— Да, я тоже так думаю,— согласилась Елена Петровна. Было так темно, что Валентин не видел, как она при этом всепонимающе усмехнулась.— Как ты думаешь, Мирья, Валентин прав?
Мирья ничего не ответила: она думала о Нийло и о далеком озере Хаапавеси, где пенились такие же большие волны и тоже, наверно, лил дождь.
ГЛАВА ВТОРАЯ
От берега отошла моторка с тремя порожними лодками на буксире и, переваливаясь с волны на волну, направилась из бухты в открытое озеро.
Вейкко Ларинен сидел спиной к ветру, накинув широкий парусиновый плащ на себя и на Ирину. Пекка Васильев устроился на передней скамье и смотрел вперед во тьму. Искры из его папироски быстрыми светлячками летели над лодкой и вдруг, вспыхнув ярко-ярко, угасали, не достигнув кормы. Андрей был на своем месте у руля.
Небо было затянуто густыми тучами, и на озере стояла кромешная тьма. Однако Андрей не стал включать свет на компасе. Сийкаярви, это огромное озеро со всеми многочисленными проливами, губами, островами, он знал так досконально, что смог бы провести свой катер в любое место хоть с закрытыми глазами. Он вел его по ему одному ведомым ориентирам, различая в непроглядной ночи то, что другие не видели. Вот и сейчас он знает, что по правому борту находится скалистый островок, на котором растут три низких, искривленных ветрами и морозами сосенки. Если напрячь зрение и всмотреться в темноту, можно, пожалуй, увидеть его. А если на помощь зрению подключить еще воображение, то вон там, чуть левее, увидишь огни нового поселка Кайтасалми. От островка с тремя соснами надо взять сразу вправо и потом идти прямо-прямо. Часа через полтора выйдешь к старинной деревне Кайтаниеми. Туда они и направлялись. А Кайтаниеми, конечно, на своем месте, никуда она не денется.
Вот и все навигационные навыки, необходимые для плавания по Сийкаярви. А сколько пришлось сдавать экзаменов, чтобы получить права судоводителя! Что только не пришлось зазубривать! Всякие там сигналы — световые, звуковые. Надо было научиться ориентироваться по карте. Надо было разбираться в типе кораблей, различать по огням на мачте их назначение, груз. А кораблей-то на Сийкаярви (если не считать моторов) всего три — три буксира. Андрей знал их капитанов и их команды, как свою семью. Ему было известно все, что происходило в этом флоте. Только этих знаний на экзаменах не требовали.
Впрочем, о некоторых вещах он не стал бы рассказывать, хотя бы и попросили.
В последнее время во флоте Сийкаярви сложилось напряженное, весьма щекотливое положение: Николай, капитан одного из буксиров, стал приударять за Наталией, за его, Андрея, Наталией. Прямо-таки прохода не дает.
Неделю назад Николаю каким-то образом удалось заманить Наталию на свой буксир. Дескать, посмотреть на корабль. Добро, было бы на что смотреть, а то корыто корытом — старое да грязное. Андрей узнал об этом сразу. Он подъехал к буксиру на своем катере и велел Наталии немедленно спуститься к нему. Девушка безропотно выполнила приказание. Андрей включил мотор, дал газ и, ни слова не говоря, отвез Наталию на берег. Высадил ее у самого дома и, не сказав ни слова, развернулся и умчался. Это случилось неделю тому назад. Потом, пару дней спустя, в Кайтаниеми Андрей снова встретился с Наталией. Девушка хотела было подойти к нему, но он отвернулся и ушел. А сам все время думал о ней. Он уже решил: все, между ним и Наталией все кончено. Единственное, что он сделает,— не допустит, чтобы Наталия досталась Николаю, этому пьянчуге и трепачу. Но с самим собой он ничего не мог поделать — ему хотелось повидать Наталию, хотя бы мельком. Прошлой ночью он был в Кайтаниеми, теперь опять направлялся туда. Но Наталию он не увидит. Не пойдет же среди ночи он будить ее, только ради того, чтобы взглянуть и сразу уйти. И кроме того, мать у Наталии такая: чего доброго, ночного гостя и кочергой угостит.
Андрей старался не думать о Наталии, но, когда это ему удалось, глаза сами собой стали закрываться. Он уже подумывал попросить Вейкко посидеть у руля, чтобы самому вздремнуть полчасика. Вейкко родился и вырос на берегах этого озера и знает его не хуже, чем он, Андрей. Но Вейкко и Ирине было так хорошо и удобно сидеть вдвоем, что он не стал их беспокоить. А конюху Андрей руль ни за что не доверил бы. С ним заедешь бог весть куда. Да устал Пекка не меньше, чем Андрей. И спал, наверно, не больше, чем он. Часа два, от силы три. Разве днем поспишь, да и неудобно как-то. С отцом опять не встретились. Говорят, вечером приехал, а утром укатил в Петрозаводск. Правда, отец ездит так часто, что, если его каждый раз встречать да провожать, больше и делать ничего не надо.
От ровного, монотонного стука мотора клонило ко сну. Андрей задремал, не выпуская руль из руки. Когда волны сбивали катер с курса, рука его машинально поворачивала руль. Весной катер был ослепительно белым и на борту его красовалось имя гордой белоснежной птицы «Лебедь». За лето катеру немало досталось, и по внешнему виду он уже не соответствовал своему имени. Но в одном он был по- прежнему достоин этого названия — подобно лебедю, он в кромешной тьме и в любом тумане шел, не сбиваясь с курса. Шел, потому что за рулем сидел Андрей.
Пекка Васильев тоже клевал носом. Прошлой мочью так и не удалось толком поспать: ни свет ни заря они с Андреем выехали в Кайтаниеми за сеном. На обратном пути их застиг дождь. Лило как из ведра, и поднялись такие волны, что лодку стало заливать. В довершение всего канат не выдержал, два раза лопался. Одну лодку так и унесло ветром. Другую удалось доставить до берега...
В голову приходили мысли — то спокойные, убаюкивающие, то беспокойные, прогоняющие дремоту.
«Вовка опять ботинки износил, шельмец. Не напасешься на этих детей, на них прямо горит... А дома сейчас все спят, тихо, тепло. Только вот лошадям холодно. Да и голодно. Трактору что... Кормить его не надо, он не думает, и ему ничего, если тракторист о нем и забудет. Эх, бедные кони. Они-то думают. Размышляют, наверно, о паршивой лошадиной доле. Да разве это жизнь у них, не жизнь, а сплошное мученье. Начальнику, конечно, плевать на лошадей. Выпустить бы такой закон: кто не хочет заботиться о лошадях, того самого на ночь привязать к столбу и ни крошки не давать, а утром плеткой по спине — марш на работу...»
Ирина пыталась задремать. Но разве тут вздремнешь — лодку качает, мотор тарахтит. И все равно ей хорошо сидеть вот так, уткнувшись лицом в плечо мужа. Когда опираешься о плечо такого сильного человека, чувствуешь себя спокойно и уверенно и порой даже не думаешь о том, как много это значит в жизни. Закутавшись в плащ, Ирина смотрела сквозь узенькую щелку на черное озеро, вслушивалась в стук мотора и в шум воды за бортом. И вдруг она отчетливо услышала, как бьется под ее ухом сердце Вейкко.
Катер подбросило на волне. «Лебедь»! Название не совсем подходит этой моторке, подумала Ирина. «Лебедь». Когда-то в молодости она пела:
Белоснежные гордые птицы промелькнули над тихой водой. Увлекая мечтою далекой, улетели в рассвет голубой.
Ирина любила петь. Ведь мелодией можно выразить все, что у тебя на душе. Какое настроение — такая и песня. То спокойная, то грустная, то веселая, то шутливая. Можно петь тихо, про себя, а можно петь так, чтобы все слышали, знали, что у тебя на душе. В жизни у нее, у Ирины, было много песен, но были не только песни. Были и такие минуты, о которых не хотелось и вспоминать. Но они приходили, как сон, навязчивый, нехороший сон, от которого хочется проснуться и больше не видеть его. Лебедь, белая, чистая птица! Если бы можно было прожить жизнь заново, по-другому. Ирина вздрогнула, ей стало вдруг знобко, и она еще теснее прижалась к Вейкко. Всякое было и в ее жизни... Она хотела думать о чем-нибудь другом.
Ирина целый вечер наблюдала за Мирьей. Какой она еще ребенок, наивный и беспомощный! На все смотрит с нескрываемым любопытством, все ей внове, многое удивляет. И сколько в ней доверчивости! Ирине хотелось сказать ей: «Не бойся ничего, Мирья, пусть твои большие голубые глаза всегда так открыто смотрят на мир. Вокруг тебя хорошие люди, очень хорошие».
— Вейкко, ты не спишь? Как ты думаешь — Мирья привыкнет к нашей жизни?
— Привыкнет.— Вейкко задумался, наклонился к жене.— И знаешь, о чем я думал у Айно. Мне кажется, Мирья и ее мать слишком разные люди.
Вейкко и Ирина хорошо знали Елену Петровну. Вейкко говорил, словно размышляя вслух:
— Сколько Елене Петровне пришлось вынести жестоких ударов. Они закалили ее, сделали сильной, твердой. Она — предельно честная, справедливая. Только достаточно ли одного этого для Мирьи? Ведь Мирья ребенок, большой ребенок, оказавшийся в непривычной среде; она воспринимает все более обостренно, ее легко ранить. Нет, ей мало одной силы воли, твердости характера, бескомпромиссной справедливости. Ей нужна мать как мама, ей нужна материнская ласка. Осознает ли это Елена Петровна? Елена Петровна привыкла жить одна, жить работой. А твердый характер только в том случае является добродетелью для человека, если за ним стоит большая, добрая душа.
— Да,— согласилась Ирина.— Наверно, ты прав.— И, вздохнув, добавила: — Напрасно Мирья не поехала к нам на недельку-другую.
«Задремать, что ли,— подумала Ирина.— Утром надо встать рано и в детский сад надо прийти бодрой, полной сил. Дети есть дети, им ведь не скажешь, что, мол, тетя Ирина не выспалась. С ними надо петь и танцевать, играть. Они могут поссориться, подраться. Тогда надо быть очень справедливым судьей и разобраться. Кто прав, кто виноват. Наталия Артемьевна, мать Вейкко, однажды в шутку сказала: «Разве это дело для взрослого-человека — день-деньской с ребятишками играть да петь». И все- таки — это работа».
Вейкко смотрел на удаляющийся берег, где остался поселок Хаукилахти. До войны здесь стояла деревушка, четыре избы. А после войны, вернувшись, он увидел четыре печных трубы да крошечную баньку, такую низкую, что входить в нее надо было чуть ли не на четвереньках. Однажды Вейкко заночевал в этой баньке. Он тогда строил поселок Кайтасалми и искал место, где можно было бы добывать камень для печей. Вот и забрался сюда на пепелище. Время тогда было для него трудное, очень трудное. Его исключили из партии, сняли с прежней работы, отдали под суд. И Ирина его бросила. Впрочем, не тогда, не из-за этих неприятностей, а раньше. А началась эта заваруха, она вернулась, пришла, чтобы помочь ему, просила простить ее. Той ночью, в крохотной баньке, он думал о своей жизни, думал, как ему быть. Все это случилось словно вчера. Вейкко смотрел на огни Хаукилахти и вспоминал о тех днях, думал он о них спокойно, словно все это произошло не с ним, а с кем-то другим. Были у него тогда и такие друзья — как узнали, что у него неприятности, сразу в сторону. Зато люди, которых он не считал до этого своими близкими друзьями, пришли к нему, поддержали в трудный час. Они верили, верили, несмотря ни на что, в его честность, в его невиновность. Ош вселили веру, что все кончится хорошо. И еще работа, работа в трудную минуту — лучшее средство исцеления. Он поехал из города в тайгу, строить поселок среди глухого леса. Он верил в людей, в партию. Среди тех, кто исключал его из партии, были люди, которые убеждены, что поступают правильно, для пользы дела, в интересах партии. Только за бумагами да отдельными фактами они не сумели разглядеть человека и истинного положения вещей. И хотя они и исключили Вейкко из партии, все-таки не они представляли партию. Когда его восстановили, некоторые из этих людей, только что облипавших его грязью, пришли с протянутой рукой и, улыбаясь, поздравляли его.
И тогда, в то трудное время, и после многие говорили о Вейкко хорошо, хвалили его спокойствие, трудолюбие, веру людей и в справедливость. А были и такие советчики — по-дружески журили его, учили задним числом, как надо было себя вести.
— Ты, Вейкко, человек добрый, мягкосердечный. Тебя любят. Но ты по натуре не борец. Исключили тебя из парши, сняли с работы — не сдавайся, борись за себя. А ты на бюро как себя вел? Не так надо было...
«Да ну их к черту! Надоели они. Даже думать о них Не стоит. От них только и слышишь: «Я так не поступил бы, я тебе советовал, я всегда делаю так-то и так-то...» Сами выеденного яйца не стоят, а все поучают других. А сделаешь по-своему — начнется: «Я ведь говорил, я предвидел, я советовал, я был прав...»
«Лебедь» шел, покачиваясь на волнах, по ночному озеру, и сидели в нем четыре человека, у каждого из них была с ноя судьба позади, своя жизнь впереди.
Через час с небольшим показались редкие огоньки Кайиниеми.
Волоча за собой лодки, катер по тихой воде подошел к берегу, где неподалеку от причала высились копны сена, приготовленного для отправки в Хаукилахти. Ирина пошла домой, а Вейкко стал с катеристом и конюхом грузить сено.
— А теперь можно передохнуть,— сказал Вейкко, когда они закончили погрузку.
— Можно...— согласился Андрей, вглядываясь в другой конец деревни, где стоял дом Наталии. Он колебался: может, заночевать до утра у Лариненов, а утром заглянуть к Наталии, придумать какое-нибудь дело и зайти.
Но Пекка заявил, что они немедленно поедут обратно: «Чего доброго, до утра еще погода испортится».
— Так уж и испортится,— усмехнулся Андрей.— Да я в любую погоду проведу катер.
— Как прошлой ночью провел, да?
Андрей бросил недовольный взгляд на Пекку и пошел к катеру. Пока Пекка и Ларинен разговаривали на берегу, Андрею пришла озорная мысль. Он снял глушитель с выхлопной трубы и завел мотор. Раздался оглушительный треск: казалось, барабанные перепонки лопнут. Потом Андрей заглушил мотор. Теперь Наталия знает, что он здесь. «Небось сразу проснулась от такого треска. Пусть знает, что я приезжал. Приехал и не зашел».
— Ты всю деревню разбудил! — набросился Вейкко на Андрея.
— Надо было проверить, не засорилась ли выхлопная труба,— пояснил тот.— А то на озере придется канителиться с ней.
— Что-то я никогда не слышал, чтобы выхлопная труба засорялась,— засмеялся Вейкко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45