Из документов концлагеря позднее выяснилось, что Дубовик действительно бежал. Вскоре в советских войсках появился человек по фамилии Дубовик Ярослав Иванович.
Кончилась война, Ярослав Иванович долго колесил по стране, переезжая с места на место, и все боялся. Он боялся всего. Боялся встретить людей, знавших настоящего Ярослава Ивановича. Боялся старых знакомых, которые могли узнать в нем Романа Долгожилова. Боялся людей незнакомых— вдруг кто-то отзовет его в сторонку и назовет пароль. Наконец он приехал в Карелию и нашел здесь место, где смог спокойно жить почти двадцать лет. Но и здесь он старался жить незаметно. Если человек плохо работает, о нем говорят. Могут даже написать в газете. Ярослав Иванович старался быть хорошим работником. Но он не стремился в передовики, потому что портреты передовиков появлялись на доске Почета и даже в газетах. Одинокий мужчина всегда обращает на себя внимание, и Ярослав Иванович не хотел выделяться даже в этом: он присмотрел вдову-солдатку и женился. К падчерице Нине он относился внимательно. Пасынок Васели остался в детском доме, и Ярослав Иванович был доволен и этим.
Но однажды пришло письмо на имя Ярослава Ивановича Дубовика. Почерк был незнакомый, но Ярослав Иванович побледнел. В письме было буквально несколько слов: «Здравствуй, Роман Назарович Долгожилов. По мне, ты можешь быть по-прежнему Ярославом Ивановичем Дубовиком, но я попросил бы оказать в одном деле ответную услугу. Мне нужны пять тысяч рублей. Я могу подождать пару месяцев. Вышли. Харьков. До востребования». Через два месяца пришла открытка: «Я от тебя ничего не получил, срок подходит к концу. Надеюсь, ты не хочешь неприятных последствий».
Ярославу Ивановичу пришлось добыть и выслать деньги. Но так или иначе на его след напали: может быть, тот вымогатель все-таки сообщил о нем. Свидетелей преступлений Долгожилова нашлось много: ему, несмотря на все старания, не удалось их всех уничтожить.
Свой рассказ Ларинен закончил словами:
— Роман Долгожилов отделался слишком легко — его приговорили только к смерти.
Нина и ее мать не были в клубе и не слышали этих слов Ларинена, от нервного потрясения они попали в больницу. Человек может много вынести. Он может вынести и то, если ему придется жить в обществе предателя год или два. Но когда тебя обманывают целых двадцать лет — это уж слишком. Маленькая Сандра была в больнице: дома о ней некому было бы заботиться. Редко, но бывает и так, что ребенку лучше, если он не узнает, кто его отец.
Изольда тоже не слышала рассказа Ларинена. Прочитав в газете о процессе над предателем, она со слезами на глазах помчалась на автобус и уехала в райцентр. Она снова рассказала в прокуратуре то, о чем рассказывала Игорю в их первую ночь. Она вернулась вечером, подавленная и удрученная. Она считала себя невольной пособницей предателя, готова была понести наказание, но над ней только посмеялись и сказали: «Вы отделались штрафом в пять тысяч рублей, с вас хватит».
Люди расходились молча. Никто не хотел ни о чем говорить. Только вздыхали, хмыкали, покачивали головой.
Марина шла из клуба одна. Отец задержался на крыльце клуба и стал говорить с кем-то о своих делах, но тот только махнул рукой и буркнул: «Да что сейчас говорить, тоже нашел время» — и ушел.
— Марина, подожди! — крикнул Коллиев вслед дочери, но Марина не стала его ждать.
Она нагнала группу девушек, шедших впереди нее. Марина хотела идти с ними, но, заметив ее, девушки пошли быстрее, и она опять осталась одна. Марина пришла домой, зажгла свет и разделась. Вскоре вернулся отец. Марина разогрела взятые из столовой котлеты и вскипятила чай. Молча поужинали. Коллиев был возбужден и ел жадно, не замечая, что ест. А Марине вовсе не хотелось есть. Она расковыряла вилкой котлету, отодвинула тарелку и начала неторопливо пить чай, рассеянно глядя в черное окно.
— Что с тобой? — наконец спросил отец.
— Ничего.
Когда Марина убрала со стола, отец позвал ее в свою комнату.
— Садись,— отец поднялся и уступил место у письменного стола.
— Что опять? — недовольно спросила Марина, но села послушно за стол.
На столе лежала открытая тетрадь. В ней была начата статья под названием «Ты собираешься бросить солдата?».
— Молодец, это будет нужная статья,— похвалил Марину отец.— Она заставит многих задуматься.
Марина отодвинула тетрадку в сторону. Коллиев положил перед ней лист бумаги и попросил записать кое-какие мысли. Так они и раньше делали: отец расхаживал по комнате, обдумывал и диктовал, а дочь записывала.
— Давай посмотрим, что же это получается.— Коллиев стал рассматривать потолок, словно там был написан ответ на его вопрос.
Марина сидела с карандашом наготове.
— Гнилой либерализм. Политическая слепота, беспечность, отсутствие бдительности,— перечислял Коллиев.— Посмотрим, что произошло...— Марина чертила на листе вопросительные знаки.— Коварнейший из коварных предателей родины почти двадцать лет скрывается, его пригрел Ларинен. О чем это говорит? Именно о том, о чем я говорил вначале. Если не о худшем. Изольда помогала изменнику родины деньгами. Ларинен и ее защищал. Секретарь комсомольской организации женился на этой самой Изольде...— Карандаш в руках Марины обломился, отец заметил это.— Ну, не надо нервничать... Инженер Валерия Владимировна собирается бросить своего мужа-солдата... Все эти факты имеют между собой что-то общее. Да, да. А отношение к государственной собственности? Разбазарили целый дом, продали его, и за это никого не исключили из партии. А инструменты? Они стоят денег, и немалых, а Ларинен велел отдать их детям, пусть балуются. Мы с тобой всегда были правы, но нас не слушали. Мы были принципиальны, но нас не поддерживали...
Вдруг Марина швырнула на стол карандаш:
— Папа, хватит!
— Что хватит? Что с тобой? Да, да, понимаю, этот Игорь... Но ты должна быть выше.
Тогда произошло то, чего Коллиев никак не ожидал. Марина, его Марина, которая во всем была послушна ему и уважала его, вдруг вскочила и смахнула на пол бумаги со стола.
— Что, что с тобой?
Девушка всхлипнула и истерическим голосом, глотая слезы, закричала:
— Я больше не могу. К черту — все, слышишь? Все эти бумаги, все, все! Разве ты ничего не видишь? Весь поселок переживает... Нина в больнице... Она сходит с ума... Ее мать тоже... Игорь убежал от меня... к Изольде. И что нам до Валерии, пусть бежит... все бегут. Ты знаешь, почему Валентин ударил Игоря?.. Почему? А я знаю. Из-за меня. Сейчас на улице девушки убежали от меня, они избегают меня, будто я заразная. Я понимаю все, все, не думай...
— Мариночка, доченька, успокойся! — Коллиев протягивал дрожащей рукой стакан с водой.— Выпей валерьянки, я сейчас найду...
— Сам пей! Дай мне высказаться до конца... Все что-то делают. Живут, любят, ненавидят, думают, дерутся, извиняются... А я только всегда права. Почему я должна быть единственным человеком, кто всегда принципиален? Почему я должна быть выше всех? Почему я не могу жить, как все живут, ты слышишь? Почему? «Ты собираешься бросить солдата?» — Марина увидела тетрадку и схватила ее в руки. Она вырвала эти страницы, разорвала на мелкие кусочки и бросила на пол.— Собираешься бросить? Почему я не могу никого бросить, почему?
А этот дом... Да разве ты защищал дом? А почему ты пошел копать яму Степану Никифоровичу? А почему ты опять проиграл, остался в дураках? Потому, что ты думал, что только ты прав, только ты непогрешим. Он назвал наш дом змеиным гнездом. Ты обиделся... Ты считал себя выше... Вот она, твоя высота, а он сказал правильно, ты слышишь? Ведь мы в самом деле исходили змеиным ядом, и сейчас, только что вот...— Марина стала топтать клочки бумаги на полу.— Вот, вот она, твоя принципиальность... Твоя правота... Ты берешь капельку правды и каплю лжи, смешиваешь, и получается яд... И никто не может тебя разоблачить, потому что это не правда и не ложь. Это яд, слышишь, яд...
И Марина бросилась в свою комнату, уткнулась лицом в подушку и разрыдалась.
Коллиев схватил пальто. Он никак не мог попасть в ру* кава. Накинув пальто на плечи, выскочил на улицу. Он хотел бежать за врачом, но потом передумал. Ведь Марина
ГЛО
и при враче может выпалить те же слова. Надо ее успокоить самому.
Из комнаты Марины слышались рыдания. Она то плакала в голос, то опять тихо всхлипывала. Коллиев рылся в домашней аптечке. Вывалив все таблетки и бутылочки из коробки на стол, он наконец нашел валерьяновые капли. Руки его дрожали, когда он капал валерьянку в стакан с водой.
Он взял стакан в руки и выпил воду сам, ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Нийло возвращался из Хельсинки.
За вагонным окном проплывали покрытые снегом озерки, речушки, поляны и островки леса. Давно знакомый зимний пейзаж, к которому глаз уже привык и который созерцаешь успокоенно и равнодушно. Вот среди сугробов мелькнула красная избушка с белыми углами и белыми наличниками окон. Рядом с избушкой хлев и амбар. А вот позади остался желтенький дом, с большими окнами, в современном стиле. В нем, видимо, живут люди побогаче. Луг с сеновалом, перед сараем воз, грузят сено. Каждый раз, когда на опушке леса или на берегу какого-нибудь заливчика появлялся домик, взгляд Нийло оживлялся: он давно мечтал о своем собственном домишке. У него даже был приобретен участок для застройки. Но когда Мирья уехала, он отказался от участка. Зачем он ему?
А теперь в жизни Нийло предстояли большие перемены. Если раньше он хотел построить дом, чтобы жить в нем, то теперь ему нужна только дачка. Теперь он будет жить в Хельсинки. Правда, квартиры у него пока еще нет. Но она будет, когда у него будут деньги, а деньги у него обязательно будут, потому что он умеет беречь. На первых порах он наймет комнату подешевле, пусть даже далеко от места работы. А потом он снимет настоящую квартиру где-нибудь в центре города. Конечно, она будет стоить больших денег. Но Нийло был полон надежд. Он понравился коммерции советнику, и коммерции советник сам предложил ему работу. Жалованье, правда, не велико, но ведь не исключена возможность, что вскоре оно повысится. Теперь все зависит от него самого, от его способностей и трудолюбия. Нийло был уверен, что он сумеет показать себя. Уж кто-кто, а он работать умеет. Так что коммерции советник не пожалеет, что взял его на работу.
Пассажиры в вагоне говорили о своих делах. Какая-то старушка рассказывала соседке о сыне, который живет в Хельсинки в новом доме. При доме есть даже баня. Так что не нужно идти из бани по морозу. Кто-то сетовал, что опять повысились цены на кофе: ну что ж поделаешь, придется примириться, такова жизнь.
А Нийло был доволен жизнью. Она опять казалась светлой, будущее было в его руках. Нет, все-таки в этой стране неплохо живется. В газетах пишут о борьбе между парламентскими фракциями, о политических разногласиях. Коммунисты ругают коалиционеров, а социал-демократы обрушиваются на коммунистов. А что они, собственно, ссорятся? Ведь жить — чудесно, имелась бы только работа и только бы на земле был мир... Единственное, что Нийло признавал в области политики, было движение в защиту мира. Ему самому, правда, не пришлось пострадать на войне. Годы войны он помнил смутно. Солдатский мундир он надел позже, когда его взяли в армию. О службе в армии он тоже не любил говорить. Не хотелось даже вспоминать, как над ним издевался сержант и как на него орал фельдфебель. Ведь там, в армии, человек равен нулю. Скажут «ложись» — бросайся на землю, скомандуют «встать» — вскакивай как чертик на пружине. Приходилось ему бывать и на гауптвахте и чистить уборные. А на войне еще хуже, там смерть все время подстерегает тебя. Нет, война Нийло не нужна, он — за мир, поэтому он даже работал в обществе дружбы «Финляндия — СССР». Он поступил туда на работу на место Мирьи, когда она уехала в Советскую Карелию, к матери. И не только к матери. Она уехала потому, что там власть трудящихся, великая страна и великие цели. Только сможет ли она там жить, привыкнет ли? И что из того, что страна большая и цели ее грандиозны? Какой бы великой ни была страна, какая бы ни была власть, для счастья человеку достаточно, если он имеет то, что ему нужно,— свой дом, приличный заработок и сбережения на черный день. Вот цель жизни простых людей, таких, как он, Нийло, или Мирья. И пусть политики говорят о высоких материях — за это им платят. Как-то в Хельсинки Нийло заглянул с одним своим знакомым в кафе парламента. И, к своему удивлению, он обнаружил, что и коалиционер и социал-демократ мирно беседовали за одним столом, хотя, судя по газетам, они вели между собой непримиримую войну. Наверно, посмеивались потихоньку, как они провели глупых читателей газеты. Нийло слышал, что депутаты парламента получают солидный месячный оклад. Тут
можно заниматься и политикой и делать то, за что платят.
В вагоне было тихо, и Нийло погрузился в свои мысли, совсем забыв о газете, которую он купил перед отъездом. Впрочем, его в газете интересовали только разделы «арендуется» и «лотерея». А прежде всего лотерея. Может быть, ему на этот раз посчастливилось. И он начал просматривать раздел лотереи, сравнивая записанные в блокнсугике номера с выигравшими. Нет, опять не повезло. Но может быть, повезет в следующий раз, ведь счастье не идет подряд и не приходит одновременно. Человек может быть счастлив, когда он уверен в своем будущем счастье. А Нийло верил в свой успех.
Секретарь отделения общества «Финляндия — СССР» Танттунен, маленький худощавый человек, пристально взглянул на Нийло, когда тот заявил, что он уходит от них и поступает на работу в Хельсинки на службу к коммерции советнику Микаэлу Кархунену.
— Вот как,— промолвил Танттунен.
Эти слова можно было понять как угодно: и как упрек, и как удивление, и как похвалу, и как вопрос.
— Да, коммерции советник человек богатый.
Это тоже было не открытием. Что Танттунен хотел этим сказать, Нийло так и не понял.
— Да, в Хельсинки живет полмиллиона человек.
Нийло стало смешно. Он спросил с самым серьезным
видом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45