У нее было сегодня рабочее настроение, и, охваченная вдохновением, она радовалась, как, наверное, радуется поэт, композитор или художник, которому удалось найти нужные слова, удачные краски или мелодию и воплотить в художественные образы то, что волнует его, что он хочет сказать людям. Может быть, и поэт, создающий возвышенный мир поэзии во имя человека, порой совсем не замечает, что рядом с ним страдает, радуется или переживает самый близкий и дорогой ему человек.
Мирье трудно было понять мать. Еще меньше Елена Петровна понимала свою дочь.
На имя Воронова пришло официальное письмо от капитана буксира. Капитан доводил до сведения руководства стройки, что их работник Андрей Карху использует рабочее время, а также вверенный ему катер и государственный бензин в неблаговидных целях. В ночное время он приезжает в Кайтаниеми и нарушает покой жителей деревни. Чем, как не хулиганской выходкой, является тот факт, что Андрей снимает с выхлопной трубы глушитель, заводит мотор и будит оглушительным треском всю деревню. Люди не могут ночами спать, а днем они не в состоянии работать в полную меру, и таким образом от этого страдает выполнение плана,— утверждает автор письма. Кроме того, Андрей терроризирует жительницу Кайтаниеми Наталию, он довел ее до такого состояния, что бедная девушка не смеет слова сказать против и безропотно подчиняется его воле. Самым странным, непостижимым, по мнению автора письма, было то, что такой человек, как Андрей, считается комсомольцем и является даже членом бюро райкома ВЛКСМ. Автор письма считал, что поведение Андрея должно быть осуждено как злостное хулиганство. Использование принадлежащего государству судна и горючего для хулиганских выходок также надо расценить как преступление. Терроризирование женщины является пережитком капитализма в самой отвратительной форме. Автор письма обращался к Воронову с просьбой призвать к порядку зарвавшегося хулигана не только от своего имени, но также от имени всей команды буксира и матери Наталии, подписей которых почему-то под письмом не было.
Воронов прочитал письмо, усмехнулся и позвал к себе секретаря комсомольской организации.
— Ознакомься-ка с этим важным документом.
— Что там? — спросил Валентин.— Что-нибудь-серьезное?
— Очень. И хулиганство, и антигосударственные поступки, и пережитки капитализма, и тому подобное!
Валентин был буквально ошарашен. Как же так? Андрей считается примерным работником; в любую погоду, хоть днем, хоть ночью, он готов отправиться на «Лебеде» куда прикажут. Активный комсомолец. Много читает. Может даже лекцию прочитать по политическим вопросам. Как же это возможно? Неужели в Андрее может уживаться и другой человек, которому не место в комсомоле? Но ведь и Изольда казалась честной, добросовестной, а потом выяснилось, что все это была маска, за которой скрывалась расхитительница государственных средств. Валентин до сих пор не мог поверить в это, но так оно было, Изольда сама призналась. Правда, что-то еще не ясно, что-то еще выясняют. Говорят, Изольда на свободе, но в поселок не едет. Боится. Наверно, стыдно. Как секретарь комсомольской организации, он должен подойти к этому делу со всей серьезностью.
Валентин задумался. «Надо посоветоваться с Ларине- ном»,— решил он.
Вейкко не любил, когда приходили к нему в рабочее время и мешали работать. Но, поняв по озабоченному виду Валентина, что парень не просто зашел покурить, Ларинен отложил топор. Письмо он прочитал внимательно, долго разглядывал подпись, словно сомневался в ее подлинности, снова пробежал письмо глазами от начала до конца и сказал удивленно:
— Вот те и на! Кто бы мог подумать!
Валентин спросил Ларинена официальным тоном, как секретарь комсомольской организации секретаря партийной организации:
— В каком порядке будем изучать это дело?
— А как ты сам полагаешь?
— Может, мне сперва сходить на буксир, поговорить с Николаем и его ребятами?
— У Андрея и Наталии ничего не собираешься спрашивать?
— Надо и у них кое-что выяснить.
— Ну а дальше? Может, комиссию создать для изучения этого вопроса?
— Правильно, я тоже так думаю,— подхватил Валентин, но тут же осекся: «Какого дьявола Ларинен все улыбается?» Он обиделся: — Мне не приходилось расследовать такие дела. Потому я и пришел посоветоваться. Ты чего смеешься?
Ларинен перестал улыбаться.
— Андрея лучше всего знают у нас, в Хаукилахти,— посоветовал он.— Поговори с ребятами.
— Но тогда и Андрей об этом письме узнает.
— Ну и что же? Спроси его прямо, как и что было.
— Ты не придешь к нам на бюро?
— Я думаю, что женитьбу Андрея на Наталии проводить решением партийной организации абсолютно не обязательно.— Ларинен похлопал Валентина по плечу и взялся за топор.
Такой он, этот Вейкко. Даже обижаться на него нельзя.
Вечером, когда в клубе собрались на репетицию, Валентин показал письмо Игорю,
— Да это же... это же! — Игорь засмеялся так заразительно, что все собрались вокруг него.— Это же хоть в стенгазету можно!
— Почему в стенгазету?
— Вместо фельетона о клеветнике.
Письмо тут же выхватили, и оно пошло по рукам. Смеялись, хватаясь за животы, оживленно комментировали жалобу капитана буксира. Потом кто-то сбегал за Андреем. Он пришел с Наталией. Дали ему письмо. Наверно, никто еще никогда не видел, чтобы Андрей, всегда степенный, чуточку мрачноватый, хохотал так, что слезы текли из глаз. Наталия тоже смеялась, прикрывая рот уголком платка, словно не желая показать свои красивые зубы.
— Но хоть что-нибудь в этом письме соответствует истине? — допытывался Валентин, стараясь казаться серьезным.
— Все, до последнего слова,— заявил Андрей.— И то правда, что Наталию я силком увез от этой шантрапы.
— Ну брось,— сказала Наталия.— Люди и в самом деле могут подумать, что меня так легко увезти. Захотел — и увез. Скажи, как было. Я сама пошла с тобой.
— И то правда,— продолжал Андрей,— что я снимал глушитель и будил ночью всю деревню. Я просто привет Наталии передавал, так сказать, во всеуслышание. Теперь глушитель не снимешь. Мы с Наталией его намертво приклепали.
— Но ведь...— Валентин считал, что такими вещами шутить нельзя.—Но ведь... Ведь это же нехорошо, вам бы надо... Я имею в виду формальную сторону.
— Одним словом, он хочет сказать,— уточнил Васели,— что должна быть свадьба. Или вы ее тайком отпраздновали? Вопрос ясен.
— Как же это мы свадьбу устроим, если мы живем порознь? Если б хоть комната какая-нибудь была...— сокрушался Андрей.
С жильем в поселке было туго, сколько ни строили. Постройком ломал голову, как бы выделить побыстрее квартиру Андрею и Наталии. Коллиев горячо говорил о том, что такие вопросы надо решать в первую очередь, что от решения этого вопроса зависит будущее молодой семьи что семья — это... Он говорил, что надо учесть и то, что Андрей сын Степана Никифоровича, прославленного по всей Карелии лесоруба, и он уж конечно заслужил, чтобы его сын жил по-человечески. Он говорил долго и подробно, хотя ему скучно, или, может быть, его ждет какая-то срочная работа»,— подумала она.
Они с Ниной вышли на улицу. В домике Воронова горел свет. Значит, так и есть — ушел со свадьбы. Светилось окно и в хибаре, где жили Елена Петровна и Мирья. Неужели мама тоже ушла? Пришла, посидела, поздравила — и домой, опять за работу. Чудные они люди. И мама, и Михаил Матвеевич... У других праздник, веселье, люди пляшут, поют, у кого-то горе и слезы, а у них — все работа, расчеты, отчеты, сметы. Нет, Мирья не осуждала их. Просто ей становилось грустно при мысли, что ей непостижим этот мир долга и ответственности, мир радости жить во имя других, забывая себя. Ей тоже хотелось быть такой, как мама. Но она — другая, она здесь лишняя, ненужная, одинокая. Вот Нина поедет к маме, чтобы хоть своим присутствием утешить, помочь. А она, Мирья... Ну, придет домой, а мама спросит что-нибудь и, даже не слушая, что ответит дочь, опять уткнется в свои чертежи.
Вдруг Нина порывисто обняла ее и горячо заговорила:
— Знаешь, Мирья. Поедем со мной. Поедешь? А?
— Я? А как же?.. А свадьба? А мама? — растерялась Мирья.
— Свадьбу пусть гуляют. Только сходи туда, шепни Васели. Может быть, он тоже поедет. Ладно? Но сперва сбегай домой, отпросишься у мамы. Не бойся — она отпустит... А я — к Воронову.
Нина побежала к домику Воронова, оставив растерянную Мирью на дороге, и уже издали, из темноты, крикнула:
— Не забудь надеть сапоги. А то там такая грязь...
Елена Петровна в самом деле сидела опять за чертежами. Когда влетела Мирья и стала сбивчиво, торопливо объяснять, что уезжает с Ниной, что у Нины несчастье, забрали отца, что они едут немедленно, Елена Петровна смотрела на дочь, а сама думала все еще о проекте, от которого только что оторвала взгляд. И только когда за Мирьей захлопнулась дверь, подумала, что надо было бы подробней расспросить. Впрочем, пусть едет. Хорошо, что Нина позвала ее. А то Мирье, кажется, временами грустно и одиноко.
И Елена Петровна опять взялась за логарифмическую линейку.
никто — ни начальник строительства, ни секретарь парторганизации— не возражали. Но где взять квартиру? Недавно закончили одну квартиру — две комнаты и кухню, но туда уже вселился Коллиев. Следующая квартира на подходе, но она давно обещана Елене Петровне.
Елена Петровна прервала Коллиева и сказала решительно:
— Давайте сделаем так. Дадим молодым мою квартиру. Мы с Мирьей подождем.
Так и решили.
Когда собрались уходить, Воронов неожиданно спросил:
— Что вы думаете об Игоре? Мне кажется, он был бы более подходящим комсоргом, чем Валентин. Ведь до курсов он был секретарем, организация работала активнее. Кажется, у них намечаются перевыборы.
— Да, он, конечно, побойчее, чем Валентин,— согласился Ларинен.— Только пусть сами комсомольцы решают.
Коллиев поддержал Ларинена:
— Я тоже был бы за Игоря, но только вот...
— Что «только вот»? — усмехнулся Воронов.
— У него что-то там было с Изольдой.
— Ох боже ты мой! — воскликнула Елена Петровна.— Какое нам дело, что у кого с кем-то там было! Тоже мне нашли врага в Хаукилахти... Изольда, Изольда! Неужели всех, кто с ней хоть немного был знаком, нужно подозревать в чем-то?
Коллиев обиженно пожал плечами:
— Мне-то что: я здесь человек новый.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
В Хаукилахти готовились к большому торжеству. Заведующая магазином сама поехала на базу, чтобы добыть для праздничного стола такие деликатесы, какие до их далекого поселка никогда не доходили. Шеф-повар столовой совсем запарилась, выполняя заказ на блюда, которых в обычные дни не готовили. Баяниста клуба освободили на пару дней от работы, чтобы он смог подготовиться к празднику. Нет, в Хаукилахти собирались отмечать не юбилейную дату и даже не выполнение плана строительных работ. Готовились к свадьбе, к семейному празднику. Но это была, во-первых, комсомольская свадьба, и, во-вторых, женился не кто-нибудь, а Андрей Карху, сын Степана Никифоровича Карху, заслуженного, известного по всей республике лесоруба, человека, которому, глядишь, вот-вот и Героя дадут.
Заправлял всеми приготовлениями лично председатель постройкома Коллиев. Он всеми командовал, и даже сам жених оказался у него на побегушках. Однако вскоре Андрей запротестовал и махнул рукой:
— А ну вас... В конце-то концов, кто женится—отец или я?
И его оставили в покое. Воспользовавшись этим, Андрей и Наталия занялись обстановкой своей квартиры, которую им выделили в новом стандартном доме.
И вот настал день свадьбы. Приехал Степан Никифорович. Стали съезжаться гости. Большинство гостей Андрей и в глаза никогда не видывал. Да и встречал их не он, а отец. Поздравления адресовали в первую очередь отцу, а потом лишь жениху. Даже большинство из свадебных подарков Андрею пришлось получать через отца. Андрею не оставалось ничего иного, как отшучиваться:
— Я тут ни при чем, главный вот он—отец, без него и жениха не было бы.
Наталия и мать Андрея, тихая, застенчивая старушка, хлопотали на кухне. Встречать гостей они выходили, только когда их специально требовали. Наталия выбегала, принимала быстро поздравления и подарки и тут же возвращалась обратно. Мать Андрея долго вытирала руки о передник, робко подавала маленькую костлявую руку и тоже торопилась на кухню. Она уже в который раз принималась рассказывать Наталии, как гуляли свадьбу в годы ее молодости:
— На лошадях с бубенцами подкатили ко двору, пальбу из ружей открыли. Потом торговаться начали, как и положено. Знали ведь, что за мной в приданое дают корову, а сваты еще телку требовали. Откуда телку взять-то, не было, знали, но обычай такой — торговать. А как пировать начали — три дня гуляли. Без водки было весело, будь она неладная, водка.— И, тяжело вздохнув, она о чем-то задумалась.
Мирья впервые была на свадьбе в этой стране. Нарядная, в новом шелковом платье, которое мать накануне купила, она стояла на крыльце, с любопытством наблюдая, как Степан Никнфорович и Андрей принимают гостей. К дому подъехала легковая машина — гости из райцентра. Первой из машины вышла полная женщина в модной шляпе с перьями, с большой сумкой в руках. Перед ней расступились, освободив ей дорогу к крыльцу. Гостья из райцентра быстро поздравила Андрея, а потом стала вынимать из сумки одну чашку за другой — целый чайный сервиз — и выкладывать на руки Мирье. Растерявшись, не понимая ничего, Мирья с готовностью подставила руки и, только когда женщина чмокнула ее в щеку и, держа за локоть, стала что-то говорить по-русски, сообразила, что ее приняли за невесту. Потом вся залилась краской и бросилась бежать на кухню. И конечно, уронила одну из чашек.
Гостья тоже растерялась и, охая, побежала вслед за Мирьей.
— Посуда бьется к счастью! — крикнул Андрей и стал со смехом собирать осколки чашки.
Грянул такой дружный смех, что Васели выскочил из дому и стал расспрашивать, над чем смеются. Когда ему сказали, он нахмурился:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45