Зря ты встречать прибежал. Ну ладно, тервех. Видишь, какой наш Хуоти.
Хуоти обнял Ортьо, пожал руку Мирье, взял у нее чемоданчик.
Перед вокзалом их ожидала «Волга».
— Еще на машине прикатил,— буркнул Ортьо, устраиваясь на заднем сиденье.—Могли бы мы и на трамвае. Как люди. Мы с Мирьей и так поверили бы, что ты директор...
— Кто вас знает, вдруг и не поверили бы,— засмеялся Хуоти и добавил, перейдя на карельский язык: — Я вас отвезу к себе. Будьте как дома. А мне надо на работу. Вечерком посидим, поговорим.
— Что же ты встречать пришел, коли тебе надо на работу? Давай поторапливайся,— забеспокоился Ортьо.— А мы с Мирьей пойдем город посмотрим.
— Не заблудитесь?
— Ты что думаешь, что ты один в этом городе бывал, найдем дорогу.
На следующее утро они все трое снова пришли на вокзал.
Пришел поезд из Хельсинки.
Финских туристов встречали девушки с букетами цветов. «Добро пожаловать в Ленинград»,— приветствовала каждого при выходе из вагона женщина-гид. Выйдя на перрон, финны сразу останавливались и начинали глазеть по сторонам, на перроне стало тесно. Мирья оказалась в середине толпы. Вытягивая шею, она ждала: вот-вот из вагона выйдет Нийло.
Показался пожилой тучный господин. Он выходил из вагона осторожно, словно боялся упасть, хотя площадка тамбура была на уровне перрона. А за господином Мирья увидела Нийло. Нийло ее не заметил, он остановился и стал оглядываться, выискивая ее глазами среди встречающих.
— Мийккула? — Ортьо бросился к тучному господину.— А я ведь сразу признал.
— Я тоже. Подумать только — сорок лет.
— Как не узнать-то! Братья ведь... А это Хуоти. Помнишь?
Братья пожали друг другу руки, потом обнялись за плечи.
— Нийло!
Нийло бросился к Мирье с такой поспешностью, что чуть не сбил с ног какую-то даму. Она оглянулась недовольно на него, потом понимающе заулыбалась.
Вот они и встретились, Нийло и Мирья. Прошел ровно год. И они опять держатся за руки и улыбаются.
— Ты нисколько не изменился! — говорит Мирья.
— А ты загорела. На юге, наверно, была? Ты ничего не писала.
— Хватает солнца и у нас в Хаукилахти.
Неужели эти слова самые важные для них? Неужели только для того, чтобы обменяться этими ничего не значащими словами, они оба отправились в дальний путь?
Подошел Хуоти и сказал Ортьо и Мирье, что он договорился с гидом о том, что они смогут сопровождать туристов во время экскурсии по городу, а вечером он заедет за ними и заберет их и Мийккулу к себе домой. Мирья обрадовалась: она очень мало знала Ленинград, и ей было интересно ознакомиться с городом; кроме того, она будет с Нийло, и они смогут хоть немного поговорить. Правда, говорить им удалось немного — вокруг были люди, и было как-то неудобно.
Но одно Мирья спросила чуть ли не сразу — как обстоят дела у Канервы?
— Представь себе,— ответил Нийло,— все кончилось хорошо. Его восстановили на работе. И мне не надо было впутываться в эту историю. Я знал это и так. Зря только твой отец расстраивался.
— Да, папа мне все написал,— сказала Мирья.
— Да? — Нийло смутился.— Он думал, что мне это так просто. Надеюсь, ты-то поняла меня?
— Да, кажется, поняла.
Нийло хотел еще что-то сказать, но тут коммерции советник, сидевший на переднем кресле автобуса, обернулся, и Нийло вскочил со своего места.
— Я здесь, господин коммерции советник. Извини, Мирья.— Нийло стал пробираться по узкому проходу к Кархунену. Коммерции советник что-то спросил у него, Нийло кивнул в ответ. Вернувшись на место, он объяснил Мирье: — Господин коммерции советник спросил, где его черные очки. Они у меня в сумке. Я таких вещей не забываю.
Вечером Мирья ждала Нийло у «Астории». Он пришел точно в назначенное время и радостно объявил, что коммерции советник лег отдыхать, теперь он свободен весь вечер.
— Куда пойдем?
— К Неве. Пойдем пешком,— предложила Мирья.— Время у нас есть. И тут недалеко.
— Мы не заблудимся?
— Спросим у людей. Я уже знаю русский настолько, чтобы дорогу спросить,— сказала Мирья.
— Я тоже уже много знал. А теперь стал забывать — не занимаюсь.
С Невы веяло свежестью. Они стояли, склонившись через гранитный парапет, и смотрели в воду. На другой стороне реки, напротив, возвышались стены Петропавловской крепости.
— А вода здесь не такая, как в Хаапавеси,— сказал Нийло. Ему хотелось вспомнить с Мирьей, как они так же любовались волнами Хаапавеси. Он положил руку на плечо девушки и хотел притянуть ее к себе. Но Мирья сняла его руку с плеча и засмеялась:
— Мы ведь стоим не у калитки Алинанниеми.
Нийло грустно улыбнулся, стал задумчивым и опять спросил:
— Скажи мне, когда ты вернешься? Почему ты не хочешь сказать сейчас?
— Почему? — Мирье хотелось провести эти последние минуты так, словно все еще существует та калитка, у которой они стояли на Алинанниеми. Но она ответила: — От Хаукилахти до Алинанниеми так далеко. И между ними проходит граница. Кстати, знаешь, что реки из Хаапавеси текут на запад, а из Сийкаярви — на восток?
— Почему — кстати? И какое это имеет значение? Что ты хочешь сказать? Говори прямо.
— Я просто так,— печально сказала Мирья.— География вспомнилась.
— Мирья! Почему ты не отвечаешь?
— В другой раз, потом. Пойдем погуляем. А то здесь прохладно. Там за мостом, кажется, большой зоопарк. Больше, чем в Хельсинки. Пойдем?
— Я все-таки не понимаю, что случилось.
— Не спрашивай ничего, Нийло. Смотри, какой красивый город Ленинград!
Финские туристы проводили в Ленинграде последний вечер.
В просторном номере гостиницы «Астория» за большим столом сидели три пожилых человека: коммерции советник из Финляндии, немало поездивший по свету, директор фабрики из Ленинграда и маляр с далекой стройки, затерявшейся в лесах Карелии.
На улице было по-летнему тепло, и, хотя окна были распахнуты, мужчины сидели без пиджаков; коммерции совет
ник —в белоснежной нейлоновой сорочке, директор фабрики— в спортивной тенниске с короткими рукавами, а маляр— в полотняной белой рубашке без галстука. Обувь была разная — коммерции советник был в черных лакированных туфлях, директор завода — в коричневых полуботинках, а маляр — в простых сапогах. В обычных условиях каждый из трех сидевших имел свое любимое курево: коммерции советник предпочитал курить сигары, директору завода по душе были папиросы «Казбек», а строитель из Карелии любил махорку. Но в этот вечер все трое курили ароматный трубочный табак. В хрустальной пепельнице дымились три самодельные трубки, вырезанные из карельской березы: трубки были настолько одинаковы, что их невозможно было отличить одну от другой.
И как бы велика ни была разница в общественном положении и в профессии этих трех человек, все же в чертах их лиц было что-то общее, что-то схожее. Крепкий тяжелый подбородок, широкий нос, глаза серо-стального цвета. Коммерции советник и рабочий одинаково лысые, а волосы на темени директора завода уже такие редкие, что можно с уверенностью сказать: через пару лет и он догонит двух первых.
Эти три одинаковые трубки из карельской березы вырезаны одними руками. Руками карельского мужика Хотатты из Хаукилахти, давным-давно уже умершего. И эти три разных человека родились под одной крышей, в просторной избе Хотатты из Хаукилахти, и так их и называли, если начать со старшего,— Хотаттов Мийккула, Хотаттов Ортьо и Хотаттов Хуоти.
Единственное, что осталось у братьев на память об отце,— это трубки, и каждый хранил свою трубку как самую ценную реликвию. Собираясь на эту встречу, каждый из братьев без всякой договоренности первым делом разыскал трубку, чтобы взять ее с собой.
Стол был завален яствами, заставлен бутылками. Они сели за стол в середине дня и еще не спешили вставать из- за него, хотя давно уже наступил вечер. За этим столом за долгие годы впервые удалось поговорить вволю: вспомнить прошлое, рассказать о себе. Все остальные дни, хотя они и были вместе, ушли на экскурсии, на поездки по городу. От общего маршрута туристической группы они отступили только раз — заехали на завод, которым руководил Хуоти, а потом к нему на обед, на его квартиру, расположенную довольно далеко от центра, в новом районе города.
Они говорили по-фински. Коммерции советник — на хорошем литературном языке. Директор завода — с русским акцентом, с трудом подбирая и вспоминая слова, а Оргьо говорил на сочном и звучном старом диалекте родных мест.
— Вот мы и собрались за одним столом, сыновья Хо- татты,— говорил коммерции советник, разглядывая братьев,— хотя нет уже ни Хотатты, ни Хаукилахти:
— Хаукилахти-то есть,— заметил Ортьо.— Еще красивее и больше стала. И Сийкаярви осталось. Лежит на своем месте да на солнце поблескивает и волны катит.
— Да, Сийкаярви, Сийкаярви! — мечтательно произнес коммерции советник.— Я долго о нем вспоминал. И сейчас иногда вспоминаю. Детство, юность, дом. Это не забудешь, каким бы дом ни был.
— А чем дом-то был плох? Дом как дом. Только не дали гады стоять ему на месте, пришли и сожгли. Сам знаешь кто.
Хуоти неодобрительно посмотрел на брата: не слишком ли прямо Ортьо говорит, режет правду-матку, надо ли сейчас так...
Коммерции советник стал вспоминать:
— Вы, наверное, не помните... Как-то осенью мы с муамо отправились сети смотреть, ряпушка как раз шла. Поднялся ветер. Буря настоящая. Сети-то мы подняли, а сами чуть не утонули. Лодка была полна воды до самых краев. Едва успели добраться до какого-то острова. Забыл уже, как он называется...
— Островов там много,— сказал Ортьо.— Есть Муехсуари, есть Мянтюсуари... Да и ветра часто бывают на Сийкаярви, разве упомнишь все. А слушай, это не тогда было, когда туатто за вами на другой лодке поехал? Помню, помню. Пришел с охоты, вас нет, ну, говорит, пойду за горе- рыбаками.
— Да, туатто и муамо...
Когда они вспомнили все, что могли вспомнить, и рассказали каждый о перипетиях своей жизни, откровенно, как и положено между братьями, коммерции советник вновь вернулся к своим впечатлениям от поездки. Он заметил:
— По-моему, самый страшный враг истины — это пропаганда. Правда, я не читаю коммунистической газеты в Финляндии, но полагаю1 что они так расписывают жизнь
в Советском Союзе, будто у вас сплошной рай. А в наших газетах жизнь вашей страны преподносится в черных красках либо умалчивают о таких вещах, о которых невыгодно писать.
— А какие же это газеты для тебя «ваши»? — спросил Ортьо с невинным видом.
Хуоти поморщился: ему вопрос Ортьо казался нетактичным. Коммерции советник засмеялся:
— Разве я скрываю, какие газеты, будучи коммерции советником, считаю своими? И все-таки я должен сказать— все это сплошная пропаганда. Смешно подумать — в двадцатый век, когда есть радио и газет выходит больше чем нужно, человек может узнать правду, лишь увидев собственными глазами, что и как. Я поражен, как много у вас, в Советском Союзе, достигнуто.
Ортьо был чуть навеселе.
— Скажи-ка, Мийккула, как ты думаешь: ведь наступит такое время, когда и в Финляндии будет коммунизм?
— Нет, Ортьо.— Коммерции советник затянулся из трубки и задумчиво сказал: — Вы многого добились, но это отнюдь не значит, что идея коммунизма подходит для всех и всюду. Эта идея оправдывает себя лишь в слаборазвитых странах. Например, в России, которая была одной из самых отсталых стран мира. Но не в развитых странах, в таких, как Финляндия. Зачем в Финляндии устраивать революцию и строить коммунизм, если и так любому открыта дорога к лучшей жизни. Нужны доказательства? Разве недостаточно примера со мной? Из бедной карельской семьи я увез с собой в Финляндию только вот эту трубку. А теперь у меня — миллионы. У других такие же возможности.
— У других? — Ортьо нахмурил брови и спросил с серьезным видом: — А я вот своей глупой башкой никак не могу понять, откуда каждому найдется купеческая дочь, чтобы жениться и магазин заодно получить? И кто же будет работать и покупать, если все торговать станут? Вот это мне непонятно.
— Видишь ли, Ортьо...— Коммерции советник задумался, как бы изложить мысль проще и доходчивее, чтобы ее понял этот необразованный рабочий.— Я возьму другой пример. Из вашей действительности. Мы были на заводе у Хуоти, современном, полностью автоматизированном радиоламповом заводе. Хуоти сам провел автоматизацию. Если бы Хуоти жил у нас, у него была бы возможность со временем основать свой точно такой же завод. Это было бы в интересах страны, и Хуоти стал бы богатым человеком. А здесь он так же живет на зарплату, как любой из его рабочих. Его в любой момент могут вышвырнуть на улицу, прогнать с работы, если он не угодит хозяину. Разве не так, Хуоти?
Директор завода пожал плечами:
— Отчасти. Я действительно получаю зарплату, как любой рабочий. Но есть и разница. Хозяин у нас — не какой-нибудь горный советник или коммерции советник. Понимаешь? Переведи-ка, Ортьо. Я лучше скажу по-русски.
— Давай говори. Я кое-что еще понимаю по-русски,— кивнул коммерции советник.
— Хозяин, работодатель у нас — государство, народ. Если я не угожу народу, то есть не буду действовать в интересах государства, то мне, разумеется, придется покинуть пост директора. На улицу меня, конечно, не выбросят. Поставят просто инженером. Работы хватает.
— Но у тебя нет ничего своего, нет надежды разбогатеть. Ты живешь только на зарплату, не так ли?
— Так ведь, Ортьо, и есть, как Мийккула говорит?— улыбнулся Хуоти.— Тебе никогда не приходила мысль разбогатеть каким-нибудь другим способом, помимо своего труда? Скажи, Ортьо.
— Хоть я книг и не читал, это дело я понимаю,— отвечал Ортьо.— Я живу своим трудом. А кто хочет стать богатым, тот лезет в чужой карман и кладет в свой. Другого способа стать богатым нет.
— А что в этом плохого? — улыбнулся коммерции советик.— Пример слишком примитивный. Я имею в виду не мелких воришек. Я говорю о частном предпринимательстве, о здоровой конкуренции. Кто способен, пусть идет вперед, берет свое. Это — закон жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45