— Слушай, пойдем сыграем в шахматы. Мы ведь уж лет сто не играли.
Но тут они услышали голос Марины:
— Игорь, ты где? Иди быстрее.
— Ну ладно, сыграем в другой раз,— шепнул Игорь и побежал вслед за Мариной.
У Валентина, впрочем, не было никакого желания играть сегодня в шахматы. Он с нетерпением ждал окончания заседания бюро, чтобы повидать Мирью. После того что случилось на берегу, они еще не встречались. Мирья отсиживалась дома, никого не впуская, а если же и выходила, то шла к Нине, где возле нее околачивался этот шалопай Васели. Валентину хотелось как-то отвадить Васели от Мирьи. Он чувствовал, что уже начинает ненавидеть Васели, который непонятно чем привлекал Мирью, болтовней, наверное, да глупыми остротами. Мирья даже учебу забросила: Валентин знал, что за эти два дня она ни разу не была у учителей. Ничем хорошим это не кончится, расстраивался Валентин. А Елена Петровна тоже хороша. Уехала, а дочь хоть пропадай. Мать называется!
Сегодня он решил разыскать Мирью во что бы то ни стало. Если даже с ней окажется Васели, он подойдет и скажет: «Пойдем, нам надо поговорить».
Дома ее не было. В окнах свет не горел, а крыльцо было припушено свежим нетронутым снегом. На двери висел замок. Валентин направился к Нине.
Нина была у себя в общежитии, но Мирьи у нее не оказалось.
— Где Мирья?
Нина пожала плечами:
— Не знаю. Я тоже ее искала. Что-нибудь случилось?
— Что, сама не знаешь, что случилось? Где же ее найти?
— М-да,— вздохнула Нина.— Заходила она ко мне. Замкнутая какая-то, ничего не говорит.
— Она не с Васели?
— Нет, он у себя, в общежитии.
Обегав почти весь поселок, Валентин узнал, что Мирья пошла с Лариненом в больницу, навестить мать Вейкко. Валентин подождал их на крыльце больницы, а когда они вышли, пошел с ними к Вейкко. В комнате Ларинена было чисто и тепло и все-таки как-то неуютно. Не на чем даже было сидеть. На табуретке стояла электроплитка, на одном стуле сложено выглаженное белье, на спинке другого висел пиджак. Ларинен убрал с тахты свою постель, пригласил гостей сесть и поставил чайник на плитку.
— Вот так и живем, по-холостяцки,— сказал Вейкко.
— Ты рассказал Мирье о бюро? — спросил Валентин.
— Нет, не рассказывал. Поручаю это тебе.
— Так вот, слушай, Мирья,— начал Валентин.— Мы провели заседание комсомольского бюро. Все очень возмущены поступком Марины. Она тоже сожалеет, что так получилось . Она извинилась перед всеми и попросит у тебя извинения на общем комсомольском собрании. Публично. Понимаешь, Мирья! Ты должна понять все и простить ее.
Мирья посмотрела в упор в лицо парня. Потом отвела взгляд и молча опустила голову.
— Вейкко, скажи, ведь так было? — Валентин растерянно обратился за поддержкой к Ларинену.
Вейкко не ответил. Он не спеша засыпал чай в чайник для заварки, с сосредоточенным видом нарезал колбасу, расставил на столе посуду.
— Ну что ты молчишь?—почти умолял Валентин.— Скажи.
— Да, так,— наконец ответил Ларинен.— Да, все очень возмущены. Да, Марина... обещала публично извиниться. Конечно, от Мирьи не надо ничего скрывать. Вот так. А ну — собирайтесь-ка за стол.
Мирья вскочила с тахты, быстро села за стол рядом с Вейкко и, словно не замечая Валентина, стала неестественно оживленно говорить Ларинену о его матери. Мол, Наталия Артемьевна выглядит лучше, чем раньше, стала жизнерадостнее,— дело, значит, идет на поправку.
Вейкко убрал плитку с табуретки, освободив ее для Валентина, жестом пригласил парня за стол и прервал Мирью:
— Ну и молодежь пошла! Сплошные дипломаты. Давайте лучше посидим. Все, чем богат,— на столе.
Мирья получила от матери телеграмму, что она задержится еще на несколько дней. В тот день, когда Елена Петровна должна была приехать, созвали открытое комсомольское собрание. Валентин зашел за Мирьей и еще раз пригласил ее на собрание. Девушке очень не хотелось идти туда, но отказаться не могла: она понимала, что ее присутствие необходимо и ее отказ может быть расценен как высокомерие. Кроме того, Валентин так просил. Когда слово дали Марине, она сказала коротко и ясно:
— Как дисциплинированный комсомолец, я подчиняюсь решению комсомольского бюро и прошу Мирью простить меня. Что же касается строгого выговора, я уже предупредила товарищей, что обжалую его.
Мирья вскочила и бросилась к выходу.
— Что с тобой, подожди! — кричала вслед ей Нииа.
Мирья бежала домой. Она хотела увидеть мать, но дверь
была все еще закрыта. Значит, Елена Петровна не вернулась. Вот такая она, мама. Когда ее дочери тяжело, когда у ее дочери горе, у нее, у мамы, другие дела, она где-то ездит. Мирья не могла сидеть дома. Она вышла и пошла бродить по поселку. Сунув руки в карман, нащупала письмо Нийло и вспомнила, что надо зайти к дяде Ортьо.
Ортьо и Хотора обрадовались, усадили Мирью за стол. Старик похвастался:
— Письмецо от брата получил. Из Ленинграда, от Хуоти. Он там директором завода. Приглашает в гости. Думаю весной поехать.
Хотора разливала чай и бурчала:
— Нашел чем хвалиться. Подумаешь, директор. У меня брат чином повыше — инспектор. Без его разрешения ни одной рыбы из озера не вытянешь, будь ты хоть сам директор. А я ведь не хвастаюсь своим братом. Ешь, доченька, пей.
Мирья стала рассказывать о том, что ей писал Нийло.
— Он разыскивал вашего старшего брата, и, кажется, не безрезультатно. Один знакомый дал ему адрес коммерции советника. Вот он. Напишите ему.— Мирья написала на бумажке адрес.
Ортьо достал очки, долго рассматривал бумажку.
— А зачем мне этот адрес? Ведь тут фамилия не Кауронен. А мой брат — Мийккула Кауронен.
— Но, может быть, по этому адресу вы его найдете. Нийло считает, что это один и тот же человек. Только не забудьте указать на конверте титул: коммерции советнику.
— Ну что ж, попытка — не пытка.— Ортьо сунул адрес на полку.— Найдется так найдется, а не найдется, так... Ничего мы не теряем.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Коммерции советник Микаэл Кархунен вернулся из поездки в Данию. В аэропорту Сеутула его встречали знакомые коммерсанты, супруга и сын. Кархунен так часто бывал в отъезде, что прощания и встречи с семьей стали просто формальным соблюдением этикета. Не успели они пройти через светлый просторный холл аэропорта, как Микаэл Кархунен спросил сына, сколько составил оборот за неделю, которую он отсутствовал.
— Меньше, чем за предыдущую,— ответил Лео— Кроме того, перечислили налоги банку.
Длинный, низкой посадки черный автомобиль ожидал их перед аэропортом. Лео сел за руль, отец рядом с ним. Госпожа Сайми Кархунен осталась одна на заднем сиденье. Она уже привыкла к тому, что в первую очередь отец и сын поговорят о делах фирмы. О семейных делах и заботах речь может пойти только вечером, дома, если, конечно, у отца Кархунена вечер окажется свободным. Сегодня его, разумеется, дома не будет. Уйдет на встречу с компаньонами по фирме. А вернется он поздно, усталый.
— Банк есть банк. Он ничего не признает — гони проценты и налоги,— буркнул господин Кархунен, выслушав сына.
«Видимо, придется мне ехать в Ювяскюля в прошлогоднем манто»,— подумала госпожа Кархунен, прислушиваясь к разговору мужа и сына.
— Я съездил удачно. Получил выгодные заказы,— сказал господин Кархунен сыну.
«Наверное, новую шубу мне все-таки удастся купить!» — подумала госпожа Кархунен.
У Лео тоже имелись свои причины радоваться удачной поездке отца. Его невеста Лайла давно мечтает о гоночной машине. Ее папаша вряд ли раскошелится. Вот был бы для Лайлы сюрприз — подарить машину ей на день рождения. Впрочем, он, Лео, ничего не потеряет. Все равно машина вернется к ним вместе с Лайлой. Как на это посмотрит отец?
Однако ни госпожа Кархунен, ни Лео не стали сейчас и заикаться о своих желаниях: момент был явно неподходящий.
— Там на твоем столе лежит почта,— сообщила госпожа.— Одно письмо я захватила с собой. Вот. Посмотри, как смешно написан адрес: сначала город, улица, номер дома, а потом только фамилия, да и то без титула. Да и фамилия тут не твоя. Только в Советском Союзе пишут так смешно адрес.
Не поворачивая головы, коммерции советник взял письмо, взглянул на адрес и вздрогнул. Письмо было адресовано не Микаэлу Кархунену, а Мийккуле Кауронену. Коммерции советник торопливо разорвал конверт и стал читать письмо, написанное неровным почерком, рукой человека, не привыкшего к перу. Да и текст письма был необычным — полукарельским, полуфинским:
«Не знаю, как величать вас, господином или кем, и вообще тот ли вы человек, кому я пишу. Моя фамилия Кауронен, зовут Ортьо. У меня был брат Мийккула Кауронен или Хотаттов Мийккула из Хаукилахти, как у нас раньше называли...»
Коммерции советник рассмеялся. Жена и сын никогда не видели, чтобы он смеялся так тепло и задорно. Что-то далекое и очень родное наполнило его сердце, когда он читал слова «Хотаттов Мийккула из Хаукилахти». Да, когда-то его титул звучал именно так! И когда-то он был всего лишь Хотаттов Мийккула из Хаукилахти.
Господин Кархунен снова взглянул на адрес, написанный в обратном порядке, и грустно усмехнулся: «Все это, конечно, мило, но... Неужели жизнь на берегу Сийкаярви так и остановилась на этом? Никакого прогресса за сорок лет!»
Он стал читать дальше: «Одна девушка, Мирья, которая приехала к нам из Финляндии и у которой жених Нийло остался гам, дала мне этот адрес. Она сказала, что надо бы указать в адресе какой-то совет по торговле. Да я только сомневаюсь, есть ли у вас там советы. У нас хотя и советская власть, и то нет советов по торговле. В сельпо только правление...»
Коммерции советник наконец понял, в чем дело. Оказывается, Ортьо перепутал слово «кауппанеувос» с «каупанеувосто» и поэтому вместо «коммерции советник» у него получился «совет по торговле».
Письмо на плохой шершавой бумаге и буквы, похожие на каракули... «Хотя у нас и советская власть»! —усмехнулся Кархунен.
Каким образом его адрес оказался у какой-то Мирьи? Впрочем, кажется, он однажды говорил в одной компании, что он родом из Сийкаярви.
Машина остановилась перед домом Кархуонена. Швейцар распахнул парадную дверь перед хозяином и, учтиво улыбаясь, приветствовал его.
Первым делом коммерции советник хорошо попарился в бане, которая была построена при квартире в таком ультрасовременном стиле, что ее нельзя было уже называть баней. Какое наслаждение попариться после дороги и выпить после бани бутылку холодного пильснери. Обед и кофе подали прямо в кабинет. Пообедав, коммерции советник сел в кресло, в котором было удобно отдыхать и заодно просматривать почту. На некоторые письма следовало ответить. Это может сделать Лео. Были письма от обществ благотворительности и других подобных организаций, вечно просящих денег. Некоторые просьбы надо удовлетворить— так сказать, для поддержания авторитета фирмы.
Просмотрев почту, коммерции советник снова взял письмо Ортьо.
«...Туатто и муамо умерли до войны...»
Да, конечно, лет им было уже немало. В кабинете коммерции советника под стеклянным колпаком на комоде хранилась трубка из карельской березы — единственная вещь, доставшаяся ему на память от отца, от Хотатты из Хаукилахти. Коммерции советник достал трубку, и на душе его стало необычайно тепло.
«А нашей Хаукилахти уже нет. Сам знаешь, кто сжег нашу деревушку...»
«Да, война, война!» — вздохнул коммерции советник.
«Мы строим новую деревню... Моя дочка Люся кончила в Петрозаводске культпросветшколу...»
Культпросвет? Коммерции советник задумался и наконец расшифровал это слово. Как-никак в молодости он учился в русской школе. Значит, что-то вроде школы культурно-просветительной работы. Видимо, в ней готовят профессиональных пропагандистов. Интересно, как им платят, выпускникам этой школы?
«Хуоти, наш младший брат,— помнишь его? — стал инженером. Он теперь в Ленинграде директором завода».
Вот как! Здорово! Коммерции советник обрадовался. Нет, они, сыновья Хотатты, нигде не пропадут, у них голова на плечах. Были бы у всех братьев такие возможности, как у него! Он хорошо помнит Хуоти. Шустрый такой мальчуган был, ходил зимой в больших отцовских сапогах, а штаны были сшиты из мешковины. «Надо послать им одежонки,— решил Кархунен,— у них, говорят, и сейчас туговато, а я не обеднею».
«Хотаттов Мийккула из Хаукилахти...»
Коммерции советник сел поудобнее и предался воспоминаниям... Согнали их тогда в Ухту, построили. «Кто не желает воевать за Карелию, три шага вперед!» Никто не вышел из строя, знали, чем это пахнет. Его положение было посложнее, чем у других... Тимо Карельский, командовавший мужиками с берегов Сийкаярви, сказал ему с глазу на глаз: «Смотри, парень, как бы твой поход не кончился раньше, чем у других: с теми, кто прошел большевистские
курсы, разговор у нас короткий». Ничего плохого Тимо парню не хотел: крови и без того придется много пролить, а парень не казался опасным. Тимо посоветовал ему быть ниже травы, тише воды, ибо за малейшее неповиновение ему припомнят его большевистские курсы — и тогда пеняй на себя, брат. Если же Мийккула даст слово выполнять все, что ему прикажут, то все будет забыто. Тимо сказал, что об этом есть уже договоренность с теми, кто знал о Мийккуле больше, чем нужно.
Что же было потом? Перед самим собой коммерции советник Микаэл Кархунен был честен, оценивая теперь, спустя. десятки лет, мысли и настроения Мийккулы. Мийккула был грамотным парнем и настолько разбирался в обстановке, что уже тогда, в 1921 году, понимал, чем кончится этот мятеж, поднятый в северной Карелии. Уж кто-кто, а он-то сознавал, что мятеж обречен на поражение. Знал он и то, что это — не восстание карельского народа, а предпринятая Финляндией попытка завоевать карельские земли, и притом попытка безрассудная. И теперь коммерции советник Кархунен от всей души похвалил Хотаттова Мийк- кулу: все-таки ты, Мийккула, был тогда умный парень и прав ты был во всем, хотя и помалкивал. Может, Мийккула был трус? Думал одно, а поступал по-другому, из страха?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45