Когда подошли к Хаукилахти и стали у прорубей снимать лыжи, Марина сказала Игорю, но так, что все слышали:
— А я ведь в эту историю ни капельки не верю. «Заблудились»... Небось не заблудились, когда шли к лесной избушке, нашли дорогу. А людям пришлось бегать по лесу, искать их. И все потому, что одному захотелось поучиться западной культуре, а другая захотела учить.
Игорь громко рассмеялся. Но тут он получил сильный удар в подбородок и полетел навзничь в снег. Выбираясь из сугроба, он увидел перед собой искаженное гневом лицо Валентина, и тут же на него обрушился новый удар, еще более сильный, в грудь. В глазах у Игоря зарябило, он со стоном опустился на снег. Валентин хотел снова броситься на него, но Андрей успел схватить его за руку. Марина закричала так истошно, что, наверное, ее слышали на другом краю поселка:
— Бандит, хулиган... Вяжите его! Убьет...
— Ты...— прошипел Валентин.— Ты — коллиевский выродок, скажи спасибо, что я не могу бить женщин.
Кто-то взял Игоря за руку, чтобы он не полез драться с Валентином. Но Игорь и не собирался давать сдачи. Он так растерялся, что не был способен к сопротивлению. Валентин, этот тихоня, этот увалень, и так двинул его, Игоря, который намного сильнее? А за что? Да, за что? Игорь не понимал. Но что ни говори — удар был хороший, Валентин ударил как мужчина.
Андрей подтолкнул Валентина в спину:
— Сию же минуту убирайся ко всем чертям. Иначе увидишь, что я тоже умею драться.
«Ничего не скажешь, агитпоход получился что надо»,— подумал Андрей с горькой усмешкой. Двое заблудились, а он, старший группы, ничего не знал об этом в течение многий часов: он тем временем ссорился с отцом. Собрание сорвалось. От него самого на собрании разило вином. А конец похода? Бывший секретарь комсомольской организации и новый — подрались. Да, агитпоход получился на славу. Андрей решил: он пойдет прямо к Ларинену и обо всем честно расскажет.
«Да, ну и женка достанется Игорю!» — думал Андрей о Марине. Вдруг он обернулся и крикнул:
— Ребята, а где Мирья?
А Мирья бежала с лыжами под мышкой домой. Домой. Там никто ее не увидит. Даже мама. Хорошо, что ее нет дома. Руки дрожали, когда она открывала замок. Наконец попала ключом в скважину и открыла дверь. И тут силы ее кончились. Вздрагивая от рыданий, закрыла двери на замок, набросила крючок.
«Западная культура». Неужели здесь каждый, кому вздумается, может оскорбить девушку, облить грязью? И при всем народе. И никто-никто, кроме Валентина, не сказал ни слова в ее защиту. Конечно, она здесь чужая, ей можно сказать что угодно, никому до нее дела нет, она одна, совсем одна. Мама, а что скажет мама? Нет, мама все-таки была не права, не надо было привозить ее сюда.
Мирья не могла думать логично. Где уж тут до логики, если слезы так и льются из глаз. И сейчас многое она видела совсем в другом свете. Ей казалось, что ее чуждаются, от нее всегда что-то скрывают, а если и улыбаются, то только из вежливости, как иностранке.
И тут она вспомнила, как Андрей уговаривал ее не ходить с ними. Ее просто не хотели брать с собой. До деревни — пожалуйста, а дальше нет... Как будто там какие-то секреты, которых нельзя раскрывать ей, иностранке.
И вдруг пришла уже совсем нелепая мысль: может, и заблудились они не случайно. Шепнули Валентину: мол, поплутайте, а потом вернитесь в Кайтаниеми. А они заблудились на самом деле. Неужели и Валентин мог так поступить?
«А Нийло и Лейла, мама и папа, они так далеко, если бы они знали... Они тоже встречают Новый год. У них елка...»
И тогда созрело решение. Мирья знала, что ей делать. Она недавно подала заявление о приеме в гражданство Советского Союза. Надо взять заявление обратно. Она не останется здесь, она уедет туда, откуда приехала. Нет, она не изменится, она останется тем, кем была,— товарищем по борьбе, будет соратницей Лейлы в борьбе за социализм, останется искренним другом Советского Союза, останется,
несмотря ни на Марину, ни ей подобных. Но она вернется туда, где выросла, к отцу и матери, к Нийло.
Мирья схватила из ящика стола конверт и написала адрес.
В дверь постучали.
— Мирья, открой, это я, Валентин.
— Уходи, сейчас же уходи,— ответила Мирья.
— Я только на минутку, у меня дело.
— Уходи, слышишь!
Валентин ушел. Вскоре скрип его шагов затих.
Постучался Андрей.
— Я уже сплю, хочу спать,— ответила Мирья, не открыв ему двери.
Пришел Вейкко Ларинен. Ему Мирья открыла.
Вейкко почти ничего ей не сказал. Мирья стояла, потирая щеки, но плечи ее вздрагивали — видно было, что она с трудом сдерживает рыдания.
— Все очень возмущены. Мы ее знаем, но это уже слишком.
Мирья не слушала. Она говорила свое:
— Если бы я знала, когда впервые увидела Айно Андреевну там... Зачем я приехала!
«Зачем я приехала!.. Вот как она теперь говорит!»
— Ты жалеешь об этом? — Вейкко растерялся.— Сейчас ты взволнована. То, что случилось сегодня вечером, возмутительно, мерзко. Я не хочу сказать, чтобы ты не обращала на это вообще внимания, на такое нельзя не обращать внимания. Но поверь, все возмущены. И все на твоей стороне.
— Не надо меня утешать. Я не ребенок.
Мирья действительно сейчас не казалась ребенком. На лице ее была написана решимость. Не зная, как быть, Вейкко спросил, очень ли она испугалась, когда они заблудились. Мирья ответила, что ей не хочется вспоминать об этом походе. Вейкко попросил не делать необдуманных шагов и пожелал спокойной ночи.
В канцелярии клуба созвали заседание бюро комсомольской организации. Так как вопрос касался и самого секретаря бюро Игоря, заседание открыл Андрей. На бюро пришли Вейкко Ларинен и Коллиев. Коллиев, как председатель постройкома, непосредственного отношения к этому делу не имел, но он был человеком активным и считал необходимым присутствовать на всех собраниях и заседаниях. Тем более сегодня — ведь обсуждался такой серьезный вопрос.
Видимо, Коллиев выжидал, когда Ларинен пройдет мимо-
его дома. Стоило Вейкко показаться, как он был тут как тут. И с ходу приступил к делу: мы, мол, с тобой оба люди пожилые. Ради пользы дела нам бы надо заранее обговорить, прийти к общему решению. Что ты, Вейкко, думаешь об этом деле?
Вейкко усмехнулся:
— Да что я... У нас в деревне в старые времена бытовала пословица: «Помоги, боже, тому, кто гонится, пособи и тому, кто убегает».
Коллиев нахмурился. Он ожидал, что Вейкко скажет что-нибудь такое, такая уж у него чертова привычка: ему дело говоришь, а он только увиливает.
— Все ты одно и то же. А у меня в Кайтасалми был другой порядок,— вздохнул Коллиев.— Когда я спрашивал у парторга, у Бородкина то есть, его мнение, он всегда отвечал, как положено отвечать секретарю партийной организации, принципиально, по-деловому.
— Ну да, конечно, я не сомневаюсь. У вас-то все было в ажуре. Только о таких мелочах, как, скажем, план лесозаготовок, вы забывали — вы его никогда не выполняли. Андрей рассказал мне, как прекрасно у вас там поставлена комсомольская работа. Да...
Коллиев ответил уклончиво:
— Если подходить поверхностно, предвзято, любые вещи можно подать в каком угодно свете. Надо смотреть в корень, видеть главное.
Все члены бюро были в сборе.
— Давайте начнем,— предложил Андрей.
Коллиев сел за стол рядом с членами бюро, Ларинен — на свое обычное место у печки, где можно было курить у открытой дверцы. Сперва Андрей рассказал об агитпоходе. По его мнению, поход прошел неудачно. Собрание и концерт в Кайтаниеми прошли в целом неплохо. А когда пошли дальше, двое из участников похода отстали и заблудились. Они, конечно, ни в чем не виноваты. Виноват он, старший группы. В Кайтасалми у него была стычка с отцом. Собрание на лесопункте провалилось, и он, Андрей, опять подкачал. Концерт тоже прошел кое-как. Потом произошло самое страшное: комсомолка, и притом еще член бюро, Марина Коллиева бросила в лицо одной из участниц агитпохода грязное, ничем не обоснованное оскорбление, из-за которого случилась драка. Теперь об этом говорит весь поселок.
— Кто хочет выступить?
Первой взяла слово Марина. Свое выступление она заранее написала на бумаге.
Марина выразила удивление самой постановкой вопроса. Почему же, говоря о виноватых, назвали только ее имя, а о Валентине умолчали? Ведь он вел себя как злостный хулиган. Его надо бы отдать под суд. Марина признала, что ей не следовало говорить так, но считала, что по сути дела она права: ведь вопросы морали — святое дело для молодежи, в них надо быть всегда принципиальным, не делать скидок никому.
.— Что ты этим хочешь сказать? — прервала Марину почтальонша, буравя ее маленькими круглыми глазами.— Говори прямо.
— Я не верю, чтобы все было чисто, если двое все время стараются уединяться и потом вдруг оказываются в лесной избушке, вдали от поселка, и проводят там ночь...
— Как тебе не стыдно? — не выдержала Валерия Владимировна.— Лишите ее слова.
— Я имею право сказать то, что я думаю,— вскипела Марина.— То, что я говорю правду, подтверждает лишний раз и поведение Валентина. Так может выходить из себя только тот, кому попало не в бровь, а в глаз.
— Ты что, на свой аршин меряешь? — спросил Валентин, с трудом сдерживаясь.
Все зашумели, заговорили, перебивая друг друга. Больше всех досталось Марине. На нее обрушились почтальонша и Валерия, бросал злые, резкие слова Валентин. Только Игорь сидел набравши в рот воды. Да Андрей постукивал карандашом по графину. Коллиев встал, подождал, пока все не успокоились, и начал говорить неторопливо, подбирая слова.
— Молодежь — всегда молодежь. Очень хорошо, что вы с такой горячностью подходите к таким вопросам. Вопрос очень важный. Я не собираюсь, да и не имею права защищать свою дочь. В таких случаях я обязан стоять выше родственных чувств и отношений. Здесь о Марине было сказано много верных слов. И хотя намерения у нее были самые хорошие — в этом сомневаться не приходится,— все же...
...— Что за намерения? — прервала Валерия.— Оскорбить человека, а потом разводить демагогию.
— ...Надо помнить, что эти дела очень щекотливого характера, и надо быть предельно осторожным... Горячность — хорошая черта, она говорит о честности человека, о его воспитании, но...
— А не хватит ли?
— Неужели вы не понимаете, что она сделала?
Коллиев посмотрел на Андрея:
— Ты не можешь следить за порядком?
Андрей рассеянно постучал карандашом по столу и вопрошающе взглянул на Вейкко. Стало тихо, и Вейкко сказал:
— Этот вопрос касается также и Валентина.
Коллиев пожал плечами и, тяжело вздохнув, опустился
на стул.
— Мне нечего говорить,— ответил Валентин.— Как прошел наш поход, как мы отстали и заблудились, я уже рассказал, тут мне нечего добавить. Что было после — все сами видели.
— А ты что скажешь, Игорь?
Игорь отрицательно помотал головой: ему тоже нечего было сказать. Марина глазами приказывала ему говорить, защищаться, но парень не понял ее.
Потом слово взял Ларинен. Раз пришел, надо выступить. Коллиев со скучающим видом отвернулся к окну, стал смотреть на улицу.
— Мне тоже нечего добавить к тому, что уже было сказано,— начал Ларинен.— Я скажу только то, что сказали другие,— я думаю о людях всегда хорошо. Плохо я думаю только тогда, когда вижу, что человек поступает плохо, но и тогда я верю, что он исправится. И теперь я считаю, что Валентин поступил неправильно. Я думаю, мускульную энергию можно использовать и более рационально, есть дела поважнее, чем избиение своего товарища. Мне хотелось бы защитить и Марину. Человек она молодой, может сказать не подумав. Но, видимо, я должен поддержать точку зрения большинства. Самое страшное в том, что Марина даже теперь не поняла, как мерзко она поступила. Ведь из-за нее мы обсуждаем сегодня Валентина, и вы, конечно, его по головке не погладите... А душевная рана, которую она нанесла Мирье. Представьте себе, что творится сейчас у Мирьи на душе. В заключение я должен сказать Марине. Коммунистическая мораль не определяется одной тобой. И ты слышала, как горячо выступает в защиту коммунистической морали этот небольшой коллектив. Коммунистическая мораль— не только дружба, товарищество, но это и та атмосфера, которая пробуждает в человеке желание, стремление делать только доброе, благородное. Ты, Марина, тупым топором нанесла нам рану...
— Так,— заключил Андрей.— Валентин, ты тоже должен что-то сказать. Как ты относишься к своему поступку?
Валентин встал и молчал.
— Ну, ты хоть раскаиваешься в том, что применил физическую силу?
Валентин помотал головой.
— Ну хоть пообещай, что впредь...
— Обещать я могу,— буркнул тот.
— Ну и что же ты обещаешь?
— Я обещаю, я клянусь, что... что и впредь дам по мор- . де каждому, кто оскорбит Мирыо.
Вейкко улыбнулся. Андрей недовольно нахмурил брови. Марина воскликнула почти обрадованно:
— Слышите, слышите. Вот он какой!
Бюро вынесло Валентину выговор, а Марине строгий выговор с занесением в личное дело. Решили, что, когда вопрос будет обсуждаться на общем собрании, будет приглашена Мирья и Марина публично извинится перед ней.
— Я подчиняюсь решению, но я обжалую его,— заявила Марина.
Кто-то спросил:
— А что же мы будет делать с Игорем?
Андрей скрыл улыбку, стараясь выглядеть серьезным.
— Разумеется, Игорь тоже виноват. Вместо того чтобы сразу одернуть Марину, он поддержал оскорбление неуместным смехом. Но мне кажется, что он получил свое наказание сразу же на месте.
— Наказание было что надо,— улыбнулся Игорь.
Стали расходиться. Коллиевы — отец и дочь — вышли
первыми. Игорь подошел к Валентину.
— Что тебе? — Валентин недобро посмотрел на Игоря, словно был готов снова ударить его.
— Да ты хоть сейчас в драку не лезь,— сказал примирительно Игорь.— Дай-ка я пощупаю твои бицепсы.
Валентин подчинился. С видом знатока Игорь ощупал мускулатуру Валентина и подтвердил:
— Да, есть силенка у ребенка. Ты, случайно, боксом не занимался?
— Однажды довелось. Ты знаешь когда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45