Вы хотите бросить туда невинную беременную женщину!
— Беременную женщину? Сейчас война, мы потерпели поражение, сын мой. Кто знает, сколько сот невинных беременных женщин убивают в этот момент в Анатолии из-за тех бандитов, которым вы стараетесь оказать услугу. Вы напрасно драматизируете положение. Вам больше не придется сталкиваться с этой женщиной и ей подобными. Существует закон природы: сильные выживают, а слабые погибают, если не покоряются силе. До сих пор еще никому не удавалось изменить этого. Я вас понимаю и уважаю ваши благородные чувства. Но не вы впутали в это дело беременную женщину. Это она воспользовалась вашей наивностью и чуть не погубила вас.
— Нет! Она к этому делу не имеет никакого отношения.
Кямиль-бей произнес эти слова очень тихо. Предложение, сделанное ему, не заслуживало даже того, чтобы его отвергали. Но паша решил, что Кямиль-бей образумился.
— Я сам займусь вашим делом,— сказал сн, мягко улыбаясь. — Вы не понимаете, очной ставки вам делать не будут. Не волнуйтесь! На суд вас тоже не вызовут. Завтра или послезавтра вместе со своей женой и ребенком вы отправитесь к новому месту службы.— Не поняв выражения брезгливости на лице Кямиль-бея, он пытался подбодрить его. — Ну, ну! Разумеется, сейчас вы нервничаете... Но через некоторое время сами будете смеяться над своими теперешними чувствами.
— Благодарю вас, ваше превосходительство... Я искренне тронут тем, что вы любите меня и всю нашу семью, что вы желаете нам добра. Вашу милость по отношению к нам... Одним словом, я никогда не забуду вашей доброты...
— Наоборот, это я должен быть вам благодарен, что вы не заставили меня долго трудиться. Напишем небольшой протокол, и вы будете свободны.
— Нет, эфендим, я говорю не об этом.
— О чем же? Не понимаю.
— Я не хочу.
— Не хотите?!
— Не хочу и не могу... Этого никогда не будет.
— Чего никогда не будет?
— Я не могу сделать того, что требуется для моего освобождения. Вы говорите, не будет очной ставки и на суд меня не вызовут. Но ведь это ничего не меняет. После того как я подпишу клеветническое показание, мне уже все будет безразлично. Как я спасусь от самого себя? Как буду смотреть людям в лицо? Как буду жить, спокойно спать, дышать? — К горлу Кямиль-бея подступил комок. — После ареста, ваше превосходительство, я долго думал над тем, смогу ли я стать подлецом. Теперь я уже знаю, что нет, не смогу. Может быть, я хочу казаться лучше других? Нет... Я уверен, что на моем месте вы поступили бы так же. Не будь я убежден, что все порядочные люди поступили бы так же, я немедленно подписал бы бумагу, как вы требуете. Может быть, в наше время и нет ничего особенного в том, что меня освободят в обмен на невинную беременную женщину, но для меня это значит в один миг порвать всякую связь с честными людьми всего, мира... Вы меня понимаете, эфендим, не так ли?
— Да, понимаю. Пока вы смотрите на дело с этой тонки зрения, иначе поступить вы не можете. Слушайте
меня, молодой человек. Меня тоже мало радует, что при дется арестовать беременную женщину, но мне нужен виновник. Вы совершили преступление. Ведь я же не заставлял вас совершать его. Мой долг арестовать виновного. Из уважения к вашему отцу, из сострадания к вашей семье я хотел, чтобы этим виновником были не вы. Но никто не может так жалеть вашу семью, как вы сами. Желаю, чтобы вы потом не раскаялись. До свидания.
И паша протянул ему руку. Кямиль-бей пожал ее, чувствуя благодарность к этому старому человеку, который хорошо его понял и не осудил.
— Подождите, — остановил Кямиль-бея усталый голос паши, когда он уже взялся за ручку двери. — Подумайте хорошенько! Если вы измените свое решение даже на суде, я постараюсь сделать для вас, что смогу. Тогда никакой беременной женщины уже не будет, только мать. У вас дома тоже есть такая мать.
«О чем они здесь торгуются?» — устало подумал Кямиль-бей, очутившись в коридоре.
Сержант Абдульвахаб, ждавший за дверью кабинета, засыпал его вопросами:
— Его превосходительство что-нибудь приказали? Вы раньше знали его? Что он говорил? О чем?
Кямиль-бей отвечал нехотя, лишь бы избавиться от него.
Когда за ним заперли дверь камеры, он впервые после ареста хладнокровно задумался над своим положением. В самом деле, почему он жалел Недиме-ханым, а не Айше и Нермин? «Будет только мать. У вас дома тоже есть такая мать...»
«Немедленно освободят... Немедленно освобо... Немедленно».
Кямиль-бей с трудом проглотил слюну и испуганно оглянулся. Сейчас камера показалась ему еще грязней и мрачней, чем раньше. Где-то скреблась крыса, в оконное стекло бил ветер...
Перед глазами Кямиль-бея, заложив руку за спину, стоял паша. Эта поза кого-то напоминала — не то Бисмарка, не то императора Австро-Венгрии Франца Иосифа... Да, он напоминал кого-то из них. Бисмарк говорил: «Каждая нация имеет своих иуд». Дурак с мордой бульдога! Идиот, единственная заслуга которого в том, что он жил
в период расцвета немецкой нации. А другой... Кукла в красных штанах! Рогоносец с рогами длиннее своей империи!..
Некоторые карлики любят становиться в позу Наполеона. А сам Наполеон — ничтожный человечишко, олицетворение гордости и шутовства. Дегенерат, решивший путем предательства утвердить свое мировое господство. Сумасброд, побеждавший только благодаря слепым случайностям и преданности своих маршалов.
Кямиль-бей ощутил во рту горечь, словно выкурил сигарету. Да, чем выше поднимаются подлецы, тем подлее они становятся!
А его превосходительство — милейший человек! Какое у него благородное лицо! Так вот он какой, друг его отца!
Кямиль-бей задумался. «Не теряю ли я рассудок? Почему же все-таки я жалею Недиме, а не своих близких?» Да потому, что судьба, ожидающая Недиме, страшнее судьбы Нермин и Айше. Одних безжалостно бросают в тюрьму, а других жалеют все: простые следователи, майор Бурханеттин-бей, даже друг дяди — капитан Интеллид-женс сервис и паша главного командования халифа, — решительно все. Недиме-ханым по мере своих сил старается спасти гибнущую страну. Ради нее она пожертвовала мужем. А те, кто хочет навсегда потопить родину, используют Нермин и Айше в качестве козыря. Подумать только, девочка — козырная карта! Только от него самого зависело отправиться ли на одном из пароходов высшего класса компании «Ллойд» в Рим на должность первого секретаря посольства или быть осужденным военным трибуналом и грызть кулаки в тюремной больнице вместе с Ихса-ном.
Кямиль-бей предпочел второе. Немногие выбрали бы этот путь, хотя он и говорил его превосходительству, что так поступили бы все честные люди. Значит ли это, что он смелее других? А ведь сейчас он смертельно боится осуждения...
Что же такое смелость? Должно быть, смелый человек — тот, кто перед другими людьми побеждает свою трусость. Невзирая на страх, такой человек не теряет головы, владеет своим голосом, твердо стоит на ногах. Кямиль-бею казалось странным, что всю эту силу придают ему как раз те, кто его запугивает.
«В таком случае я смелый человек, дорогая жена! И я останусь им до последнего вздоха!»
Перед Кямиль-беем был начатый акварелью портрет Ибрагима. Круглое, безмятежно спокойное лицо, редкие лихо закрученные вверх рыжие усы.
«Судьба таких людей, как Ибрагим, поставлена сейчас на карту, — подумал Кямиль-бей.— И, вероятно, этой судьбой будут торговать еще много веков».
«Так-то вот, сын мой, Ибрагим. «Падают от того, что не видят, что творится вокруг»,—сказал один великий поэт. Если я решу поехать в Рим, это ведь будет даже не падением, а просто самоубийством. Не могу же я убить себя, пока идет борьба!» Он взял карточку Айше, коснулся пальцем кончика ее носа и спросил что-то по-французски.
Айше смотрела на него с фотографии своими большими глазами, словно все поняла и то, что она поняла, ей понравилось.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Суд начался через неделю. Военный трибунал состоял из пяти офицеров. Обвинителем выступал майор Бурха-неттин-бей. Уже на первом заседании стало ясно, что он весьма мало считается с трибуналом, который одной своей величественностью внушал людям страх и уважение. По-видимому, ему была хорошо известна вся грязная деятельность этого суда, отправляющего ни в чем не повинных людей на эшафот.
Кучера отпустили после первого допроса, против Неди-ме-ханым улик не нашлось; таким образом, обвинялись только Кямиль-бей и Рамиз-эфенди. Рамиз был переведен в камеру Кямиль-бея.
— Заметили?—спросил Кямиль-бей, когда они вернулись в камеру после первого заседания. — Мне показалось, что они какие-то странные. Словно чего-то ждут. Они волнуются. Не правда ли?
— Вы правы. Греки перешли в наступление.
— Неужели? Как вы узнали?
— Когда мы ждали у зала заседания, об этом говорил один мой знакомый офицер. Он сказал это другому офицеру, но так, чтобы я слышал. Если бы узнать хоть направление наступления...
— Аллах даст, узнаем... Теперь о вас будут наводить справки в квартале. А вдруг выяснится, что вы офицер запаса?
— Не волнуйтесь, не выяснится. Мой покойный брат был котельщиком. Имя его Рамиз. А мое — Ремзи... Мы оба ушли на войну, и почти одновременно пришло извещение, что оба пропали без вести. А сейчас все перепуталось. Кто разберет где Рамиз, где Ремзи? Нури-уста справится с таким пустяковым делом...
— Кто это Нури-уста?
— Староста нашего квартала. Слесарь. Когда я поступал на пароход, он дал мне хорошую характеристику. О нашем деле он все знает.
— Только бы не установили, что вы офицер.
— Ничего не будет, если и установят. Не беспокойтесь об этом.
— Выяснится, что вы солгали. Если узнают, что вы офицер запаса, не поверят ни одному вашему слову. Как ловко вы подражаете уличному жаргону.
— Это не совсем подражание. В молодости я бегал по улицам и таскал ящик с пожарным насосом. Этот жаргон был моим родным языком. А судьи на самом деле вели себя странно. Они хотят, чтобы победил враг, мы же хотим нашей победы. Когда-нибудь об этом будут рассказывать детям, но они не поверят.
— Как странно, ведь они убеждены, что тоже желают добра своей родине.
— Не думаю... Будь они в этом убеждены, не были бы так напуганы. Если мы потерпим поражение, я покончу с собой, Кямиль-бей... Не потому, что мы потерпели поражение, а потому, что не смогли доказать свою правоту.
— Не дай бог, чтобы мы потерпели поражение.
— Не дай бог, но... Я не знаю положения в стране. Я не знаю, что анатолийцам удалось сделать после первой победы под Инёню, после Черкеза Этема? Без войска против регулярной армии не устоишь. Ведь это уж не такое дело, с каким мог справиться Демирджи Эфе. Вы в армии не служили, вам трудно это понять. Чем больше в стране бездельников, тем быстрее иссякают силы сопротивления. Представьте себе... С отрядом из пятисот конников вы прибываете в деревню страны, которая вот уже десять
лет ведет войну. В деревне не осталось ни одного мужчины. У вас нет снабжения, нет продовольствия, животным нужен корм, людям — хлеб. Надо ремонтировать седла, седельные подстилки, недоуздки, одежду, обувь. Где все это достать? Деньги потеряли всякую ценность, потому что связь прервана. Можете сколько угодно говорить крестьянину о чести, совести, вражеской неволе, он думает только об одном: об овсе, который вы сегодня у него отняли. Он шлет вам вслед проклятия. Бывает, что крестьяне, маскируясь под эшкия, скрывающихся в округе, отправляются по ночам грабить соседей.
— Об этом я никогда не задумывался.
— Поэтому борьба и кажется вам легкой.
— Мустафа Кемаль-паша, несомненно, уже создал народную армию. Вот увидите.
— Дай бог! Но если он не успел создать ее, горе нам!
— Члены военного трибунала, конечно, обо всем знают. Они наверняка получают оттуда сообщения. Мне кажется, что, не будь там армии, они не были бы так встревожены.
— Да... Возможно... Если нам удастся остановить и это наступление, значит, хорошая ли, плохая, но армия создана. Тогда мы обязательно выиграем войну. Это прекрасно понимают и члены военного трибунала. Они говорят: «Если народная армия создана, мы пропали!» А мы говорим: «Если армия не создана, мы пропали!»
— С ума можно сойти! Как узнать, что там делается? Неужели жизнь и будущее целой страны зависит от одного только обстоятельства — от того, поверит ли народ в свои силы? Упаси аллах!
— Я думаю иначе. Судьба целой страны нередко может зависеть от одного обстоятельства, а иногда и должна от него зависеть. В конце концов, опасности не больше, чем надежды на победу. Я слышал пословицу: «Бьешь курда — знай меру!» Ее употребляют в том смысле, что людей нельзя слишком притеснять... А нас совсем придавили. Бежать нам больше некуда, они уже ломятся в двери наших домовых бань, куда мы спрятались. Вернее, они уже ворвались в них и выгнали нас на улицу нагишом.
Если народ понял это, если это понял Мустафа Кемаль-паша, тогда исход борьбы предрешен.
— Необходимо узнать, что в Анатолии. Даже «Пеям сабах» ничего не пишет.
— Говорят, что плохая весть доходит быстро. Будем думать, что все хорошо и мы побеждаем! Страна в такой опасности, а мы обречены на бездействие! Это невыносимо!
Рамиз вздохнул, как беспомощный ребенок. И Кямиль-бей с такой готовностью протянул ему сигарету, что казалось, отдавал свое сердце. Чувствовать то же, что чувствует человек, находящийся рядом с тобой, верить тому же, во что верит он, — это и есть подлинное братство.
На следующий день до них дошли кое-какие новости, одна тревожнее другой. Враг перешел в наступление в районе Ушака и Бурсы. События развивались так, как указывалось в бумагах, которые им не удалось переправить.
— Мы во всем виноваты, — сокрушался Кямиль-бей.— Это мы испортили все дело. Ведь там так нужны были эти бумаги.
— Не волнуйся, брат мой,—ответил Рамиз.—Кто знает, какая копия была в наших руках... Уверен, что они вовремя получили все, что надо. К тому же через Стамбул не передашь военных сообщений. Ведь отсюда мы можем посылать только то, что касается Стамбула и Фракии. Не забудь, что враг находится на нашей земле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43