Она хотела встать и уйти, но было неудобно. К счастью, ее позвала Елена Петровна:
— Ну, доченька, нам пора. Спасибо, Яков Михайлович, за угощение, за приятный вечер.
И они ушли.
Елене Петровне тоже не спалось.
Она думала о Коллиеве.
«...«Черствый, сухой, такой и сякой». Легко осуждать человека. А ведь никто в его душу не заглядывал. Живется ему нелегко. Никто из нас не ангел, у каждого свой характер. Да, одиноко ему, очень одиноко. Вот Воронов, тоже ведь человек замкнутый и внешне черствый, а с Айно они живут хорошо, любят друг друга».
И она опять вспомнила Николая, своего покойного мужа, отца Мирьи. Как они любили друг друга. Лицо Николая часто всплывало в памяти Елены Петровны. В жизни он был всегда жизнерадостный, веселый, а теперь она видела его почему-то печальным. Смотрит он на нее грустно, с каким-то упреком. Да, и Николаю теперь уже было бы за
пятьдесят. Каким бы он выглядел? Елена Петровна не могла представить его немолодым — в ее памяти он вечно оставался таким, каким уходил на фронт.
Мирья услышала, как мать тяжело вздохнула. «Наверное, во сне»,— подумала она.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
В клубе появилась «молния».
На большом листе нарисовано четыре дома. Из окон смотрят люди, как человек в клетчатом пиджаке, засунув в огромный мешок целый дом, убегает, воровато оглядываясь. В выглядывающих из окон можно узнать кое-кого из жителей поселка. Вот беспомощно разводит руками Вейкко Ларинен, а это, наверное, Елена Петровна. Такой клетчатый пиджак носит главный бухгалтер, а лицом вор чем-то смахивает на Воронова. Под рисунком написано: «Держите вора! Летом в Хаукилахти привезли пять стандартных домов. Четыре собрали. Где пятый?»
Перед «молнией» толпились люди.
— Молодцы ребята, здорово изобразили.
— Да, я тоже помню: домов было пять.
— Посмотрите, посмотрите. Вор-то похож знаете на кого?
— Две квартиры, глядишь, было бы, а теперь две семьи будут маяться в бараке. Так у нас делается.
Вошел Ларинен и стал рассматривать «молнию».
— Вот чертенята! Прямо быка за рога взяли,— засмеялся он.
— Что, знакомые физиономии видишь?
— Вроде есть. Кажется, вот — моя...
— Так, значит, это правда?
Вейкко ответил уклончиво:
— Наверное, нет дыма без огня.
Воронов сидел у себя в кабинете мрачный как туча.
— Не по совету ли парторга «молнию» вывесили? — ехидно спросил он, когда вошел Ларинен.— Тебе показывали?
— Теперь все увидели. Людей там как на ярмарке.
С трудом сдерживая себя, Воронов барабанил пальцами по столу:
— Но ты ведь знаешь, как дело было?
— Они полагают, что знаю. Мою физиономию тоже намалевали.
— Где это ты, дьявол тебя побери, научился так крутиться?— взорвался Воронов.— Что черт вокруг алтаря. Я тебя прямо спрашиваю.
— Не знаю. Черта никогда не видел, на алтаре не бывал.
— Сейчас ты скажешь: мол, предупреждал, говорил. Так всегда поступают, когда хотят улизнуть в кусты.
— И не собираюсь. Дело сделано, и отвечать нам вместе. Деньги-то мы не себе взяли. Так что, наверно, нас не повесят.
Воронов порылся в бумагах, пощелкал на счетах, потом резким движением отбросил костяшки обратно. Поднялся и стал ходить взад-вперед по кабинету.
— Ну и черт с ними...— решил он.— Пусть нам попадет. Как-нибудь выдержим. Зато из положения мы вышли. Люди хоть зарплату вовремя получили. Интересно только, кому это вздумалось из мухи слона делать? А?
Вечером Игорь опять сидел у Коллиевых.
— Валентин не решился бы на такое,— говорил Коллиев.— Вот теперь можно сказать, что комсомольская организация в Хаукилахти не только существует... Только зря ты Елену Петровну поместил. При чем тут она? Не она решает, а начальство. Да ладно, переживет как-нибудь. Лес рубят — щепки летят. В добром деле бывают и перегибы, не без этого. Тебе не нравится вино? — спросил Коллиев, заметив, что Игорь так и не дотронулся до рюмки. В магазин привезли сухое румынское вино, брали его неохотно, и продавщица в шутку предложила Коллиеву: берите, Яков Михайлович, вместо лимонада, вы же непьющий. Коллиев и взял бутылку — угостить Игоря.
Игорь отпил глоток вина и поставил рюмку на стол. Кислятина!
— Не пьешь? Молодец! — похвалил Коллиев.
— Нет, вообще-то пью. Только покрепче.
— Папа, ты слышишь? — воскликнула Марина.
— Иногда,— уточнил Игорь.
— Лучше вообще в рот не брать,—добродушно посоветовал Коллиев.— Тебе нужно помнить, кто ты. Но дело ты хорошее затеял. Вот так и надо стоять на страже общих интересов.
Игорь в душе уже был почти согласен с ним. Пожалуй, они правы. Идею ему подсказал Коллиев, а он — ребятам.
У Коллиевых было тепло. Настланные наискосок домотканые половики придавали квартире уют. Одна стена завешена медвежьей шкурой. Над ней развесистые лосиные рога. Книги на полках и газеты на маленьком столике в отменном порядке.
Марина лежала на диване, читая «Роман-газету». Временами она отрывалась от чтения и вслушивалась в беседу отца и Игоря. Что это отец так расхваливает Игоря? Парень и без того о себе много мнит, все время возражает. Она решила ударить Игоря по больному месту — чтобы тот перестал ершиться.
— Говоришь, все ясно? А вот начнут копаться, такое могут выяснить. В деле Изольды тоже кой-какие детали еще не выяснены...
Игорь побледнел. Удар был для него слишком неожиданным, и он не выдержал, повысил голос, чего с ним никогда не случалось в этом доме:
— «Изольда, Изольда»! При чем тут опять Изольда?!
Марина отложила журнал и села.
— Ты чего раскричался? Скажи, кто тебе деньги посылал? Ну что? Молчишь...
Коллиев заговорил примирительно:
— Брось, Марина, не надо... Откуда он мог знать, из каких денег...
— Я ни у кого ни копейки не просил. Она сама послала. На день рождения. Из своих сбережений,— оправдывался Игорь.
— «Из сбережений»...— протянула Марина иронически.
— Хватит, Марина,— строго сказал отец.
— Я вам уже сказал и могу сказать где угодно... А деньги я верну ей...
— Так беги, беги вслед за ней,— издевалась Марина.
— Надо будет — побегу.
Игорь схватил свое пальто.
— Не делай глупостей. Хватит.
Коллиев хотел задержать его, но парень выскочил из комнаты.
Марина бросилась следом:
— Игорь, не дури. Игорь, вернись сейчас же!
Коллиев перехватил дочь на пороге:
— Вы с ума спятили. Сначала он, за ним ты. Ты что, не понимаешь, что все услышат, все увидят. Он тоже не такой дурак. Походит и успокоится.
Игорь спешил, сам не зная куда. «Черт бы побрал эти деньги! — сокрушался он.— Ну и влип я с ними в историю. А Изольда тоже хороша... Разыгрывала из себя честную, человечную, добрую, а потом — бах — и растрата». И даже ему послала. Как теперь вернуть ей эти проклятые пятьдесят рублей? А если в поселке узнают об этом, что тогда о нем подумают? За этими мыслями приходили другие, совсем противоположные,— может, как-то помочь Изольде, занять у кого-нибудь денег и покрыть растрату? Но зачем ему-то, Игорю, вмешиваться в эту грязную историю? А вдруг Изольда не виновата? Все выяснится, и она снова начнет честную жизнь,
Вспомнился один вечер. Это было перед его отъездом на курсы. Они говорили и никак не могли наговориться. Они уже не смущались, как в первые дни их знакомства. Нет, они не говорили еще о совместной жизни, но все их планы, помыслы совпадали. Они будут жить в Хаукилахти, заочно кончат институт... Когда Изольда что-то возбужденно, вдохновенно доказывала или мечтала о чем-то, она становилась красивой. Тогда Изольда была Игорю особенно дорога. Ему хотелось сказать ей об этом, но он так и не сказал. В тот вечер Изольда перебирала тонкими пальцами его волосы, а прощаясь, прошептала ему на ухо «спокойной ночи», словно кто-то мог услышать ее слова. Их губы были близко-близко, казалось, вот-вот встретятся, но вдруг девушка отпрянула:
— Нет, не сейчас. Потом.
— Когда потом? — спросил Игорь, заглянув в ее широко раскрытые глаза.
— Когда приедешь.
Когда он вернулся с курсов, Изольды в поселке уже не было. Во время его учебы они переписывались. Но о том, что произошло в столовой, Изольда не сообщила ему. Узнав о растрате, Игорь растерялся. Потом решил, что с Изольдой все кончено, и сжег ее письма. Но его письма к ней, наверно, остались. Где они? Может быть, их забрали при обыске и они теперь у следователя. Как он о них раньше не подумал? Надо немедленно идти к Науму Сидоровичу. Если писем не окажется, он пойдет к следователю и попросит вернуть письма. Ведь они к делу не относятся.
Увидев Игоря, Наум Сидорович был немало удивлен. Он даже обрадовался. Может быть, березовая веточка не совсем пожелтела? Ведь в жизни часто так бывает: подумаешь одно — окажется другое. Игорь выглядел растерянным.
Старик понимал его. Парень хочет узнать о судьбе Изольды, но не решается спросить.
Наум Сидорович решил быть как можно деликатнее. Он попросил Игоря войти и ждал, что парень скажет, зачем он пришел.
— Простите за беспокойство. Мы с Изольдой переписывались...
Старик понимающе кивнул.
— Я пришел за письмами, которые я написал ей. Если они сохранились, я хочу получить их обратно.
Старик был ошарашен. Не зная, что сказать, он еще раз предложил Игорю сесть.
— Нет, спасибо. Мне нужны письма! — Голос Игоря прозвучал уже требовательно.
— Ясно,— сухо произнес Наум Сидорович.— Вы вправе требовать их. Но где они?
— Поищите, пожалуйста. Я подожду.
Наум Сидорович посмотрел на Игоря долгим, пристальным взглядом.
— Поищите.
Тогда в душе старика закипело. Сдерживаясь, он сказал как можно спокойнее:
— Послушай-ка, молодой человек. Я могу поискать их, но могу и не искать. А пока садись вот на тот стул и жди. Но учти: если вздумаешь открыть рот, то прежде подумай о том, что я старше тебя в три раза. В противном случае тебе придется ждать на дворе.
Игорь смутился: конечно, он не прав, нельзя таким тоном разговаривать со старым человеком.
— Вот так,— сказал старик, когда парень сел на стул. Он вытащил чемодан Изольды, бормоча под нос: — У девушек плохая привычка хранить письма. Не знаю, была ли у Изольды такая привычка. Посмотрим, посмотрим. Нет, здесь их нет. Может, где-нибудь в ящиках стола. Бедные девушки — хранят письма и не думают, стоит ли их беречь. Да, да, ты их должен получить обратно. Обязательно.
В комоде, под бельем, нашлась небольшая шкатулка, полная писем. Игорь сразу узнал их и протянул руку. Но старик стал не спеша просматривать письма.
— Подожди чуточку. Надо поглядеть, нет ли тут не принадлежащих тебе. Нет, кажется, все твои. Оно и понятно: не станет же Изольда хранить письма от отца с твоими письмами. Вот, забирай свое добро.
— Извините, что побеспокоил.— Игорь встал.
— Ничего, ничего. Наоборот. Я рад, что ты теперь можешь быть спокоен.
После ухода Игоря Наум Сидорович долго сидел, уставившись на пламя в плите. Ему казалось, что он должен был что-то сделать. Но что именно — он не мог вспомнить. Он пододвинул стул ближе к огню и вспомнил. Старик поднялся, разыскал на этажерке синюю тетрадь и достал из нее засохшую веточку березы. Веточка была такая сухая, что вспыхнула сразу, и старик едва успел отдернуть руку, чтобы не обжечься.
«Ну вот и нет ее. Сгорела»,— грустно улыбнулся Наум Сидорович.
Степан Никифорович опять заехал в гости к сыну. Андрей был рад его приезду, хотя в последнее время он с беспокойством думал об отце. Слишком мало отец бывал у себя на лесопункте и слишком уж много стал разъезжать. Люди уже начали посмеиваться. Был Степан Никифорович человек как человек и работник что надо, а теперь стал живым плакатом, ничем другим не занимается, только ездит да себя показывает, было бы хоть на что смотреть.
Последнее было не совсем верно — вид у Степана Никифоровича внушительный. Словно стыдясь своего огромного роста, он ходит сутулясь, и все равно его голова всегда возвышается, где бы он ни появлялся. А руки, слишком длинные даже для его высокого роста, болтаются где-то у колен. Забавно наблюдать, как он обрубает сучья. Когда он становится посередине поваленного дерева, ему почти не приходится сходить с места, чтобы достать до верхушки и до комля. Правда, сучкорубом ему, кажется, никогда не приходилось работать — только когда он показывает другим, как надо обрубать сучья. Степан Никифорович — один из немногих людей, кому довелось валить лес всеми орудиями труда, которые применялись на делянках Карелии: топором, и двухручной пилой, и лучковой, и электропилами как старых, так и новейших конструкций. Моторная пила «Дружба» в его ручищах выглядит просто игрушкой. Легко, как лось, шагает он по сугробам, а когда становится на лыжи, то его спутникам приходится нажимать вовсю, чтобы поспевать за ним, хотя идет он спокойно, не торопясь. Лицо у Степана Никифоровича широкое, на нем выделяется большой узкий нос, про который рассказывают даже анекдоты. Дескать, был со Степаном Никифоровичем и такой
случай. Зашел он в пивнушку, пива выпить. Из кружки пить не может — нос мешает: вот и пришлось ему попросить тарелку.
Над Степаном Никифоровичем добродушно посмеивались, рассказывая о нем анекдоты, да и сам он был не прочь отлить пулю. Когда начинали вспоминать разные случаи из фронтовой жизни, Степан Никифорович рассказывал, что однажды на фронте видел он огромную пушку. На фронт ее везли три паровоза, три дня ее заряжали, и когда из нее выстрелили, то три дня осколки летали. А когда собирались рыбаки, Степан Никифорович вспоминал, как он однажды поймал щуку. Тянул ее, тянул, метра на три уже затащил в лодку и только тогда до глаз добрался. Подумал, куда ему такая большая рыбина, и отпустил. Пусть подрастет.
Но были в жизни Степана Никифоровича и действительные случаи, похожие на анекдот. Как-то он ехал на «Москвиче». Машина застряла в грязи. Шофер пытался дать задний ход — машина ни с места. Пробовал так, пробовал сяк — не вылезает из грязи, только глубже погружается. Тогда Степан Никифорович, ничего не говоря, вышел из машины, встал перед ней, расставил ноги и, крякнув, поднял за передок, как игрушку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45