях у друга Кямиль-бея — испанского принца, страстного коллекционера восточных безделушек.
В их кругу войну никто не принял всерьез, поэтому и они сначала не придали ей никакого значения. Похоже было на то, что, следуя примеру Испании, Османская империя в войну не вступит.
В порту Барселоны стояли два немецких военных судна, олицетворявших боевую мощь Германии. Никто, даже такой проницательный дипломат, как турецкий посол в Мадриде, не мог предположить, что, преследуемые английским флотом, эти суда войдут в Дарданеллы и, получив там убежище, тем самым вовлекут в войну и Турцию — государство, уже разоренное двумя войнами и революцией.
Когда Османская империя оказалась внезапно втянутой в войну, молодожены покинули гостеприимный дворец и, сняв виллу, стали ждать ее окончания. Все были уверены в том, что она продлится недолго.
Кямиль-бей поступил на скромную должность переводчика при турецком посольстве, отказавшись от жалованья. Он сделал это не для того, чтобы продемонстрировать свой патриотизм, а потому, что не нуждался в тех нескольких золотых, которые мог ежемесячно получать.
В октябре 1916 года у них родилась дочь. Нермин хотела назвать ее в честь мужа — Кямиле. Но Кямиль-бей предложил имя Нериман, похожее на имя жены. Наконец они решили бросить жребий. Чтобы «отдать божье богу, а кесарево кесарю», выбрали и третье имя: «Айше». Жребий пал на последнее. Целуя жену, Кямиль-бей сказал:. «Что поделаешь, дорогая, видно, так угодно аллаху!»
События приняли такой оборот, что Турция уже не Могла выйти из войны. Танненберг одержал победу на русском фронте, но Германия не смогла сломить Францию. В Кут Эль-Амаре турки взяли в плен английский генералитет, но потеряли Трабзон.
Узнав о победе при Чанаккале, испанская знать обрадовалась больше турок. Она предполагала, что, если России не будет оказана помощь, война затянется, а продолжение войны—это новые барыши...
И хотя священная Медина и Великая Кааба оказались уже под пятой врага, османская армия сражалась в Галиции.Когда Рыфкы-бей, больше интересующийся своей коллекцией мундштуков, чем обязанностями посла, забил наконец тревогу, заявив, что положение ему не нравится, пришла весть о том, что в России вспыхнула революция и царские войска, захватившие большую часть Анатолии, отступили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43