Когда-то Степана Никифоровича звали просто по-деревенски Микин Степана и он был хорошим работником. Его избрали депутатом сельсовета, потом райсовета, а потом он все шел и шел в гору. Его портреты печатались в районных и республиканских газетах. Да, о нем тогда действительно стоило писать. Он ходил в новаторах, когда в свое время внедрялись первые электропилы и когда потом стали пропагандировать поточный метод работы в лесу и малые комплексные бригады. Он ездил по лесопунктам, делился опытом. И не было, пожалуй, такого совещания или собрания лесозаготовителей республики, куда бы его не пригласили. Уже много лет его называли не Микин Степана, а Степан Никифорович. Даже когда говорили по-карельски.
Каждый приезд Степана Никифоровича в Хаукилахти в гости к сыну становился праздником чуть ли не всего поселка. И на этот раз гостей было полно. Пришли родственники, а родственников у Степана Никифоровича полпоселка. Конюх Пекка Васильев — двоюродный брат, Ортьо тоже кем-то приходится... Пришли просто знакомые. Степан Никифорович пригласил и Коллиева, своего бывшего начальника. Звал он и Вейкко Ларинена.
С Вейкко они знакомы с детства, воевали вместе. При встречах они обычно подшучивают друг над другом. Степан Никифорович называет Вейкко сийкаярвинским премьером. Вейкко, в свою очередь, в шутку спрашивает Степана Никифоровича, мол, что случилось со звездой первой величины, не собирается ли она угаснуть, глаза-то вон какие стали мутные.
Вейкко Степан Никифорович увидел, въезжая в поселок. Он остановил машину.
— Слушай, премьер, у тебя не найдется свободного времени пару часиков? Заглянул бы к Андрею, погутарил с народом. У нас имеется и горячительное.
— Боюсь, что горячительного и без меня не хватит,— ответил Вейкко.— Сегодня я иду в клуб. На лекцию. Приходи и ты послушать. Об антиматерии.
— Что это за штука?
— Другая материя, не наша, но обладает такой силой, что даже представить трудно.
— Да ну ее! А у меня есть привычная материя, такая, что дух захватывает. Тоже — смела! Чистый спирт...
Наталия накрыла стол одновременно и по старому карельскому обычаю и по новому: посредине стола красовался, как положено, огромный рыбник и в конце стола, где сидела хозяйка, возвышался самовар — ее приданое, и для каждого из гостей была поставлена тарелка, вилка и нож, а рядом с горячими пирогами-калитками стояли тарелочки с аккуратно нарезанными кружками колбасы и ломтиками сыра.
— И больше ничего для гостя в вашем доме не припасено?— Степан Никифорович с усмешкой смотрел на сына.
— Чем богаты, тем и рады,— смутилась Наталия.— А что еще надо?
— Ты, невестушка, сиди. Об этом сам хозяин должен побеспокоиться.
— А надо ли? — Андрей подошел к шкафу и достал бутылку водки.
— Неси, неси на стол,— заговорила Наталия.—Кому ты бережешь?
— А вот невестка у меня правильная! — похвалил Степан Никифорович. Потом он взял свой саквояж и вытащил две бутылки.—А я с собой спирту прихватил на всякий случай. Просто хотелось поглядеть, угостит ли сынок или
нет. Знаешь, Андрей, ты сам пей или не пей, а отца не забывай.
— Ну что ты, папа! Разве я забываю?
— Я ведь совсем молодой парнишка был, когда первый раз пришел с заработков. Извозом мы промышляли. Туатто встретил во дворе, помог распрячь лошадь. Пекка, ты помнишь его, дядю-то? Мой отец тебе ведь дядей приходился?
— Как же, дядю я помню,— промолвил Пекка.— Мужик был справный. Лошадь вашу тоже помню. Небольшая была, вороной масти, но сильная. Кормили ее хорошо. Не то что теперь в Хаукилахти лошадей кормят.
— Ну, завел опять о лошадях,— засмеялся Коллиев.— Тебе люди не так важны, как лошади. Даже родной дядя.
Пекка оборвал его:
— Ты, Коллиев, дядю моего не рожь. Не тебе о нем говорить. Это был человек: он знал толк в лошадях. А у нас—так и материться хочется. О людях-то у нас маломальскую заботу проявляют, о некоторых даже больше, чем следовало бы. А лошади —хоть с голоду подыхай. Такие у нас хозяева нынче пошли.
- — Так ты и скажи это хозяевам,— посоветовал Коллиев.
— Ты ведь тоже того поля ягода.
Пекка всегда говорил то, что думал. Он не умел угождать, Выпили по рюмке, и Степан Никифорович продолжил свой рассказ:
— Вошли мы с отцом в избу. Я вытащил четверть водки— вот тебе, туатто, от сына. У старика даже слезы на глаза навернулись, хотите верьте, хотите нет. Он не очень чтоб любил выпить. По праздникам если только рюмку пропустит. А вот о том, что сын ему привез четверть водки, он всю жизнь вспоминал.
— Да, дядя не был охочим до водки,— подтвердил Пекка.— Народ другой теперь стал. Выпить-то они не забудут, а что лошадей кормить надо — забывают. Наши отцы не такие были.
Пекка Васильев поблагодарил хозяев и ушел: «Лошадей, наверно, уже привели».
Конюшню построили совсем недавно. Благодаря стараниям Пекки в ней было всегда тепло и в стойлах чисто.
Лошади стояли мокрые от растаявшего снега и пота. Услышав скрип ворот, они повернули головы и заржали: они понимали, что теперь их накормят и на спину им на
бросят попоны. Лошади прислушивались к звяканью ведер, хотя и знали, что воды им еще не дадут. Сперва . им положено сено, потом накроют попоной, потом дадут воду и овес.
— Ну, ну, не балуй,— ворчал Пекка.— Эх ты, растяпа, опять ключицы натерло. Тоже мне — нет чтобы посмотреть, в порядке ли хомут... Ты что, пугать меня вздумала? Все равно лягать.не умеешь.
Пекка досконально знал каждого из своих подопечных. У каждой лошади свой норов, как и у людей. От людей их, пожалуй, отличало только то, что лошади не умели жаловаться.
Всю свою жизнь Пекка Васильев был связан с лошадьми. В детстве ему пришлось быть ездовым на чужом облучке, своего коня у них не было. Только когда Пекке исполнилось шестнадцать, им наконец удалось обзавестись лошадью. Они получили от государства ссуду и купили костлявого мерина. Откормили его, и он исправно служил несколько лет. Потом в Кайтаниеми организовался колхоз, и они отвели мерина на общую конюшню. Сделали это, разумеется, без особой радости, но что делать — все отдали своих лошадей, они тоже. Надо полагать, именно из-за этого мерина отец Пекки стал колхозным конюхом, а Пекка его помощником. Глядишь, своему коню и лишнюю охапку сена подбросишь или овса побольше сыпанешь. Они, конечно, сознавали, что поступают нечестно. Но скоро этому пришел конец: лошадь была уже старая, дни ее были сочтены. После этого Пекка относился ко всем лошадям с одинаковым вниманием.
Началась война. И Пекка расстался с отцом. Отец отправился в эвакуацию. Домой он уже не вернулся. Пекке дали винтовку и лошадь. Так всю войну он и пробыл ездовым в обозе. Только один раз ему пришлось пустить в ход винтовку. Вражеская диверсионная группа напала на обоз. Лошадь, на которой ехал Пекка, рухнула на дорогу. Пекке навсегда запомнились ее глаза, большие, словно умоляющие о помощи. Тогда он, в первый и последний раз в своей жизни, стрелял. Он бил из винтовки, дрожа от злости и негодования: ах, сволочи, невинных животных еще мучают, получайте, гады!
После войны Пекке предлагали разные работы и различные инструменты — электропилу и топор, штурвал трактора и руль автомобиля. Он неизменно спрашивал:
— А лошади у вас есть?
Он понимал, что живет в век техники. На трелевке работают трактора. Пахали тоже тракторами. На вывозке — лесовозы. Из деревни в другую тоже на машинах ездят. Лес на сплаве пучкуют всякими блокстатами — лошадям тоже отставку дали. Но лошадь все-таки нужна, без нее не обойдешься. Раз нужны лошади, нужен и конюх. Пекка был уверен, что на его век коней хватит, а значит, и работы.
Он знал, что над ним посмеиваются, но не обижался. Пусть! Он любит лошадей, а лошади его. Сколько у него было начальников, с которыми он ругался из-за лошадей, но никто из них на него зла не затаил: понимали его. Уж на что Воронов резкий, крутой человек, а терпит, хотя Пекка, бывало, так его отчитает — только держись. А с возчиками сколько ругаться приходится. Если в пуки Пекке попадала плетка, то он ее ломал на куски и такого давал дрозда хозяину плетки, что Воронов официально распорядился, чтоб никаких плеток больше не было. Пекке было дано право браковать по своему усмотрению хомуты, если у них находился какой-либо изъян. Недавно не успели вовремя завезти овес и сено, и Воронову так досталось, что теперь он без напоминаний сам приходит и спрашивает, что привезти. Посылая людей за фуражом, он говорил: «Давайте побыстрее, чтоб Васильев опять скандал не устроил».
Так лошади были в тепле и сыты. Они заслужили это — сегодня они немало поработали. Возчики уже дома, поужинали,— может, сидят в клубе. «Что за лекцию Васели там устроил? — подумал Васильев, заканчивая свои дела.— Не заглянуть ли на полчасика в клуб, послушать этого тунеядца».
Пекка сел у самых дверей: если надоест, легко будет уйти.
Васели говорил о звездах, находящихся от Земли на расстоянии многих миллиардов километров. О каких-то световых годах. О ракетах, которые вернутся обратно через сотни лет. О скорости света. «Триста тысяч километров в секунду». Будто кто там бегал с секундомером в руках и мерил эти километры! «Чепуха,— думал Пекка.— В Кайтаниеми и то не проедешь, когда дорогу занесет. Попробуй сегодня попади».
Пекку удивляло то, что зал битком набит и все внимательно слушают. Вон и Ларинен. Сидит с таким видом, точно ему эти миллиарды километров позарез нужны. Лучше бы побыстрее строили жилье для людей!
Пекка вздохнул, встал и пошел домой.
Жена уже спала. Она поднялась и стала подавать Пекке ужин.
— Шляется где-то! — ворчала она.— Я уж в окно смотрела, конюшня давно на запоре.
— В клуб я ходил.
— Ишь молодой какой, по клубам бегает. Может, ты скоро и девушек провожать будешь?
— Там Васели людей уму-разуму учит.
— Научит он лени да безделью.
— Да и говорит он там какую-то чушь, даже слушать не хочется.
— Ты к своим лошадям пойдешь еще или отдыхать ляжешь? Нет. Так снимай сапоги. Видишь, полы помыла.
— Нет, больше сегодня не пойду,— сказал Пекка.
Но он ошибся,
У Андрея пир шел горой. Приходили новые гости, на стол ставились бутылка за бутылкой. Степан Никифорович любил погулять на широкую ногу. Гости слушали своего прославленного друга и, перебивая один другого, вспоминали, где и когда они работали вместе со Степаном Никифоровичем.
А потом случилось так, как часто бывает в таких случаях,— не хватило выпивки. Магазин был уже закрыт. Андрей наотрез отказался пойти к завмагу на дом. Он стал уговаривать отца: дескать, и так уже много говорят, и вообще некрасиво бежать ночью за водкой.
— Брось, Андрей. Только ей скажи, что мне надо, побежит и откроет свою лавку.
Степан Никифорович был поражен. Как это так, сын не слушается его?
— Вот видите, что получается. Мало мы драли нынешнюю молодежь. Вот и артачатся. Ну, кто пойдет?
Кто-то забежал на квартиру к заведующей магазином, но оказалось, что она уехала к матери, в Кайтасалми. Тогда решили взять машину и поехать в Кайтаниеми. Там есть магазин и есть знакомый продавец, который в любое время продаст водку. Пошли к завгаражом. Завгаражом выслушал и дипломатично ответил, что машину он, конечно, дал бы, но вот беда — дорогу на Кайтаниеми занесло и расчистят ее только завтра. Что же делать? Наконец кого-то осенило. Возьмем лошадь получше, запряжем ее, к дуге колокольчик привяжем и прокатимся в Кайтаниеми, как в старые добрые времена, с ветерком.
— Ну, Пекка, твои лошади теперь понадобились. Давай коня порезвее и сани покрепче.
— И колокольчик. Только скорее.
По раскрасневшимся лицам, по нетерпеливым и возбужденным голосам Пекка понял, зачем нужна лошадь.
— И далеко вы решили прокатиться?
— До Кайтаниеми. Ты чего спрашиваешь? Гони лошадь, Степан Никифорович требует. Понимаешь?
Пекка не тронулся с места. Он спокойно продолжал ужинать.
— Давай, давай скорее,— поторапливали его.
— А не лучше ли вам, ребята, идти спать,— посоветовал Пекка.
— Ты что, рехнулся? Тебе же человеческим языком говорят: немедленно запрягай лошадь. Слышишь?
Пекка вытер ложку и встал.
— Лошадь вы не получите. Ни хорошую, ни плохую.
— Иди сам спать. Лошадь мы запряжем без тебя. Пошли, ребята.
— Без меня вы не возьмете! — Пекка стал одеваться.
Когда он прибежал к конюшне, там уже готовились к
катанию на лошади. Одни тащили к конюшне розвальни, другие возились у двери, стараясь открыть замок. Оттолкнув их, Пекка встал в дверях.
Степан Никифорович стал уговаривать конюха:
— Брось ломаться, Пекка. Это мне нужна лошадь. Мне! Понимаешь? Мне никогда ни в чем не отказывали.
— А я не дам! Будь ты, Степана, хоть того выше шишка.
Прибежал человек с запиской от Воронова.
— Все в порядке. Вот распоряжение начальника.— Он протянул записку Пекке, но тот даже не взял ее.
— Приказ начальника, товарищ Васильев, надо выполнять. Ты же знаешь...
— Знаю я — водка у вас кончилась. Хоть того больше бумажек несите, лошадь все равно не дам.
— Это приказ Воронова. Ты понимаешь?
— Понимаю. Пусть сам берется за оглобли и тащит.
— Чего на него смотреть? Поехали! — крикнул один из жаждавших прокатиться и схватил Пекку за плечо, но тут же полетел в снег. Когда он вылез из сугроба и с руганью бросился на конюха, тот уже помахивал обломком оглобли.
— Ну, кому лошадь нужна —- подходите!
Степан Никифорович двинулся к Пекке:
— Послушай, братан, тебе худо сейчас будет. Меня оглоблей не испугаешь.
— Отец! Назад! — Между конюхом и Степаном Никифоровичем встал Андрей, тоже прибежавший к конюшне.
Вряд ли Степан Никифорович тронул бы конюха, но, увидев сына, он взорвался:
— Ты? Сопляк! Мне, отцу?!
Андрей успел перехватить занесенную руку отца. Так они на мгновение и застыли с поднятыми руками — отец, высокий и огромный, и сын, ростом поменьше, но в плечах такой же широкий. Они смотрели в упор друг на друга, а люди молча смотрели на них. Еще мгновение — и отец и сын уже катались по земле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45